- Ну что ты, дед? Что я, девка, что ли! - резко, раздраженно сказал Виктор. И, желая смягчить свои слова, добавил: - К чему мне цветы?
Витя силился вызвать улыбку, но, покорная ему всегда, на сей раз она отказала. По лицу скользнула какая-то гримаса - видно, стало неловко и не по себе.
Через минуту привычно заворчал мотор. Все провожающие обернулись, зажмурились и заткнули уши пальцами: мотор ревел уже остервенело и гнал между ангарами бурю завихренной пыли. Еще через тридцать секунд Виктор вновь открыл фонарь, улыбнулся друзьям, провожающим, - теперь уже приветливо, как только он умел. Привычно развел кисти рук в стороны: "Убрать колодки". ЯК медленно порулил на старт. Ему смотрели вслед. Вот он взлетел, круто пошел вверх в плавном боевом развороте. Фюзеляж отсвечивал красноватым светом от предвечернего солнца. Вскоре к этому свету прибавился огонь включенной ракеты.
На третьей минуте огненный след ее описал огромную дугу в небе и устремился к земле... Люди, наблюдавшие полет, не придали значения, считая, что он снижается для парадного захода. Но желтый шлейф все круче устремлялся к земле, чтобы уже никогда не вернуть Виктора в небо.
Гроб легок. Крышка плотно закрыта, на ней портрет героя в черной с красным рамке. Молодое лицо спокойно и уверенно смотрит вперед.
Да, он ушел на годы вперед в памяти благодарных людей.
На крохотном самолете крылья, откинутые назад, так малы, что прячутся от глаз. Летчику тесно в маленькой, сделанной как бы на "живую нитку" кабине. Летчик-испытатель здесь временный гость. Он в ней - "инструктор автоматики". Обучает машину искусству летания, контролирует в полете.
Однажды наступит день, и последует самостоятельный вылет. Прямо как в летной школе: отправят в первый полет ученика. Инструктор больше не сядет в кабину. Его кабину задраят совсем, а место его займет... Впрочем, это детали. Ведь это ракетный самолет-снаряд.
Странное ощущение испытывает летчик в маленьком самолетике, подвешенном под громадным телом тяжелого бомбардировщика. По бокам огромные колеса, впереди, почти соприкасаясь, вращаются пятиметровые винты. Кажется, что острый нос "малютки" прокалывает их прозрачные диски.
Носитель выруливает на старт. Огромные винты становятся прозрачнее, прибавляют обороты, стригут воздух всего в полуметре от кабины "малютки".
Поначалу летчику не так уж сладко. Особенно беспомощно он себя чувствует, пока громадина, несущая его в своих "лапах", как коршун цыпленка, не наберет безопасную высоту - этак метров семьсот.
Но вот начинается разбег. Большой корабль трясет колесами, вздрагивает, стучит по неровностям поля, а мысли испытателя в "малютке" сосредоточены на замке. Сейчас все дело в нем: "Возьми да и откройся непрошено! Ведь замок всего один... Что за конструкторы! Могли бы не поскупиться. Да нет... Что там, выдержит... Спокойней..." Носитель медленно набирает скорость.
"Тьфу ты, черт, а шасси? Что, как подломается стойка? - думает летчик. - Или Гинце уберет шасси раньше времени? Раздавит тогда махина, как комара..."
Четырехмоторный ПЕ-8 начинает уже подпрыгивать, просясь в воздух. Дует боковой ветер, и самолет сносит в сторону от направления взлета. Спокойный, даже несколько флегматичный Владимир Александрович Гинце, пилотирующий носитель, почти не реагирует на отклонение: "Все равно взлетит, места хватит", - думает он.
Одновременно под брюхом машины Георгий Михайлович Шиянов, с трудом втиснутый за полчаса до полета в кабину "малютки", обливаясь потом, думает: "Милейший человек, опытный, а черт знает куда лезет! Сносит... сносит... прямо на здание... ну, так и есть..."
Правая рука Шиянова и ноги инстинктивно жмут на управление.
Да что там! Его старания напрасны. Махина прет и прет, сносимая ветром.
Наконец-то оторвались!
- Смотреть всем, убираю шасси, - спокойно говорит Гинце по внутреннему телефону, извещая экипаж.
- Уф!.. - Шиянов вздыхает облегченно, все еще подсознательно продолжая втягивать в себя живот и приподнимать ноги, будто они могут задеть за крышу, промелькнувшую под ним в нескольких метрах.
"Ему хорошо там лениться на втором этаже, - продолжает Шиянов прерванный монолог. - Нет, с меня хватит! Вот предложу ему поменяться хоть на полетик местами. Ха! ха! ха! Поди, проснется, освежится!"
Оба самолета - большой, а с ним маленький - медленно ползут вверх, и, хотя сжатые плечи, подогнутые ноги устали и ноют от неудобной позы, Георгию Михайловичу становится веселей. Близка свобода.
"Теперь бог с ним, пусть спит, в любой момент отцеплюсь!"
Носитель делает большой круг и выводит "малютку" к мнимой цели. Теперь хозяин положения он сам. Георгий запускает двигатель. Еще полминуты, и его "малютка" сначала проваливается вниз, а затем устремляется вперед. Через секунду ПЕ-8 остается где-то позади.
Георгий не держит управление. Его самолет идет на автоматике. Сначала вперед по прямой, горизонтально. Потом энергично переходит в пикирование и направляет свой нос в цель... Включена аппаратура записи, идет киносъемка. Стучат секунды. Электроника чутко подправляет курс. Темная в барашках вода, скалистый берег, цель - все мчится навстречу.
- Ведет правильно, - передает Шиянов на командный пункт. - Начинаю выводить!
Несколько секунд молчания. В репродукторе на командном пункте слышится только гудение и потрескивание. Вдали видно, как черная точка, описав дугу над целью, низко выходит из пикирования. И вновь заговорил репродуктор:
- Задание выполнил! Я "Птенчик-пятый", прошу посадку с прямой!
И возвращаемся на землю...
Летная комната
Есть у нас такая на командном пункте. Вроде корабельной кают-компании. Огромное окно-фонарь с видом на летное поле. На стенах три картины старых мастеров; мы их купили в складчину в конце войны. Помню, Алексей Гринчик, наш старший летчик, говорит:
- Идея, короли!.. Давайте сделаем свое жилище поуютней. Не худо бы на стены хорошие картины...
- И старые поршни с окурками на свалку! - подхватил Витя Расторгуев.
Данила Зосим мечтал о массивном столе. Согласились: пусть будет в треть комнаты, дубовый... На одной ноге?.. Ладно; только, чтобы это была т а нога!
Когда договорились обо всем, Марк Галлай напомнил:
- Бояре, гоните в получку по четыре сотни!
"Королями" мы были только для Алексея, такая у него была поговорка.
Картины присмотрели в антикварном магазине. С ними много было канители: те, что нравились одному, совсем не нравились другому. Когда уже загнали в стены четыре костыля, "Одинокую купальщицу" Степанова вдруг подняли на смех; дорогое полотно спровадили за диван.
На стенах утвердились три картины: цыганка в ярком на высоком берегу у парома ждет переправы; зимний лес, пробитый снизу солнцем, длинные тени, и еще какой-то милый пейзаж - должно быть, юг Франции.
Вскоре в комнату водрузили овальный стол. На него - бронзовую пепельницу, круглую, побольше сковородки, на львиных лапах. Под стать и вазу. Диваны, кресла, шахматный стол - это было все раньше.
Здесь летчики между полетами проводят время. Те, кто уже слетал, отдыхают, курят. Другие ждут полетов. Бывает шумно: шутят, много смеются. В нашей работе очень полезно посмеяться от души.
Изредка динамик выхватит одного, другого. Щелкнет и скажет номер, фамилию. Товарищи уходят работать.
Вот и сейчас: сперва шипение, потом щелчок, как по лбу. Прислушиваемся: чей номер? Ага!
"Пять два ноля десять" готова. Хапову одеваться!"
Валентин встает. Пригладил машинально волосы - они уже светлеют на висках. Бросает последний взгляд сверху на шахматный стол и - чтобы разом выплеснуть все комбинации из головы - кладет рукой фигуры.
