— Я тоже получил такую, — подал голос молчавший до этого Гарик Толбоев. — Только у меня цифра другая — «14». Четырнадцатое ноября через шесть дней…

— А двенадцатое через четыре… — глубокомысленно произнес Славик Косой. Произведя в уме столь сложное вычисление, он остался очень доволен собой. — Я, к примеру, ни хера такого не получал, — «бык» с видом превосходства посмотрел на остальных. — Значит, бздит он на меня наезжать.

Наступила пауза. Косой веселился. Крот мерял шагами расстояние от стола до стены. Тихомиров потел. Толбоев и Романов тихо говорили о чем-то. Хмура подошел к окну и постучал пальцем по стеклу. Дравшиеся на подоконнике воробьи прекратили крикливую перебранку и брызнули в разные стороны.

— У меня тоже есть такая. Три дня назад получил, — прервал затянувшееся молчание Константин Николаевич Романов. Держа в одной руке стакан, доверху наполненный тоником, другой он разгладил на столе скомканный листок. — Только у меня восьмерка нарисована. — Он поднял глаза на окружающих и увидел, как все они опасливо отступили на несколько шагов. Вокруг Константина Николаевича образовалась некая зона пустоты, наполненная звенящим ощущением опасности.

— Чего вы на меня так смотрите? — недоуменно огляделся Романов и, бледнея, спросил: — Какое сегодня число?

Тихомиров открыл рот, собираясь ему ответить, да так и застыл с разинутым от удивления ртом и выпученными глазами. Стакан в руке Романова, на две трети наполненный тоником, неожиданно взорвался искристым фейерверком осколков, а на стильном, светлом (соль с перцем) пиджаке Константина Николаевича поползло, быстро расширяясь, кровавое пятно.

— Что за… — начал было говорить Романов, изумленно глядя на осколки стакана в своей руке, и внезапно, словно марионетка, брошенная кукловодом, упал лицом на стол, громко стукнувшись лбом о полированную поверхность. Тишина повисла в комнате на тонкой, липкой паутине страха.

Слава Косой чаше остальных присутствующих сталкивался с непосредственной опасностью, поэтому он первым очнулся от ступора и, тонко, по-заячьи крикнув, опрокинув стул, бросился к выходу.

Невидимая смерть ударила Славу в спину так, что он, пролетев оставшиеся до двери метры, ударился о неё лицом, грудью и плечами, осев на пол и оставив на белом дереве затейливый багровый иероглиф.

«Если это выстрелы, то почему так тихо?» — подумал Крот.

«Что происходит?» — озадачился Глеб Федорович.

А Толбоев почему-то подумал о том, какая классная жопа у кротовской секретарши Жанны.

Хмура, прыгнув через стол, повалил стоящего у окна Крота, рухнул на него сверху, прикрыв своим телом. Видя это, упали наконец на пол и Тихомиров с Толбоевым. И сейчас же просторный кабинет кротовской дачи словно взорвался. Демон разрушения плясал в нем, метался незримо из стороны в сторону, разнося в щепки мебель, превращая в дымящийся хлам компьютеры и навороченные видео- и аудиоагрегаты. Сыпалось на пол стекло, вихрились в воздухе, подобно снежинкам, изорванные в клочья листы бумаги.

А над лежащими посвистывали, жужжали невидимые пчелки. Пролетали с легким дуновением, охлаждали до озноба покрытые потом спины и — тук-тук-тук — жалили стены и потолок.

Вдруг всё стихло. Закончилось так же внезапно, как и началось, но бандиты ещё несколько минут лежали, вжав тела в паркет, прикрыв головы руками.

В наступившей тишине с оглушительным грохотом выпало из шкафа разбитое стекло. Зазвенело, дробясь, и тотчас раздался истошный крик Крота:

— Убейте его! Суки! Твари! Убейте его! — Федор Петрович, раня в кровь руки, заколотил пухлыми кулачками по усыпанному битым стеклом полу, засучил ногами, придавленный тяжестью Хмуровой туши. Внезапно он успокоился, совершенно нормальным голосом попросил: — Андрей Николаевич, слезь с меня, пожалуйста. — И уселся на полу у стены, опасливо косясь в окно, покрытое густой паутиной трещин.

Глядя на него, приняли сидячее положение Толбоев с Тихомировым и принялись дрожащими голосами заверять Крота в том, что немедленно примут все меры к ликвидации Грома. Крот ругался. Они кричали, размахивая руками и тряся щеками.

Их хриплую перебранку прорезал мелодичный голос Хмуры:

— Хрен вы его ликвидируете. — Начальник службы безопасности, усевшись в изрешечённое пулями кресло, неспешно лил водку в чудом уцелевший стакан с мартини. — Хрен вы его ликвидируете, толстожопые. Придется, видно, мне. Самому!

— Это почему не ликвидируем? — стараясь говорить твердо, произнес Гарик Оскарович.

— Почему ты?! — запетушился Тихомиров.

Хмура отхлебнул из бокала, причмокнул и еще долил водки.

— По четырём причинам: во-первых, вы уже пробовали и обосрались. Во-вторых, никакой он не лох и не чмо. — Хмура коротко посмотрел на все еще сидящего на полу Крота. — Он профессионал. В-третьих, он не один, я в этом уверен. Его кто-то страхует. Кто-то очень крутой.

— Откуда знаешь? — пискнул с пола Тихомиров.

— Интуиция, — пожал плечами Хмура и, одним глотком допив коктейль, со стуком поставил стакан на стол. В его кармане пиликнул мобильник. Хмура внимательно выслушал и спросил: «Куда их повезли?» Со словами: «С вашего позволения, я удалюсь», — пружинисто поднялся на ноги и направился к выходу.

— Подожди! — окликнул его Крот. — Ты назвал три причины.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, Хмура бросил через плечо скатанный бумажный шарик и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Гарик Оскарович подобрал белый комочек и расправил его. Там красовалась цифра «10».

— Он следующий, — с ужасом прошептал Толбоев.

Промозглый ноябрьский вечер, а заодно и весь предыдущий день были, безусловно, самыми ублюдочными в жизни Виктора Михеевича Рулева.

Началось все с того, что в три часа поступило сообщение о странном пожаре в доме старого врача Кацмана, который длился десять с небольшим минут и после которого от дома ровным счётом ничего не осталось. Около сгоревшего дома были обнаружены тела четырех бандитов и братьев Черенков…

Майор сам натаскивал близнецов, готовил их, не жалея денег, сил и времени, и никак не мог поверить в то, что два таких матёрых волкодава, как Вадим и Илья, подставились лоховатым «быкам» Крота.

Потом прибежал дежурный по отделению и, заикаясь от волнения, сообщил о звонке охранника дачного кооператива. Охранник просил прислать наряд на дачу Кротова, обстрелянную кем-то час назад.

Затем позвонил генерал Званцев, от встречи с которым Рулев увиливал, сказавшись больным, уже почти неделю. Старый пердун орал так, что вибрировала трубка. Он желал знать, что за бардак творится в его, Рулева, долбаном городе, какие приняты меры для пресечения долбаных беспорядков и почему до сих пор на свободе долбаный виновник этих беспорядков. Один раз он многозначительно «оговорился», назвав Рулева капитаном.

Самое интересное заключалось в том, что майор не мог вразумительно ответить ни на один из заданных вопросов.

Со страху майор ляпнул об имеющейся у вышеуказанного «виновника» видеозаписи, сделанной в одном интересном месте под названием «Красный фонарь» и имеющей отношение непосредственно к товарищу генералу.

Званцев, поперхнувшись, заткнулся на полуслове, минуту молчал, потом, тихо извинившись за нетактичное поведение, сообщил Рулеву о том, что тот отличный руководитель, что давно пора ему перебираться в район, а не сидеть в захолустье, и попросил принять все меры к скорейшему задержанию преступника.

— Только, прошу тебя, сделай это тихо! — сказал генерал и положил трубку, оставив майора в мучительном неведении.

Рулеву было хорошо известно, что Званцев как огня боится своей двадцатипятилетней супруги — стервы, которая, несмотря на молодость, мертвой хваткой держала генерала за его седые яйца.

Из-за этого генерал скорее всего тихо спустит дело «на тормозах», предоставив майору самому вылавливать Грома, но мог и запаниковать, желая быстрее получить компромат, вызвать спецназ, подключить федералов, и в этом случае Грому конец, тем более что Черенки были мертвы, а больше верных людей, способных прикрыть Алексея, у майора не было.