А люди тем более ничего не знали. В конце апреля нам сказали, что к нам в колхоз будут эвакуировать людей из Чернобыля. А село разнородное по мышлению, по психологии. Почти треть села сразу отказалась брать эвакуированных. У них было такое представление, что радиация передается, как чума или чесотка. Я вам так скажу: когда-то село было бедное, но проще и доступнее… А сейчас люди стали лучше жить - и стало труднее. Вот тот мост, о котором я вам рассказывал, его военные строили. С большим трудом нам удавалось солдат устраивать на ночлег. Никто не хочет - хлопоты, обуза. Где это видано, чтоб на Украине такие обычаи? А теперь люди попривыкли: вечером двери закрыть, включить свой телевизор, еще раз пощупать свои деньги в матраце, ага, есть - значит, все в порядке… И спокойно ложиться спать, а если чужой человек в хате, это, знаете… Поэтому мы сейчас строим двухэтажную гостиницу на сорок человек.
Я уже восемь лет председатель колхоза. Ох, как мне надоели эти хождения по хатам. Село стало трудным. Мы, конечно, знаем это философское выражение "роскошь губит людей" - оно в полной мере касается и крестьян. А ведь я помню войну, как отступали. Бывало, в каждой хате по двадцать и по тридцать душ - и военные, и штатские, все помещались, и картошку последнюю варили, вместе ели, а сейчас? Слава богу, отменили к нам эвакуацию.
Если честно говорить про то время - это был кошмар, а не жизнь. Я выжил только потому, что это был мой долг, надо было жить здесь и организовывать людей. Это было что-то такое… полунеуправляемая стихия. У нас двадцать пять доярок. Представляете - одиннадцать доярок выехали с детьми в июне, когда детей вывозили. Государство вывозило трехлетних детей с мамами. А старших детей сами мамы вывозили. Выехали. Половины доярок у нас нет, пастухов нет. Мы тут с моим заместителем Василием Ивановичем по очереди телят пасли. Некому было пасти.
С доярками еще труднее. Я часов до пяти вечера расправляюсь с колхозными делами, а потом хожу по селу, ищу доярку. Чтобы она на следующий день утром заступила. С четырех часов утра. Вот так и хожу: девять вечера - не нашел, десять - не нашел, одиннадцать ночи - не нашел. Я уже шофера давно отпустил, потому что он такого темпа не выдерживает. И говорю заведующему фермой или бригадиру: "Все. Если до двенадцати ночи не найдем, то пойдем спать. А утром в три или четыре часа встанем и снова будем искать. Ну и где-то около полуночи найдешь Ганну, Мотрю или Оксану… будишь, потому что она уже легла спать… Это были пенсионерки, еще трудоспособные. Начинаешь просить. А из них не каждая пойдет и в хорошее время. А на коровах тогда знаете сколько миллирентген было, на шерсти? А ведь надо еще под нее сесть и подоить. Хотя их и мыли, но все же… Доярки жаловались на головные боли. Корова к тому же еще нагревается, это же масса четыре - шесть центнеров. И если у человека температура тридцать семь градусов, то у такой махины все пятьдесят. Плюс радиация. Жара тогда была страшная. Нам дождя не давали два месяца, самолеты разгоняли дождь… Ну а когда никого не нашел - тогда свою жену беру, сажаю в машину и говорю: "Поехали доить!" Ну, уже когда доярки видят, что председательша доит коров, тогда и сами с полдороги возвращаются, сядут и так-сяк раздоят коров.
Бывало так, что уже сил нет. Звоню в райком: "Анатолий Александрович, все. Больше не могу. Умираю. Приезжайте успокоить людей". Анатолий Александрович берет с собой хорошего врача - был у нас в Народичах доктор Крижановский, берет дозиметры, приезжает. Собирали мы людей в сельсовете, или на ферме, или на улице - проводили оперативные митинги. Люди видят, что из района приехал секретарь райкома и врач - им и полегчало.
Был даже такой эпизод: услышали, что водка лечит при радиации. Давай им водку! А тогда уже сухой закон вышел. Сначала сухой закон, а потом радиация. Требуют у меня люди: "Давай горилку для лечения". Должен был завезти ящиков десять водки в колхоз. Выдали мы нашим передовикам, в основном женщинам. По три бутылки - этой, этой, этой. Женщины пьяницам нашим не давали - сами пили по двадцать граммов. Кто в чай, кто так. А потом как в округе узнали - начали ко мне ездить из Полесского района, из-под Чернобыля, будили меня ночью: "Давай водку!" В два часа ночи приезжает какой-то полковник или капитан, ГАИ, милиция - там ведь разные люди есть, тоже не святые, что говорить. Так я продал мужественно последние литры или декалитры и сказал: "Все, лучше умереть от радиации, чем от перегрузок с той торговлей". Да я еще и проторговался, понимаете, рублей сорок у меня не хватило…
Психология у людей после аварии переломилась. То они молоко только пили, а потом начали минеральную воду пить. Берут по двадцать-сорок бутылок минеральной воды, у нас теперь ее хватает, даже "Тархун" возят… И смотришь - каждый из магазина по селу сетками несет минеральную воду, а бутылки тарахтят, как когда-то цыганские подводы немазаные. А своих коров начали продавать и уже не хотят приобретать коров: легче пойти в магазин и купить молоко. Сначала нам масло возили развесное. А потом еще лучше - в пакетах, в фольговой упаковке, лучшего качества. Так уже развесное не берут. Сметану в маленьких баночках берут. Съел - и за хатой выбросил. Как их потом приучишь держать коров? А ведь корова - главный регулятор сельской жизни. Она дисциплинирует - заставляет в пять часов утра вставать и вечером поздно ложиться. В соседних селах, где вообще позабирали коров в связи с этой радиацией, люди говорят: "Вот мы были глупые, сейчас хорошо жить. Спим до восьми часов, ложимся в десять". Но я сам держу корову, мой заместитель тоже. Молоко мы продаем государству. Если мы сдадим - скажут: "Видишь, как сам - то сдал, а нас учит…"
Радиация подбросила нам проблем… У нас после аварии семей десять из села выехало. Часть возвратилась, а три семьи так и не вернулись. Две семьи выехало в Волгоградскую область, с детками полностью, с внуками, хаты продали. С выездами была такая история. Сначала одна семья выехала, вторая, остальные начали паковать чемоданы. Многие насобирались выезжать. А тут, на нашу радость, выехала одна наша молодая доярка - такая симпатичная, пригожая, хоть Венеру с нее рисуй. Нина Петровна Кищенко. Выехала куда-то на Кубань. Мужа забрала с большим скандалом, детей взяла, все деньги с книжки забрала. Выезжала она через райком, потому что я не хотел ее отпускать. Я просил ее: "Не уезжайте, я знаю, что такое Кубань. Там жара, там черноземы, земля к ногам липнет". К такой земле наши люди не привыкшие, у нас ведь Полесье - прохладно, земля песчаная, леса. Через несколько месяцев она возвращается обратно. Бедная, ободранная, без денег и еще везет с собой доярку с мужем. Уговорила к нам приехать. Как пошла по селу пропаганду делать: "Люди добрые, никуда не уезжайте, что вы себе думаете, нигде нет такого добра, как у нас".
Она взяла с собой три тысячи, а приехала без копейки, последние копейки на автобус потратила. И дети ее вот такие, как жучки худенькие пришли. Понимаете, там жара - 35-40 градусов. Это же не каждый из наших лесных людей выдержит.
И сразу все выезды прекратились. Как рукой сняло. А то, бывало, тракторист где-то выпьет, норму не выполнит, ты на него накричишь, а он: "Что? Не нравится? Я завтра же выеду!" Вроде он мне большую честь делает.
После аварии на здоровье люди начали нарекать. Трое от рака умерли - рак легких, печени, гортани. Многие кашляли, и в горле хрипота. Ну это ясно - ОНО же в воздухе - как растворимый кофе, дышишь ИМ, ОНО в бронхи садится, горло, легкие. Я немного меньше кашлял - у меня нос длинный. А голос у меня и так… альт. Очень большой фон был на овцах, на шерсти. Очень трудно было их стричь - на что уж я, физически здоровый, бывший шахтер по профессии, и то - как зашел в кошару - тошнит и голова болит, вроде я наркотиков нахватался, все плывет перед глазами. Женщины отказались стричь овец. Нашли в другом селе нескольких пенсионеров, старых стригалей.
А возьмите вы проблемы с оплатой. Все села района разделили в зависимости от зараженности - в одном доплачивают человеку тридцать рублей в месяц - так называемые "гробовые", а в другом нет. У нас в трех километрах отсюда есть выселенные села. Под боком в километре есть село, которое хотели выселить. Чудом осталось. А в нашем селе не платят. В соседнем, рядом, - платят. Почему же не платить всем? Колхоз один, а платят по-разному.
