– Мне... мне кажется, я только что поняла, что буду без вас скучать, – запинаясь выговорила я, думая, что мое сердце вот-вот выпрыгнет наружу.

Макс ответил не сразу, и я продолжала ощущать на своем лице его взгляд. Потом он сказал:

– Я тоже. Вот посмотрите, что я для вас приготовил.

Достав что-то из кармана куртки, он взял мою руку и вложил в нее какой-то предмет. Разжав пальцы, я увидела, что он дал мне завязанный в узелок носовой платок. Развязав его, я нашла шесть маленьких темно-красных зерен.

Я молча удивленно смотрела на него. Он улыбнулся.

– Гранатовые зерна. Гадес попросил Персефону съесть одно, чтобы она думала о нем только хорошее и пообещала вернуться.

– О, Макс... – я смотрела на красные зернышки, лежавшие на своем белоснежном как лилия ложе. – Я обязательно вернусь. – Боясь заплакать, я снова завязала платок и положила его к себе в карман. – Вернусь обязательно, не сомневайтесь.

– Тогда я поехал. Увидимся, Клэр.

Наклонившись, он нежно поцеловал меня в щеку. И ушел.

Я осталась стоять, прислонясь к закрывшейся за ним двери, и по моим щекам тихо катились горячие слезы. Неужели возможно, чтобы все так изменилось в одно мгновенье, или я просто была слепой и не замечала очевидного? Собственно, какая разница, ведь все неотвратимо двигалось именно к этому с той первой встречи в галерее, и мне стало казаться, что чувство просто дремало во мне, ожидая, когда наконец я сама разбужу его. Прежде я смутно помнила изречение из Библии, – что-то насчет пелены, спавшей с чьих-то там глаз, но вот теперь, кажется, точно узнала, что оно означает. Пелена спала с моих собственных глаз, и мне оставалось лишь осмыслить тот факт, что я безнадежно влюблена в Макса Лейтона.

Заснуть в ту ночь я никак не могла и, крутясь с боку на бок, раздумывала над тем, сколь бессмысленно то, что со мной приключилось. Кажется, Пег упоминала о быстрой стреле Купидона? Она только забыла сказать, как больно эта стрела ранит – ведь у меня не было ни малейшего повода думать, что и Макс в меня влюблен. Даже я не могла обманывать себя до такой степени. Макс предложил мне дружбу и ничего другого, причем сказал об этом совершенно ясно. А я сама? Разве не я ответила, что и мне не нужно никаких романтических приключений?

А теперь я отправлюсь в Грижьер на целых шесть месяцев.

«Увидимся», – сказал он вместо «до свиданья». Откуда ему было знать, что кровь вдруг начала бурлить во мне даже не от прикосновения, а лишь от взгляда на его руку. Боже милосердный, что я с собою сделала?

Значит, вот она какая – любовь, эта безрассудная неподвластная разуму страсть, стремление к другому человеческому существу. Вот она, любовь, которая, как я думала, никогда не придет ко мне. Вот она, любовь ужасная, рвущая сердце боль. Я плакала, пока не заснула.

На следующее утро я проснулась с ощущением странной пустоты, но как только мой взгляд упал на завязанный узелком платок, я вспомнила обо всем. Ужасная тоска снова нахлынула на меня, и я уткнулась лицом в ладони, чтобы хоть немного унять волнение. Это неправильно, твердо сказала я себе. Надо продолжать жить той жизнью, которой я жила, и которая до сих пор приносила мне удовлетворение. У меня еще будет время подумать, сегодня полно дел, так что нельзя долго рассиживаться, жалея себя.

Приняв душ и проглотив две таблетки аспирина, я почувствовала себя лучше. Одеваясь, я уже думала о завтрашней поездке во Францию. У меня оставалась еще целая куча мелких забот, и я думала, что не успею попасть к своим в Редли раньше трех. Но к полудню я совсем замоталась и решила ехать прямо туда.

Дом из серого камня с решетчатыми окнами стоял на берегу пруда, где обитало утиное семейство, и от него так и веяло спокойствием. Я толкнула входную дверь и прошла прямо в гостиную.

– Клэр, родная, до чего приятно тебя видеть! – Папа оторвался от бумаг, занимавших все свободное пространство вокруг него. Наконец-то я сумел по-новому взглянуть на этот этюд Прокофьева. Великолепное маленькое скерцо, создает прелестный контраст... ох, прости, Клэр, я не могу переключиться.

– Слушай, папа, я не настолько безнадежна, чтобы не отличить скерцо от куска мыла. – Я поцеловала его в щеку. – А где мама?

– У нее занятия. Она скоро придет. А к вечеру должна приехать Пег с ребятами. Я ужасно рад, что ты нашла время нас навестить. – Неожиданно он замолчал и всмотрелся в меня пристальней. – Что-нибудь не так, Клэр?

– Нет, нет, все нормально. Честное слово. Я просто устала от этой шумихи. Ты же знаешь, до чего я не люблю подобных вещей. И потом я же еду в Грижьер. Я буду без вас скучать.

– Милая моя дочка, учитывая, что мы не видим тебя по полгода, а то и по восемь месяцев, мне трудно поверить, что на тебя наводит грусть мысль о предстоящей разлуке с нами.

Однако папа все же решил поверить моим объяснениям и не вдаваться в подробности.

У моего отца очень выразительная наружность – он высокий и крупный мужчина. И, хотя ему за шестьдесят, у него по-прежнему густые и темные, как у всех Вентвортов, волосы, которые он всегда зачесывает назад, открывая высокий лоб. Тому, кто видит его во время концертов, наверное, никогда не приходит в голову, что за этой строгой внешностью скрывается непобедимое чувство юмора. Для многих оказывается неожиданным то, как он ухитряется разрядить обстановку с помощью одной-единственной вовремя отпущенной шутки. То же свойство есть и у мамы, а потому, сколько я помню, в нашем доме всегда звенел смех.

– Мне почему-то кажется, что сегодня ты забыл съесть свой ленч, а папа? – сказала я.

– Ленч, ленч... «Ты уж стар, папа Вильям...»

– Перестань, папа, – засмеялась я. – Ну так как же?

– Честно говоря, да. А ты?

– Тоже, – теперь мы вместе расхохотались.

– Вот значит как. Может, все-таки чем-то мы похожи, как ты думаешь, Клэр? Оба просто безнадежно рассеяны!

– Мне приятнее думать, что это – следствие нашей полнейшей сосредоточенности на искусстве. Ну так как насчет того, чтобы переместиться в запретную кухню?

Следующий час мы провели, поглощая сандвичи, и при этом ухитрялись болтать, несмотря на набитые рты. Потом мы обшарили кладовую в поисках оставшегося с пятницы пирога. Когда открылась дверь и на пороге появилась мама, мы оба стыдливо заулыбались, поглядывая на обсыпанный крошками стол.

– Клэр! Я видела твою машину – могла сразу догадаться, где вас найду! Ну как, прикажете следить, чтобы отец был в хорошей форме, если вы, дети, то и дело сбиваете его с пути. Ей-богу, Чарльз! Ведь через два часа будет чай! – Махнув рукой, она по очереди поцеловала нас. Итак, дорогая, как твои дела? И, пожалуйста, выкладывай все как на духу.

Мама тоже села к столу и выжидающе посмотрела на меня.

– Я еще не встречала человека, который бы любил посплетничать так же, как ты, мама. Что скажут люди, если узнают о тебе правду?

– Думаю, они будут потрясены до глубины души. Но видишь ли, я до того скрытная, что сомневаюсь, чтобы истина выплыла наружу. Ну? Ты не звонила несколько недель и не вздумай рассказывать, что всему виной твоя телефонная фобия.

У моей мамы голос высокий и звонкий, и она, если хочет, умеет этим пользоваться.

– Ничего интересного. У меня все как всегда, кроме выставки, про которую вы уже знаете.

– Не верю ни единому слову. Что-то здесь...

3вук хлопнувшей двери автомобиля и голос Пег, обращавшейся к детям, не дали ей договорить. Через минуту дверь кухни распахнулась настежь, и мы их увидели.

– Клэр, сестричка! Ты молодчина, что приехала! – Пег повернулась, потому что в кухню, толкая друг друга, вор вались ее двенадцатилетние близнецы.

– Прошу вас, мои милые, ведите себя как люди и не забудьте поздороваться.

– Привет, бабушк, дедушк, – произнесли мальчики хором и кинулись их целовать. Клэр, здорово, что ты тут! – Как два щенка лабрадора, получившие команду взять любимую игрушку, они дружно повисли на мне.

Я обняла их обоих, а потом, немного отступив, оглядела с головы до ног и сказала: