Теперь на нее смотрел совсем другой человек. Взрослый, немного усталый мужчина с проседью на висках. Сын, оставшийся без отца. Глава семьи. Хозяин и защитник здешних мест. Очень красивый и сильный человек.
— Спасибо Джованна. Я передам ей, обязательно.
И снова что-то изменилось. Почему-то стало ясно, что пикник закончился.
Франко помог ей собрать мусор и остатки пиршества, а потом лично обошел вокруг дома и отодрал все доски с окон. Еще раз пообещал прислать рабочих, а на робкое возражение Джованны так цыкнул, что она взвизгнула — и оба расхохотались.
Одним словом, вечер получился почти идиллическим, если не считать того, что сны Джованне Кроу снились абсолютно неприличные.
3
Она понятия не имела, который час. За окном было темно, где-то в небе серебрилась луна, птиц слышно не было — значит, до рассвета далеко.
Разбудил Джованну собственный кашель.
Она рывком села в постели и поняла, что ей нечем дышать. Когда глаза чуть привыкли к темноте, она увидела, что из-под двери в комнату ползет пелена дыма. Более того, снизу явно слышалось потрескивание и гудение пламени.
Остатки сна как ветром сдуло. Джованна вскочила в холодном поту твердя, как молитву: этого не может быть, не может быть, не может быть!!! Ведь она была так осторожна!
Вообще-то не очень. Свечи она оставила на кухонном столе. Там, где смотрела фотографии. Да, именно рядом с альбомом.
Джованна решительно распахнула дверь, прикрывая рот и нос рукавом халата. На первый взгляд лестница в порядке, в любом случае надо прорываться вниз. Франко будет в бешенстве.
Впрочем, нет худа без добра. Не будь пожара, через три недели приехали бы первые постояльцы, и Франко все равно ее убил бы…
Джованна вернулась в комнату, лихорадочно огляделась. Самое ценное, что надо выносить при пожаре. Вот оно!
На прикроватной тумбочке стояли две фотовграфии. На одной — тетка Лукреция ослепительно улыбается в объектив, в буквальном смысле повиснув на плечах Джуди и Винченцо Кроу. Лица у родителей немного страдальческие и страшно смущенные, а у тетки рот до ушей и в глазах чертики. Это вся семья Джованны. А на второй фотографии сама Джованна в возрасте одиннадцати лет вместе с теткой на крыльце Пикколиньо. Ужас, а не девочка. Вся из коленок и кудряшек, да еще огромные синие глазищи. А тетка изображает фею — приподнялась на цыпочки и размахивает рукавами кружевного пеньюара.
Две эти фотографии следовали за Джованной повсюду. Они были самым главным и самым ценным имуществом в ее жизни.
Джованна прижала карточки к груди и ринулась к свободе.
Дыма прибавилось, да и огонь теперь можно было разглядеть. Алые языки жадно лизали деревянную лестницу. Джованна собрала все свое мужество и ринулась сквозь дым на кухню, к черному ходу. Дым отчаянно ел глаза, не давал дышать, волосы потрескивали от жара, слезы текли по щекам, а еще было страшно, до одури страшно, и она на какой-то миг превратилась в перепуганного зверька, бегущего сквозь огонь и смерть очертя голову. Именно так зверьки и гибнут, сурово одернуло Джованну подсознание, и она заставила себя успокоиться. Дверь, где же она, черт бы ее побрал… дверь! Замок заклинило. Нет, идиотка, ты просто крутишь не в ту сторону. Открывайся. Открывайся же!
Она по инерции пролетела еще несколько метров и свалилась в сырую от росы траву, плача, всхлипывая и сморкаясь. Обернулась и увидела, как из-под самой крыши дома вырываются узенькие ленты огня…
Пикколиньо погибал на ее глазах, и виновницей его гибели была она сама. Джованна рыдала, размазывая кулаками слезы по лицу — и тут разом замолкла. Драгоценные фотографии исчезли!
Обе рамочки складывались наподобие книжки, запирались на замочек, а потом их можно было нести за тонкую цепочку. Цепочка была намотана вокруг грязного запястья, а вот сами рамочки исчезли. Джованна вдруг вспомнила, что на лестнице, уже в самом низу, почувствовала боль в руке. Значит, надо попытаться пройти по своим следам и отыскать фотографии.
Как там делают в кино? Намочить тряпки, обвязать рот и нос, тогда не угоришь, или угоришь, но не сразу.
Она, плача, стягивала с себя пижаму, плотнее укутывалась в халат, обматывала голову мокрой тканью, а сама все пыталась мысленно представить себе холл и подножие лестницы. Там ведь сейчас темно… впрочем, там огонь, он осветит ей путь, главное — не бояться.
Именно это и было самым сложным. Джованна боялась, очень боялась, до одури боялась, но все-таки шла вперед. В этот момент в треск и рев пламени ворвались иные звуки. Истошный вой сирены, колокольный звон, крики женщин. Деревня проснулась и спешила на помощь. Это придало девушке сил, она уже готова была нырнуть в пылающий дом, но в этот момент стальные объятия стиснули ее, и знакомый голос прорычал над самым ухом:
— Нет, Джо, не смей! Что ты делаешь, идиотка!
Ее подхватили и понесли прочь, а она брыкалась и рыдала, вырывалась и вопила так, словно сама горела в пожаре, пожирающем Пикколиньо…
— Джо, маленькая, опомнись!
— Отпусти меня! Отпусти меня, слышишь!
— Ты же могла погибнуть в огне!
— Плевать мне на это, понимаешь, ты! Плевать! Мне надо туда вернуться! Надо!!!
Франко едва удерживал ее, прижимая к себе обеими руками.
— Нет, Джо, нет.
— Ты не понимаешь, мне надо туда, обязательно надо…
Она не могла даже пальцем пошевелить, потому что граф Аверсано сжимал ее в своих объятиях так, словно она могла превратиться в бабочку и улететь. При этом он ухитрялся гладить ее по голове и шептать на ухо очень ласковым голосом:
— Все кончено, Джо, Ты уже там не поможешь. Не дергайся, я тебя все равно не выпущу, просто послушай меня. Огонь уже укрощен, сейчас с ним справятся. Дом стоит, не обрушился, его можно починить и его починят, я лично за этиим прослежу. Если надо, мы его заново построим. Я сам лично его заново построю.
— Ты не понимаешь, это же не то… Тетя Лу…
— Я понимаю, я не придурок. Но Лукреция нe в вещах, Джо. Она — в этой роще. В этом ручье. В этих цветах. В частности, в этом колючем кустике, на котором я сейчас сижу и уговариваю тебя не кидаться в огонь. Джо, перестань вырываться, ладно? Мне очень колко… снизу.
Она не выдержала и рассмеялась. Ужасно, что поделать, но смешно же!
— Ладно, граф, ты как всегда прав. Я успокоилась.
— И говоришь стихами.
— И говорю стихами, Но мне все равно очень горько. Горит мое прошлое, и я ничем не могу помочь.
— Будущее будет гораздо лучше, вот увидишь.
Она не успела полностью осознать, что он говорит, когда раздалось вежливое покашливание. Оказывается, добровольная пожарная дружина уже закончила борьбу с огнем, и теперь закопченные, мокрые и оживленные люди подходили к Джованне и Франко. Впереди шел гигант с лицом и фигурой Аполлона. Гвидо, вдруг подумала Джованна. Его зовут Гвидо, и пятнадцать лет назад он научил меня ездить на велосипеде. Его мать держит скобяную лавку недалеко от церкви. У него пять братьев и сестер…
— Синьор Франко, на сегодня мы закончили. Огня больше нет, ну а завтра, при свете, мы осмотрим дом и узнаем, что нужно починить. Вообще-то он не очень пострадал.
— Спасибо, Гвидо. Вы отлично поработали.
— Не за что, синьор Франко.
Джованна вывернулась из рук Франко и повернулась к пожарным, прижимая стиснутые кулаки к груди.
— Я благодарю вас от всего сердца. Вы спасли дом и мою жизнь. Я навсегда у вас в долгу.
— Это наша работа, синьорина… Джованна, чтоб я провалился! Племянница синьоры Лукреции! А я смотрю, знакомые кудряшки! Вы стали настоящей красавицей, а меня, наверное, забыли?
— Нет, Гвидо. Я все помню… вспомнила. И велосипед, и тарзанку на реке, и то, как мы объелись зеленых слив…
Франко сердито прервал девушку.
— Полагаю, о радужных днях детства вы поговорите позднее. Теперь надо попытаться поспать.
— Раз огня больше нет, я вернусь в дом и…
