— Ты, верно к какому-нибудь купеческому каравану примкнуть собираешься, с ними до моря добраться, да?.. — Дубрав спросил это, внимательно вглядываясь в глаза мальчика — тот фыркнул — лицо его выражало презрение:
— Не ваше это дело!.. Что хотите со мной делайте — ничего не скажу…
— Да что ты такой? — добродушно говорил Дубрав. — …Я ж прежде тебя не знал, а теперь вижу — дома ты не уживёшься.
— Отпустите?! — недоверчиво вскрикнул Ярослав, но глаза его уже просияли — он понял, что Дубрав говорит правду.
— Да — хоть и родителей твоих жалко, но раз так… тюремщиком никогда не был… И вот что: наверное, нам даже лучше вместе идти; ведь нам же вместе — мы тоже к Янтарному морю.
— Кто это "мы"?
— Я, Алёша и Оля…
— Вы с ними идёте — вот так да!..
В Ярославе уже и крапинки от былого недоверия не осталось, и вот он уже рассмеялся тем громким, свободным смехом, каким смеялся, когда встретил на Янтарном тракте Алёшу и Ольгу. Дубрав убрал руку с его плеча, и мальчик тут же перехватил эту руку, дружески пожал
Тут Дубрав, тяжело вздохнул и проговорил:
— Теперь ты иди к Северным воротам, там я назначил дожидаться Алёше да Оле — надеюсь, они уже там. Ну а я с твоим отцом поговорю, постараюсь утешить его…
— Спасибо! Спасибо вам! — мальчик повернулся и что было сил бросился бежать обратно по этой узенькой улочке…
* * *
Только на несколько мгновений промелькнула Дубрава, и вот уже (не успели Алеша и Оля опомниться), вновь закружила человеческая круговерть. Надо сказать, что, несмотря на сутолоку, на шум-гам — Дубградский базар вовсе не был местом о котом я бы однозначно сказал — это место плохое. Ведь приезжали туда и умельцы из всяких деревней, деревенек — выставляли на всеобщее обозрения свои изделия, и были там настоящие произведения, на которые залюбуешься; такое неприятие, и всё возрастающее головокружение было вызвано у ребят их чувством голода — в желудках урчало, и ничего с этим нельзя было поделать — ноги подкашивались.
Оля положила свою ладошку Алёше на плечо и проговорила чуть слышно:
— Алёшенька, пойдём к Северным воротам, как нам Дубрав велел…
Алёша, борясь с ледяными чувствами, опустил голову, вздрагивал — отвечал прерывистым голосом, в котором перемежались разные чувствия:
— Оля — нет! Я так долго не вытерплю… — черты лица его заострились и вообще — вид и голос его были лихорадочными. — Ведь ещё неведомо, сколько там его придётся ждать, быть может до ночи…
— Алёшенька — здесь мы должны довериться ему…
Чувствуя, что как он стал совсем холодным, она положила ладошку ему на лоб, осторожно провела, тихо, успокаивающе поцеловала (а ведь и ей как тяжело было…), шептала:
— Пойдём пожалуйста. Ведь Дубрав такой мудрый он всё понимает…
— Ну, пойдём… — Алёша прикрыл глаза — и постарался потушить все свои чувствия, и глаза прикрыл — лишь бы только по сторонам не глядеть — доверился он Оле, а она его повела за руку…
Спустя пару минут, они бы вышли с базарной площади, и, спросив у встречного, как пройти к Северным воротам — спустя ещё несколько минут, к этим воротам бы и вышли — но… к Несчастью (пишу к несчастью, потому что действительно к многим страданиям это приведёт) — за ребятами уже некоторое время следил глаз — да — именно глаз, а не пара, потому что второй был видимо выбит (во всяком случае — перетянут чёрной тряпкой). Единственный же уцелевший глаз глядел настороженно, и не только в ребят он впивался своей настороженной, хитрой глубиной, но и по сторонам рыскал, и как только где-нибудь поблизости появлялись фигуры солдат государевых — сразу устремлялся вниз, мерк, незаметным становился, и вообще — фигура эта пригибалась, и становилась самой неприметной частью толпы; тем не менее — он всё крутился возле, и слышал большинство громких произнесённых Алёшей слов. И вот теперь появился перед ними человек — очень широкий в плечах, с неприятным, изъеденным сыпью лицом; когда заговорил — голос его приглушённо-гремучий впился также, как и единственный глаз:
— Покушать захотелось, правильно?..
— Да — мы действительно давно не ели. — спокойно отвечала Оля. — Однако же здесь нас ждёт один человек, и он нас накормит…
— Что-то я в этом не уверен… — продолжал в них впиваться одноглазый.
Эта последние слова — точно поддерживали прорывающиеся Алёшины порывы, и юноша проговорил:
— А я на это и вовсе не надеюсь. Просто глупо так отсюда уходить.
— Вот и я считаю, что уходить не стоит. — тем же напористым тоном продолжал неизвестный. — Ведь вы же ребята бездомные.
— Вовсе и нет — с чего вы взяли? — насторожился Алёша.
— Да у меня на вас нюх. — ухмылка показала наполовину опустошённый ряд прогнивших жёлтых зубов. — …А вы не бойтесь, я ж понимаю — чего так насторожились — чай не первый раз так приходится… — он подмигнул.
— Зато я не понимаю… — вздёрнула плечиками Оля. — Счастливо оставаться, но мы пойдём.
— Ну, как хотите. — вздохнул одноглазый. — …А я вас накормить хорошенько хотел. Пирожки отменные…
Надо отдать ему должное: "пирожки отменные" — он проговорил так, что и у сытого человека потекли бы слюни. Алёша дёрнулся к нему — худющий, смертно-бледный — казалось, сейчас сшибёт этого человека с ног:
— Ну — довольно нам голову морочить! Говорите, что надо…
— Да тиши, тише… — одноглазый настороженно оглянулся, но не приметив ничего для себя опасного уже улыбнулся. — Своя кровь — чувствуется. Есть тут поблизости одно местечко — купец там торгует…
— Ну так видите нас! — вскрикнул Алёша.
— Да ты что, Алёшенька! — взмолилась Ольга.
— Оля, Оля — только один раз.
— Алёшенька, ты посмотри — ведь это нехороший человек. Зачем он нас подговаривает?..
Но Алёша не хотел её слушать — он даже уши заткнул, и продвигался за широченной спиной провожатого — но вот тот отпрянул в сторону, и неподалеку открылся большой прилавок на котором разложил свой товар купец — человек тучный, чернобородый, который, словно располневший Кощей нависал над своим богатством. Но на купца Алеша и не взглянул — он пожирал глазами румяные, исходящие теплым, душистым паром пироги, которые лежали подле него. И в воздухе витали самые приятные и самые мучительные ароматы: и яблочный, и вишневый, и мясной, и многие другие…
И вот Алеша, не видя больше Ольгу, вообще ничего, кроме заставленного пирогами прилавка не видя, подошел вплотную к нему, протянул руку к такому ароматному, восхитительному яблочному пирогу и… вздрогнув услышав басистый окрик:
— Эй ты, малец, куда руки то тянешь? У тебя деньги то есть?!
Алеша вскинул голову и увидел склоненное прямо над ним лицо купца — Алеша сразу определил, что человек это сердитый и жадный.
— Я…я. — Алеша задрожал от страха и неуверенности.
— Деньга есть, тебя спрашиваю? — тем же гневным тоном вопрошал купец.
— Нет, нет у меня деньги ни копеечки, но…
— А, коль так, так проваливай отседова, и что б я тебя больше не видел.
Алеше стало больно и обидно от этих жестоких, непривычных ему слов, на глаза его выступили слезы а в сердце злоба закололось и что-то столь же грубое захотелось ответить, но все же сдержался, и проговорил дрожащим и от сдерживаемых чувств и от утомлённости голосом:
— Ведь, я от голода помираю… сил совсем нет… один пирожок дайте. У вас их вон как много. Пожалейте….
— Ах ты! А ну проваливай отсюда! — закричал купец и весь как-то перевесился через прилавок, намериваясь толи оттолкнуть, толи даже ударить Алешу; такой это был жестокий и жадный человек.
Но тут к его лавке подошел какой-то бабушка и закричала на купца:
— По что на мальца то с кулаками лезешь?! Он те разве что сделал?!
Купец упер руки в бока и уж готов был видно разразиться самой грубой бранью, но тут бабушка кинула ему несколько монет и крикнула:
— На все мне пирогов давай!
Купец тут же переменился в лице, и руки убрал с боков и даже улыбнулся, и более того слегка даже покланился и стал складывать в мешочек пироги и яблочные и вишневые…
