Я зашла еще в хозяйственный магазин, находившийся на другой стороне площади, и, закончив все дела, решила зайти в кафе «Та6ак», чтобы достойно завершить свое предприятие.
Я уселась за маленький столик, заказала cafe пoir и достала блокнот. Отсюда мне был хорошо виден рынок и особенно молочный ряд, который был ближе всего к кафе. Стоявшая ко мне спиной женщина громко спорила с торговцем сыром, и что-то в ее позе подсказало мне, что разговор у них будет долгим. Она стояла, уперев одну руку в бок, второй помахивала у него перед носом, а ноги ее были широко расставлены, словно она приросла к месту. Я принялась быстро водить рукой по бумаге и часто поднимала глаза, чтобы успеть уловить суть этой сцены. И вот, в очередной раз посмотрев кверху, я увидела, что изображаемый мною объект, закончив дело, ищет очередной повод, чтобы излить ярость. Женщина ринулась в направлении кафе, «ринулась» – единственное слово, которым я могу обозначить подобный способ передвижения. Я огляделась вокруг в поисках цели, к которой она устремилась, и с изумлением убедилась, что передо мной тетя Гастона, которая направляется прямо ко мне. Остановившись возле моего столика, она уничтожала меня взглядом.
– Кто разрешил вам меня рисовать! – заорала она, – отдайте сейчас же рисунок!
Я оторопела, но все же сообразила, что надо поскорее убрать блокнот, чтобы она не могла схватить его.
– Не понимаю, простите?
– Я знаю, кто вы такая, и не надо морочить мне голову. Вы – мадемуазель Вентворт, которая лезет не в свое дело. Позвольте узнать, почему это я вас так интересую? И еще было бы неплохо, если бы вы оставили в покое мальчика.
– Послушайте, мне и в голову не приходило, что вы – тетя Гастона, пока вы не подошли. Извините, если я вас обидела, но я всего-навсего рисовала marche. Вот, можете сами посмотреть. – Я протянула ей блокнот.
Она быстро схватила его и всмотрелась. Не увидев ничего, кроме собственной спины и лица своей жертвы, она недовольно вернула мне рисунок.
– Есть люди, которым не нравится, когда вмешиваются в их личные дела, мадемуазель.
Кажется, она собиралась с силами для новой атаки.
– Простите меня, если вам показалось, что я вмешиваюсь в ваши дела, я совсем этого не хотела, поверьте.
– Видимо, вы хотите одного, а получается у вас совсем другое. Вы должны знать, что не всем нравится, когда их используют в каких-либо целях. Вы и так доставляете достаточно беспокойства нашей семье.
Я тяжело вздохнула.
– Мадемуазель, Гастон мой друг, и только он связывает меня с вами. Но, может быть, вы скажете мне, почему вам это так неприятно?
Она неожиданно страшно покраснела, и я с удовлетворением отметила, что она по-настоящему разволновалась.
– Иностранцам не следует соваться, куда не следует. Найдите себе занятие потолковее, чем подобная ерунда.
– Извините, мадемуазель, но живопись моя работа. Я зарабатываю ею себе на жизнь, хотите верьте, хотите нет. И я должна вам сказать, что Гастон на редкость способный ребенок, и я очень стараюсь помочь ему научиться рисовать.
– А я повторяю, что вам следует оставить Гастона в покое. – Она оперлась руками о стол и наклонилась ко мне. Ее лицо было сейчас совсем близко от меня, и серьезность намерений не вызывала сомнений. Говорила она сейчас тише, но голос ее все равно был резким. – Советую вам держаться подальше, мадемуазель. У такого ребенка, как он, не может быть с вами ничего общего. Вы только испортите его, и что дальше? У моей сестры не хватает ума, чтобы это понять, но зато я все вижу. Так что, повторяю, оставьте его в покое и не забивайте ему голову чепухой, которая кончится для него разочарованием. – Она решительно повернулась.
– Всего доброго, – сказала я ей вслед. Я еще немного посидела в кафе, раздумывая над тем, что сейчас произошло. Эта тетя Жозефина оказалась весьма любопытной особой. Мне, конечно, стало понятно, почему Гастон не любит ее, – мне она тоже не показалась симпатичной. Значит, она не случайно показалась мне злой. Но почему она заранее была так настроена против меня? Похоже, тут действительно было над чем поразмыслить. А нарисовать ее все же интересно.
Я работала целыми днями, так что к тому времени, как Гастон снова у меня появился, многое было сделано. Месье и мадам Клабортин, Жозефина, которой, как мне казалось, было немногим за тридцать, и которая все же, несмотря на ужасный характер, была недурна собой, были практически закончены. Хитрый месье Трибо был уже перенесен на холст, но тетя Гастона так завладела моим воображением, что именно ее я и решила первой писать маслом.
Мне казалось, что серию портретов лучше всего начать с вечернего сборища на площади. Жозефину я усадила на скамейку, и слева от нее набросала силуэт ее сестры, чтобы доделать ее потом. Бедная мадам Клабортин, видимо, это была ее извечная участь. Я увлеклась. Именно этот этап, когда с головой погружаешься в работу и идеи приходят сами собой, я люблю больше всего. К тому же мне повезло, и через два дня, во время ежегодного праздника в Кузэ, у меня появилась возможность получить вдобавок к почти бесплатному обеду новый материал. Я договорилась встретиться там с друзьями, и мы засветло приехали на деревенскую площадь, чтобы немного побродить, пока шли приготовления. Длинные скамейки и столы, покрытые белой бумагой, занимали почти все пространство. Всем было весело, и мы, усевшись локоть к локтю, приступили К еде, состоявшей из салатов, свинины и еще многого, что я не запомнила. Продолжалось это бесконечно. Огромные кувшины с вином были пущены по кругу, и все ели, пили, болтали и чем становилось темнее, тем веселее делалось присутствовавшим.
Мне почему-то казалось, что за мной непрерывно наблюдают, и, оторвавшись от своих собеседников, я увидела, что Жозефина сидит вместе с супругами Клабортин через один стол от меня. Гастона нигде не было видно. Я вежливо ей кивнула, а она поднесла ко рту сигарету, сделала глубокую затяжку, чуть наклонила голову в ответ и отвернулась. Я удивилась, что она курит – деревенские женщины почти никогда не делают этого, но ей это шло, и я представила себе, как бы она вышла на портрете курящей. Я исподтишка подглядывала за ней до конца обеда, подмечая, как она двигается и как меняется выражение ее лица. На меня она больше не смотрела.
Лимей – тихий очаровательный городок, расположенный на высоком берегу реки Дордонь. Именно здесь мы с Гастоном и устроились в этот раз, трудясь каждый над своим произведением.
– Ну все, мадемуазель. – Гастон закончил работу, нанеся акварелью последние мазки. – Вы правильно говорите, она действительно рассердилась, что вы ее рисовали. Но не только из-за этого. Она знает про мой портрет. У нее есть картинка из журнала!
– Картинка? Боже ты мой... ну кто бы мог подумать? Интересно, что за журнал?
– Не знаю. Она ее вырезала. Я очень горжусь, мадемуазель.
– Угу, – отозвалась я рассеянно. – Это что-то объясняет, хотя все равно не могу понять, что ей не нравится. А что сказали твои родители?
– Мама с папой сказали, что она слишком много беспокоится из-за пустяков и видит сложности там, где их нет, а она ответила...
– Ох, Гастон, ты опять подслушивал? – спросила я, едва сдерживая смех.
– Ну да, мадемуазель. А что же мне было делать? Они думали, я сплю, а сами разговаривали о вас!
– А что еще они говорили? – не выдержала я.
– Ничего... папа закрыл дверь.
– Гастон я все-таки не могу понять, почему твоя тетя так возражает...
Он пожал плечами.
– Она сказала, что у меня появятся идеи, не соответствующие моему положению и...
– Не соответствующие положению? Господи!
– И что вы только напрасно поощряете эти мои глупости с красками, а я должен буду зарабатывать деньги и помогать семье. Вы тоже думаете – она права, мадемуазель? – спросил он с беспокойством.
– Конечно, нет. По-моему, дела у твоих родителей идут совсем не плохо. Нет, скорее всего, ее беспокоит что-то другое. Думаю, она не очень любит иностранцев.
