– Правда, месье?

– Да. Скажи, Гастон, ты намерен продолжать серьезно заниматься? Я понимаю, что рано задавать такой вопрос ребенку твоего возраста, но мне кажется, что у тебя большие возможности.

Гастон опустил голову и посмотрел на свои руки. В нем явно шла сейчас борьба, но я пока не понимала, в чем дело. Потом он взглянул на меня, и я увидела на его лице почти что мольбу.

– Что такое, малыш? – спросила я ласково. – Не волнуйся. Ты можешь сказать Максу все.

Он с минуту посидел, закусив губу, потом тяжело вздохнул. Когда он заговорил, голос у него немного дрожал.

– Я ужасно хочу стать хорошим художником, понимаете. Но это не имеет значения. И мне совсем не хочется вас огорчать, мадемуазель. Но понимаете, человек должен знать, откуда он происходит. Я всего-навсего деревенский мальчик, и мне не стоит метить особенно высоко. Так мне сказала вчера моя мама. – Он снова опустил глаза.

Я беспомощно смотрела на Макса и увидела, что он, нахмурившись, обдумывает то, что услышал. Потом он протянул руку и дотронулся до плеча Гастона.

– Гастон, – Макс обратился к нему спокойно, но твердо, и мальчик поднял на него полные слез глаза. – Гастон, послушай меня. В жизни можно делать все что угодно, кроме одного – нельзя себя предавать. Ты понимаешь, о чем я? Ты не имеешь права, поддавшись обстоятельствам или воле других людей, делать не то, что сам хочешь. Это равносильно медленной смерти. Иметь талант – означает использовать его с пользой, то есть искать дорогу, которая приведет тебя к цели. Никто, совсем никто не имеет права в это вмешиваться.

Я, задержав дыханье, следила за тем, как Гастон слушает Макса и обдумывает каждое его слово. И вдруг он улыбнулся и вытер глаза.

– Да, месье. Я и сам говорил себе это много-много раз. Я хочу стать художником. Но у меня ничего не получится, если мне нечем будет работать и некому будет меня учить. Сейчас у меня есть мадемуазель. Но рано или поздно я останусь один. А мне надо думать о будущем, так мне сказали родители.

– Гастон, вот что мы с Клэр можем тебе пообещать: у тебя всегда будут друзья, на чью помощь ты можешь рассчитывать. Ты станешь таким художником, каким захочешь. Не сомневайся в нас и, главное, не сомневайся в себе.

– Хорошо месье, – кивнул Гастон. Спасибо вам. И я очень рад, что вы приехали к мадемуазель. Она снова счастлива. Вы на ней женитесь?

– Да, – подтвердил Макс, даже не улыбнувшись, – а ты будешь на нашей свадьбе, идет?

– Я хочу быть тем, который держит кольцо, – заявил Гастон, – ведь если бы не я, вы бы не встретились с мадемуазель, правда?

– Вот именно, – подтвердил Макс, и у меня появилось ощущение, что я, независимая женщина, которая никогда не нуждалась в мужчинах, нахожусь у них обоих в плену.

Утром мы отправились на луг, где Макс и Гастон закончили подготовку самолета к первому испытанию. Это было большое событие, и я решила, что надо отпраздновать его, устроив пикник в тени на берегу реки. Они еще немного повозились на пригорке и наконец позвали меня. Узкий, изящный самолет взмыл над землей и, послушный Гастону, парил в небесах, а я следила за ним, затаив дыханье, радуясь их общему успеху. Гастон визжал от восторга, а Макс улыбался во весь рот. Он задрал голову и, прикрыв глаза ладонью, чтоб защититься от слепящего солнца, крикнул:

– Сажай его, Гастон, мы посмотрим, может, нам удастся заставить его сделать вираж.

Они посадили самолет на землю, потом снова запустили и еще почти час совершенно счастливые играли в чудо-игрушку. Потом, проголодавшись, оба спустились к реке, чтобы подкрепиться. Я взяла с собой ветчину, паштет, сыр нескольких сортов, сладкий перец, два хрустящих baguette и несколько гроздей великолепного черного винограда на сладкое. Мы с Максом пили белое вино, охлажденное в речной воде, а Гастон наслаждался шипучим лимонадом. Потом он снова принялся возиться со своим самолетом, но уже без Макса, а я в полном удовлетворении улеглась на одеяло.

– А что, правда, восхитительная штука, – раздался надо мной голос Макса.

– Потрясающая, – пробормотала я, не открывая глаз, – может, и тебе подарить такой на день рожденья?

– Ты знаешь, я бы не возражал.

Он закурил и прислонился спиной к дереву.

– Макс? – немного помолчав, решилась я задать вопрос, который не давал мне покоя.

– Да?

– Когда тебе надо уезжать? – я лежала к нему спиной и была рада, что он не видит моего лица.

– Думаю, я могу побыть здесь еще неделю. – Я стала привыкать, что ты рядом. Мне будет одиноко, когда ты уедешь. – Голос мой дрогнул.

Он придвинулся ко мне, обнял и прижал к себе. Я чувствовала, как бьется под рубашкой его сердце.

– Клэр, мне не хочется, чтобы ты грустила. Все будет хорошо, и ты не должна чувствовать себя несчастной. Понимаешь?

– Но я все равно буду по тебе скучать. – Я тоже, но я постараюсь устроить так, чтобы приехать снова в начале следующего месяца.

– Правда? – обрадовалась я. – А мне это даже в голову не приходило! Тогда совсем другое дело. А я думала, мы не увидимся до ноября.

– Когда я просил тебя выйти за меня замуж, я вовсе не имел в виду длительной дружбы, дорогая. А поскольку у тебя нет телефона, то остается только непосредственное общение. – Он улыбнулся и поцеловал меня. – Может быть, я подарю тебе аппарат в качестве свадебного подарка.

– Спасибо, но я предпочитаю тебя живьем. Необходимость доверять свои мысли любимому с помощью куска пластмассы меня не устраивает.

Макс рассмеялся.

– Ты права. Не волнуйся, Клэр. Мы что-нибудь придумаем. В следующем году я поменяю свое расписание на летние месяцы. Я вполне могу здесь писать. Сейчас мне уже сложно что-то изменить, так что как получится, ладно?

Я почему-то вдруг успокоилась, как будто у нас началась устроенная, спокойная семейная жизнь.

– Договорились. И спасибо, что ты готов пойти мне навстречу.

– Для Персефоны я готов пойти хоть на край света.

– А кто это Персефона? – спросил Гастон, падая на одеяло, и без колебаний вторгаясь в чужой разговор.

Макс, подмигнув мне, сказал:

– Персефона – это богиня весны, красавица-дочь Деметры, богини плодородия. Это история из греческой мифологии, про то, как сменяются времена года.

– Ой... а вы мне не можете ее рассказать, месье? – Гастон устроился поудобнее и, подперев подбородок рукой, выжидающе поглядел на Макса.

– Ну что ж, попробую. Персефона как-то раз бродила по горам с друзьями и отстала от них, залюбовавшись прекрасным цветком нарцисса. Тут из-под земли в повозке, запряженной вороными конями, появился Гадес, властелин подземного царства, князь мертвых.

Гастон поежился и погрустнел.

– Он забрал с собой Персефону, а ее мать, услышав крики дочери, бросилась ее искать. Но она не смогла ее найти и страшно опечалилась. В тот год земля стала холодной и голой, и все ужасно страдали от того, что ничего не выросло. И вот, 3евс, главный из всех богов, понял, что надо что-то делать. И он послал своего гонца, Гермеса, в подземное царство, чтобы тот велел Гадесу отпустить Персефону.

– А почему же он сразу так не поступил? – поинтересовался Гастон, который любил справедливость.

– А-а, дело в том, что Гадес был его братом, и он хотел, чтобы тот был счастлив. Но все же он не мог допустить, чтобы вся земля мучилась только из-за того, чтоб его брат не был одинок.

– Этот Гадес, наверное, здорово рассердился, что ему надо отдать Персефону.

– Он очень опечалился, потому что любил ее. Но он заставил ее проглотить гранатовое зернышко, потому что знал, что тогда она обязательно вернется к нему. – Макс многозначительно посмотрел на меня, и я улыбнулась.

– Ну и дальше, месье? – нетерпеливо спросил Гастон.

– Персефона вернулась к матери, которая, конечно, страшно обрадовалась. Но когда она узнала, что Персефона съела зернышко, она снова огорчилась, поняв, что дочь снова ее покинет. Тогда Зевс послал нового гонца, на этот раз к своей матери, и попросил, чтобы та договорилась с Деметрой, что Персефона будет спускаться под землю на четыре месяца в году, и тогда природа будет умирать, но зато, когда она будет возвращаться к Деметре, земля снова будет становиться плодородной. И вот потому у нас бывает зима.