Штюрмер. – Я должен был сделать, но не сделал, не успел. Нужно бы это сделать, я передал это Хвостову, который заменил меня и сказал, что все подробности он получит от директора департамента. Прошу помнить, что Манасевич-Мануйлов оставался у меня в роли наблюдателя за деятельностью Распутина.

Завадский. – Вам было известно, что министр юстиции А.А. Хвостов был родным дядей министру внутренних дел А.Н. Хвостову. Вам Алексей Николаевич Хвостов не говорил, чтобы вы докладывали государю об увольнении Белецкого, потому что тот может подумать, что дядя мстит за племянника, и потому он, при всем желании выгнать Белецкого, не может об этом доложить государю и предпочитает, чтобы это сделал председатель Совета Министров?

Штюрмер. – Я не помню подробно, я бы скорее сказал, что это было так: докладывал сначала я, а потом Хвостов.

Завадский. – Тем не менее он от сенаторства не был уволен.

Штюрмер. – Я не просил об этом; А.А. Хвостов писал после личного словесного доклада, из которого он вынес впечатление, что он остается.

Соколов. – Господин Штюрмер, вы начали говорить, что у вас были секретные поручения относительно назначения и увольнения всех чиновников, которые имеют непосредственное отношение к государю, упомянули о случае с Белецким. Еще какие были секретные поручения?

Штюрмер. – Простите, я не припомню, может быть и были.

Соколов. – Вы сейчас не вспоминаете? Нет, секретные поручения другого характера, относящиеся не к назначениям.

Штюрмер. – Нет.

Соколов. – Вы сказали, что вам давали другие. Одно было секретное поручение расследовать вопрос о том, действительно ли Ржевский покушался на жизнь Распутина, затем ваш доклад о личности Белецкого – это не по поручению, а по вашей личной инициативе. Какие еще поручения вам давались секретного характера?

Штюрмер. – По какому отдельному вопросу определенно сказать не могу. Какие поручения? Вроде этих?

Соколов. – Хотя бы и вроде. Вы секретные другие поручения не вспоминаете?

Штюрмер. – Т.-е. то, что под рубрикой секретных поручений; они у меня не являются, я их не вспоминаю.

Председатель. – Разрешите сделать маленький перерыв.

Штюрмер. – Позвольте обратиться к вам с просьбой. Дайте мне какие-нибудь указания о том, что на войне делается, потому что я, как русский человек, очень близко этим интересуюсь, и мне никто ничего не говорит.

Председатель. – Это потом.

Завадский. – Комиссии очень важно знать, не были ли вы знакомы с Манасевичем-Мануйловым в бытность вашу ярославским губернатором ?

Штюрмер. – Нет.

Завадский. – Никакими постройками не занимался Манасевич-Мануйлов в Ярославле?

Штюрмер. – Я его увидел, когда был директором общих дел, уже после Ярославля. Я перешел сюда в 1902 году.

Завадский. – А о деятельности Манасевича-Мануйлова при святейшем престоле в Риме и Париже вы что-нибудь слышали?

Штюрмер. – Слышать-то я слышал от директора, бывшего одновременно со мной директором духовных дел, А.Н. Мосолова. Он сам был при святейшем престоле, и он говорил о Манасевиче-Мануйлове в самых восторженных отзывах об его уме и таланте. Манасевич потом сейчас же уехал, и я не видел его многие годы до встречи у Витте, но я помню, что он отзывался о нем с очень хорошей стороны. Может быть теперь, нет, я думаю раньше, кто-то из родных Мосолова, кажется, вдова его брата рассказывала, что он в Риме вынес самое отрадное впечатление о деятельности Манасевича. В записках Мосолова, которые должны быть изданы, он очень высоко о нем отзывался. Вот все, что я помню.

Завадский. – А вам не было известно, что в составе миссии при святейшем престоле требовали отозвания Манасевича, как компрометирующего?

Штюрмер. – Нет, я этого не помню; может, в памятной записке, которая мне была подана, там это есть, но я об этом ничего не знаю.

Завадский. – И о роли, какую в Париже в сыске принимал Манасевич, вам тоже неизвестно?

Штюрмер. – Нет. Помню, что это слово «сыск в Париже» упоминалось, потому что это было кажется в последнее время.

Завадский. – Вот вы говорили, что вы дурное узнали о Манасевиче, не ранее, как поднялся этот процесс, значит в последнюю пору. А до этого не было такого происшествия, относительно книги о России, которая должна была выйти на французском языке? Участвовал тут Мануйлов и сообщал вам об этой книге?

Штюрмер. – О России?

Завадский. – О государственных деятелях России предполагалась книга, будто бы, в Париже к изданию 1916 года, в которой упоминалось и о вас, при чем Манасевич, тревожась о вас, что о вас будет дурно там написано, решил, что нужно предупредить выход этой книги.

Штюрмер. – Ничего подобного. Первый раз слышу о том, что будто бы предполагался выход такой книги, где обо мне будут дурно отзываться. Какое же было отношение Мануйлова?

Завадский. – У нас есть сведения об этом.

Штюрмер. – Нет, я этого не знаю, если я это говорю, но об этом не помню, не знаю никакой книги.

Смиттен. – Князь Волконский, в качестве товарища министра внутренних дел, не имел ли, при своем вступлении или при вашем вступлении в должность министра, беседы с вами о том, что Манасевич вполне бескорыстный человек? Не говорили ли вы, что он вам навязан и что вы хотели бы от него отделаться?

Штюрмер. – По поводу того, что было после секретарства?

Смиттен. – Секретарство было в январе, а была ли у вас какая-нибудь беседа с Волконским, не высказывали ли вы, что Манасевич-Мануйлов был вам навязан?

Штюрмер. – Я говорил ему, что я не могу простить, что он назвался моим секретарем, и я ему высказал, что я им недоволен, но чтобы сказать – хорошо, что вы мне это сказали…

Смиттен. – Что князь Волконский говорил при этой беседе?

Штюрмер. – Я не помню. Вы не знаете, что такое министр внутренних дел. Каждый день столько дела. Совершенно не помню.

Соколов. – Вы не высказывали князю Волконскому, что Манасевич навязан, что вы недовольны, что человек называет себя чужими именами, чужими должностями.

Штюрмер. – Очень может быть, что я это говорил. От людей близких я это не скрывал. Я помню, что мне кто-то говорил из Министерства Внутренних Дел о нем. Тогда я спрашивал: это такой черненький, маленький, который был за границей. – Нет, он теперь здесь. – Он служил тогда информатором в Министерстве Внутренних Дел, по какому департаменту – не знаю, но знаю, что в октябре он был информатором и получал 400 рублей. Эта цифра у меня осталась в памяти.

Соколов. – Я спрашиваю вас по поводу навязывания. Кем был навязан Манасевич? «Навязан» говорят тогда, когда нельзя отказаться. Не вы его искали, кто вам его указал?

Штюрмер. – Вероятно, Министерство Внутренних Дел или Белецкий, или Хвостов. Слово «навязан» я не помню, чтобы я говорил. Наконец, вы изволите видеть, он получал 12.000 рублей и был доклад о том, чтобы ему прибавить еще 6.000 рублей, а я ему дал всего 6.000 рублей.

Соколов. – Когда начался процесс Манасевича, вам известно было, что были хлопоты процесс погасить, отложить дело?

Штюрмер. – Я знаю, что этого не было.

Соколов. – Вам известно, что дело было назначено к слушанию, но потом было отложено?

Штюрмер. – Да, я это знал.

Соколов. – Вам известно, что для этого делались особые шаги, министр юстиции писал об этом, была переписка между министром юстиции и председателем суда?

Штюрмер. – Я могу сказать только по городским слухам. Меня это не касалось, как председателя Совета Министров, я в это не вмешивался.

Соколов. – Но вы, как глава правительства, не можете ли объяснить нам, почему процесс скомпрометированного чиновника то откладывается, то назначается, то употребляется какое-то давление, чтобы его прекратить?