— Не советую тебе этого делать; иначе руки утопленников уволокут тебя и ты останешься с ними навсегда…
Ярослав резко обернулся, и тут же вскрикнул, отшатнулся подальше от борта: окружающие лодку, веющие нестерпимым холодом воды прямо-таки кишели синюшными, искорёженными, жуткими руками; у некоторых были необычайно длинные, по полметра пальцы, и, когда они двигались, то издавали такой пронзительный скрежет, что, казались уж и не пальцами, а несмазанными железными механизмами. Иногда из водной толщи проступали и лица, но они не были лицами человеческими — во всяком случае в них не осталось никаких человеческих чувств — это были яростные маски, с выпученными, тёмными глазами; глотки их беззвучно раскрывались, и там за длинными, жёлтыми зубами клокотала, клубилась тьма.
— Что это?! Куда вы меня везёте?!.. Что вам от меня надо?!.. — так выкрикнул Ярослав, резко обернулся и тут нахлынула тьма.
Стало невыносимо холодно, и ему подумалось, что лодка перевернулась, и сейчас страшные руки утопленников схватят его. Он дёрнулся куда-то, обо что-то ударился, закричал дико, и тут услышал это, которое, причудливо дробясь, загудело, закачалось над его головою.
— Тихо, тихо… — велел всё тот же властный голос. — Или неужели ты думаешь, что я стал бы переворачивать свою лодку?.. Неужели думаешь, не справился бы — я, правящий ею уже многие века! — этот вихрящийся во мраке голос привёл Ярослава в ещё больший ужас, и он выкрикнул:
— Так кто же вы?!
— А вот имя моё тебе знать совсем не обязательно. Отныне ты будешь величать меня просто Господином!
В это мгновенье во мраке вспыхнули десятки огромных, наполненных мертвенным, кровавым свет глазищ; тут же раздался шум крыльев; светящиеся глаза стремительно дёрнулись и вот расселись на бортах лодки — в их свечении стали видно, что плывут они в подземном гроте, стены которого состояли из выщербленного чёрного камня; были многочисленные трещины, были впадины в которых, в извечном мраке угадывалось некое движение. Течение всё ускорялось, и Ярослав чувствовал, что с каждым мгновенье лодка уносит его всё глубже в подземные толщи.
— …Итак, запомни — я твой Хозяин. — продолжала фигура. — Сегодня я объясню тебе, в чём дело, но в дальнейшим ты всё должен будешь исполнять без всяких вопросов. Ты видно забыл какая сегодня ночь?.. Забыл, забыл — а иначе не поддался на мою нехитрую уловку. Да — сегодня ночь Большого Полнолуния. Сегодня нечистая сила получает волю; и не только та, которая и в обычное время обитает на поверхности земли, но и та, которая заточена в подземном царстве — на одну единственную ночь во всём году, они могут покинуть свои тёмные обители, но, прежде они должны перейти через реку, которая отделяет мир живых, от мир мёртвых — мы сейчас и плывём по этой реке, а точнее — по одному из его притоков…
Действительно, в первый поток входили всё новые и новые русла, и уже не было видно сводов; и только по глухому, перекатывающемуся высоко над головами рокотами можно было угадать, что они плывут в некой большой, подземной пещере. Постепенно в воздух стал полниться кровяным свечением, и в нём стало видно, что на бортах лодки расселись громадные летучие мыши; вот они взмахнули своими длинными чёрными крыльями, и, полня воздух отвратительным визгом, устремились навстречу тому свету. Но даже когда кровавое свечение достигло своего предела, дальше чем на пятнадцать шагов ничего не было видно — в воздухе развесилась дымка — время от времени проступали из неё свешивающиеся откуда-то сверху каменные наросты — лишь немногие из них достигали воды; большая же часть нависала, издавала угрожающий скрежет. Но вот из дымки стал проступать испещрённый уродливыми каменными фигурами берег. Назвавшийся Хозяином, продолжал свою речь:
— Да — я веками правлю этой лодки, перевожу с одного берега на другой. И я один из тех, кого вы люди, зовёте нечистой силой. Однако что же это — в то время, как все выходят и веселятся, я обязан грести и грести — без конца грести от одного берега до другого, переводя гостей… И никто не спросит, а не хочется ли перевозчику, поучаствовать во всеобщем веселье. А мне хочется! Ещё как хочется! — в одно мгновенье голос взорвался таким непереносимым грохотом, что, казалось, своды этой пещеры не выдержали-таки и рухнули, но в следующее же мгновенье, когда лодка ударилась о берег, фигура обернулась, шагнула к Ярославу, и склонилась над ним настолько низко, что мрак выплеснулся из под капюшона и обволок мальчика, так что он ничего не мог видеть, зато знал, что эти слова слышит только он один. — …В сегодняшнюю ночь, я наделю тебя частью своей силы, чтобы ты мог управиться шестом для перевозки; я обволоку тебя тьмою, так что эти Они ничего не заметят — слишком будут возбуждены предстоящим весельем. Сам же я приму образ какого-нибудь низшего духа, и повеселюсь на славу… Да — сегодня у Бабы-Яги ожидается превосходный ужин — будет некая девушка, именем Ольга, а ещё — юноша Алёша. Они то ещё и не знают, что наступающая ночь — их последняя ночь, а меж тем — всё уже предугадано… Ну всё — больше тебе знать не положено; ну а если проболтаешься — знай, не избежать тебе мучительной смерти, и вечного скитания среди теней бесприютных… Один раз я перевезу их сам, а ты стой рядом — да! — не отходи, иначе быстро окажешься разодранным; смотри, как я гребу — потом всю ночь придётся заниматься этим…
После этих слов окружавший Ярослава непроницаемый мрак отхлынул, и он снова видел кровяную дымку, и едва сдерживался, чтобы не совершить какой-нибудь безрассудный поступок — лишь бы как-нибудь вызволить Алёшу и Олю (а он сразу почувствовал, что именно об его друзьях идёт речь). Вдруг те уродливые фигуры, которые стояли на берегу, пришли в движение; в каменистой плоти распахнулись громадные глотки; задвигались многочисленные отростки, раздались многочисленные неприятные звуки; распахнулись страшные, наполненные какой-то угольной слизью глазницы; потом раздались голоса, настолько искажённые, что Ярослав едва смог разобрать, что они полны грубой радости, предвкушения предстоящего веселья. Вот они стали перебираться в лодку, причём, по тому, как она вздрагивала можно было понять, что они действительно созданы из камня, или, по крайней мере, из чего-то настолько же тяжёлого.
Когда же перевозчик оттолкнулся своим железным шестом от берега, то Ярослав приметил, что в каменной стене стал раскрываться проём, из которого ещё сильней хлынул мертвенный, кровяной свет (а вместе с тем и сужающая обзор дымка сгустилась) — и из проёма этого стали прорываться дикие завывания, скрежежущий хохот; радостные, но жуткие вопли, которые не мог бы издать ни один человек.
— Ээйй! — взвыл стоногий паук двухметрового роста с человеческой головой, который первым вылетел на этот берег. — Давай-ка поскорее возвращайся! Мы не хотим пропустить ни одной минуты…
Ответ перевозчика был настолько громовым, настолько яростно-разящим, что Ярослав не смог разобрать ни одного слова; но только согнулся и зажал уши. Он позабыл о недавнем наставлении, отшатнулся, и тут же поплатился — каменная могучая ручищи, словно пасть сомкнулась у него на плече, и тут же разодрала его в кровь. Волей-неволей мальчику пришлось разжать уши, и он, поперхнувшись от волны смрада, услышал следующие слова:
— А это кто такой? Вот так сюрприз!.. Выходит — теперь закуску выдают ещё на переправе! А ну-ка, попробуем его плоти…
— Оставь! — перевозчик рявкнул так, что каменное чудище отшатнулось, и больше уж не смело подходить к Алёше. — Это мой ученик. Быть может, когда-нибудь за хорошее услужение я наделю его даром бессмертия, а пока пускай наблюдает, учится…
При каждом гребке перевозчик заносил железный шест на несколько метров вперёд, вонзал его в невидимое дно, а затем отталкивался с такой силищей, что лодка подымала значительное волнение — стремительно отлетали назад каменные наросты, воздух с силой бил, грозил из лодки вырвать, но всё равно оставался мертвенным, тяжелейшим — от него кружилась голова, и хотелось бежать, вырваться на свободу, на простор, насладиться свежим дыханием…
