На душе Творимира была боль. Он шептал:

— Оказался здесь совсем один. Точнее — есть она. Но она не хочет со мной общаться. Не обращает на меня внимания. Но почему? Ведь я жду ее. Мне больно…

Ответа не было. И до рассвета, борясь с бредовым сном, он провел у окна. Но она так и не подошла…

И на следующий день он делал тоже, что и накануне. Также истомился. Слушал брань широкоплечего, и сам орал на него.

Вернулся — вновь стоял у окна и ждал. Она подошла на пару минут — затем нырнула назад, и это уже на всю ночь.

Так проходили дни. Сначала Творимир еще пытался их считать, но они были столь же однообразны, как и подъезды — Творимир сбился со счета. Он еще несколько раз пытался бежать — истомленный, всегда возвращался к себе…

В этой жизни не было выходных, не было праздников. Раз заведенный порядок затягивал в серую карусель, отуплял. И все, что в этой жизни имело хоть какой, самому Творимиру непонятный смысл — это те минуты, когда дева подходила к окну. Он знал, что она его не замечает, но хоть глянуть на нее — уже счастье.

Так как большую часть времени у окна он проводил в ожидании, то, невольно изучил и жильцов соседнего дома. Прямо против него жил необъятный толстяк, который каждый вечер по часу медленно-медленно прохаживался от окна к дальней стене, и чесал свое оттопыренное, волосатое брюхо. Выше носились тощие, ущербные дети, и вопила на них больная мать…

Он пытался выходить на работу раньше, он и после работы караулил ее у подъезда. Так ни разу и не увидел вблизи, и в подъезд ее проникнуть не удалось.

В тяжкой веренице будней случилось страшное изменение.

Накануне Творимир крайне истомился на работе, а потому выстоял у окна не более получаса… Из бредового сна выдернул сильный грохот с улицы. Бросился к окну, и тут заскрежетал по стеклу пальцами — едва не завопил.

Соседний дом рушился!

Выбежал на лестницу. Там уже монотонно переговаривались соседи. Рванул на улицу, но перехватили сильные руки:

— Куда?! Вот ведь шиз! Убьется, а потом отвечай за него! Не знаешь что ли — соседний дом из-за ветхости сносят.

— А жильцы его как же?

— И жильцов вместе с домом сносят! — засмеялся сосед.

— Что?! Да как же так можно!

— Выселяют их конечно! Шуток не понимает… Хе!

— Куда выселяют?!

— А кто их знает! Кого куда!..

Еще несколько минут грохотало, и тряслись стены. Затем все вышли на улицу. Вместо соседнего дома высилась уродливая каменная груда — уже суетились среди камней человечки — куда-то эти камни уносили.

В тот день Творимир не пошел на работу: он метался — пытался узнать, куда переселились жильцы снесенного дома. Расспрашивал многих — одни отвечали, что не знают, иные бранились — и это все…

В поздний, темный час вернулся к себе. И тут только понял, что ни еды, ни питья нет. Если бы у него было зеркало, то в отражении увидел бы унылую, серую мумию, в бесформенном рванье.

Долго-долго Творимир ходил по комнате, и наконец, утомленный, повалился на кровать…

В полумраке послышались шаги. Кто-то медленно прохаживался от стены к окну, и усиленно чесал свое оттопыренное волосатое брюхо. Творимир вскочил, пригляделся, и узнал — это был жилец противоположной ему квартиры, снесенного дома.

— Эй! — окликнул его Творимир.

Но толстяк не обращал на него никакого внимания. Тогда Творимир подбежал, и помахал перед ним руками — ничего не изменилось. Рука Творимира прошла через голову толстяка так же легко, как через воздух.

— А-а, призрак! — изрек Творимир.

Толстяк продолжал ходить от стены к стене, и чесать свое пузо…

Творимир вновь повалился на кровать, но конечно не мог заснуть — глядел то на призрака, то в потолок, то в окно, за которым была лишь темно-серая мгла.

И вдруг его осенило — он вновь на ногах. Он говорил:

— Я почти уверен: призраки живших в снесенном доме переселились сюда. И, если толстяк жил в квартире напротив; то, соответственно, двумя этажами выше должен появиться ЕЕ призрак…

И вот он выбежал из квартиры — спотыкаясь, падая, устремился вверх по лестнице. Преодолел два этажа и застучал в замшелую дверь.

Никто не отвечал. Творимир забарабанил сильнее.

— Откройте! Немедленно! Я требую!

Тут дверь заскрежетала, и Творимир отшатнулся от сильного смрада. Что-то гнило, причем долго.

Раздался ядовитый, безумный старческий голос-скрип:

— Кто требует?.. Ты требуешь?.. А-а-а — ну, я преподам тебе хороший урок.

Творимир всматривался в проем, но там было слишком темно, чтобы разглядеть говорившего. И Творимир стал оправдываться:

— Видите ли. Это очень важно для меня… Самое важное в этой жизни, понимаете?.. И я очень устал…

— Чего надо от меня, а?!

— Всего лишь побыть в вашей комнате недолго. Хотя бы час!

— А больше ты ничего не хочешь?

Дверь начала закрываться, но Творимир успел выставить руку — надавил. И тут нечто железное сильно перехватило его запястье.

В лицо дыхнуло нестерпимым смрадом:

— Так зачем тебе это? А-а-а?

— Здесь должен быть образ… девы…

— Здесь нет никаких образов, никаких дев! Только я!

— Но позвольте мне взглянуть!

— Взглянуть? А, пожалуй, позволю. Но вот чего — будет тебе одно условие. Но я тебе его попозже скажу, а ты пока взгляни.

И железная длань потащила Творимира за дверь. Размерами эта комнатка ничем не отличалась от комнатки Творимира, но стены ее покрывал красный мох, который шевелился, и шипел. Мутно-блеклое свеченье грязнило из-под потолка, и в нем Творимир разглядел жильца.

Отвратительное это было создание. Вместо рук и ног у него были железные протезы, но протезы заржавели, и ржавчина смешивалась с плотью, которая гнила и висела на нем складками. Голова была жирная, раздутая, жабья, глаза мутные, выпученные, безумные. Видно — в нем гнездился целый выводок болезней. Грязная одежда темными жирными пятнами прилипала к перекошенному, смердящему телу.

Отвратительна была разбросанная посуда, в которой копошились какие-то паразиты. Отвратителен был живой мох, отравленный воздух, залепленное раздавленными мухами окно, и такой же потолок. Все за исключением призрачной девы было отвратительно.

А она, спокойная и безмолвная сидела на призрачном кресле у окна, и с загадочной улыбкой глядела в пустоту. Она была прекрасна.

— Видите ее? — прошептал Творимир.

— Ничего не вижу. — скрежетал жилец. — Я тебе вот что скажу — за визит, за тревогу отдашь мне палец.

Творимир не обратил внимания на слова безумца. А тот неожиданно выкрутил его руку, и рубанул ржавым тесаком.

Рванула острая, каленая боль — Творимир закричал.

Отвратительный безумец стоял перед ним, и держал отрубленный, кровоточащий указательный палец и гнусно ухмылялся.

Творимир отшатнулся к стене, но по спине защекотал красный мох, и он отдернулся — покачиваясь, стоял среди комнаты. Частой, жирной капелью темнила пол кровь.

— А теперь убирайся! — рявкнул жилец.

— Еще не все.

— Что?!

— Дело в том, что я должен появляться у вас каждый день, каждый вечер. Я должен видеть ЕЕ.

— Здесь нет никого кроме меня. Слышишь?! Никакой "ее"!.. Но… раз ты шиз. А ты точно шиз! Так пожалуйста — милости прошу. Приходи хоть каждый вечер, нарушай покой примерного старичка. Но учти — за каждый визит тебе придется отдавать по пальцу. Сначала уйдут пальцы на руках, потом на ногах. Потом, постепенно, в это дело уйдут и сами руки и ноги…

Творимир скрючился он нового приступа боли — глянул на прекрасный, задумчивый призрак у окна, и вскрикнул:

— Согласен…

— Приходи завтра. А сейчас… убирайся!..

— Подождите! Быть может, мы придумаем что-нибудь лучшее. Ну, например — мы просто обменяемся комнатами!

— Еще чего! Я здесь век сижу и никуда уходить не собираюсь.

— Ну, тогда, может не так жестоко. Может, сойдемся на половине пальца за вечер.

— Ты же в дверь будешь стучать! Мне это волнение — понимаешь?! Или, может, думаешь, я буду дверь открытой держать? Чтобы воры какие-нибудь вломились, ты этого хочешь, отвечай…