Пэгси сказал:

– Не-а, все эти дамочки просто глупы. Они никогда ничего не замечают.

Они вместе вышли из парка, двигаясь чуть менее ритмично, чем тогда, когда входили в него.

Она лежала на постели очень тихо, смутно сознавая, что ей следует быть не здесь, ей следует заниматься чем-то очень важным, но чем – она не могла припомнить.

Она пошевелила своими длинными ногами, ощущая гладкость постельного белья. Что ей нужно сделать? Нечто… Что это было? Она не могла припомнить. Была какая-то слишком большая неприятность. Все было слишком большой неприятностью.

Вдалеке прозвучала корабельная сирена, этакий негромкий мягкий вой. Ее сердце ощутило удар, но она не шевельнулась. Теперь она вспомнила. Судно, конечно. Оно отплывало в два часа. Они неоднократно повторяли, что не будут никого ждать. Что-то произошло в Гаване. Они не сказали, что именно. Они даже не допускали, что это произойдет, но по жестам, по тревожным взглядам, по их волнению можно было понять, что нечто должно произойти и могло быть неприятным.

Низкорослый рябой стюард, подавая ей пальто, подчеркнул, что необходимо быть на борту к полуночи. Он был мил, невзирая на следы от оспы, и она постаралась уверить его, что вернется гораздо раньше. Она бы так и сделала, если бы не встретилась с Лейси.

Она беспокойно пошевелилась. Лейси. Она увидела его накануне вечером. Высокий, очень элегантный в своем белом вечернем костюме. На него было приятно смотреть. Любая женщина подумала бы так же про его худощавое лицо, полные губы и насмешливый, циничный взгляд.

Он сел на судно у Багам. Женщины заговорили о нем, как только он вступил на борт. Это был мужчина того самого сорта. Она прижала пальцы к вискам. Как болит голова. Господи! Она, должно быть, была сильно навеселе. Настолько навеселе, насколько и без ума… Должно быть, очень, очень выпивши. Заснуть бы сейчас крепко-крепко. Но она начала вспоминать, и, по мере того как картины предшествующей ночи возникали в ее памяти, сон отступал.

О да. Он был ужасно мил. Это было чистейшее совпадение, что он засобирался на берег в тот момент, когда она вступила на переходный трап. Она собиралась осмотреть Гавану вместе с мистером и миссис Скиннер. Очень милые люди – пожилые, добродушные и безопасные, – милые люди.

Лейси они показались смешными. Он покачал головой за их спинами, когда они готовились увести ее по дорожке вдоль ярко освещенной набережной Гаваны. Он выступил вперед. Это было проделано так гладко. Она не могла припомнить, что он тогда сказал, но, должно быть, нечто абсолютно гладкое и правильное, потому что Скиннеры ушли, улыбаясь. Они даже оглянулись и помахали ей рукой, оставив ее наедине с ним. О да, она должна была не сомневаться, что все было проделано аккуратно и умно. Он повел ее в сердце Гаваны. Казалось, он знал все необыкновенные места. Он водил ее не по шумным представлениям, а по маленьким кафе и гостеприимным домам, как будто он был владельцем всего этого.

Он мило разговаривал с ней. Бессознательно она начала скручивать простыню в тугой длинный канат. Да, он разговаривал. Сперва он говорил забавные вещи. Он добился того, чего добивались очень немногие, он заставил ее смеяться. Затем, попозже вечером, после того как они немного выпили, он начал ей льстить. И это не была банальная чепуха. Это было нечто поразительное, личное, и это ее разгорячило, а из-за бархатной силы напитков, какими он ее угощал, она не ушла от него, как следовало сделать. Это продолжалось, пока она не осознала, что становится опасно легкомысленной. Она перестала пить, но не смогла заставить его замолчать. Он произносил очаровательным образом самые возмутительные вещи. Она почувствовала, что ее влечет к нему совершенно против ее воли. Казалось, нечто внутри нее стремится к нему, делая ее слабой и неспособной к сопротивлению.

Она помнила, когда он ее коснулся. Она знала, вне всякого сомнения, что он ее касался и до этого. Почему бы иначе он продолжал глядеть на нее с такой настойчивостью?

Казалось, он не спешил. Это было потому, что он очень самоуверен. Даже в мелких вещах он всегда самоуверен. В таких мелких вещах, как закуривание сигареты, хождение по наполненной людьми комнате или заказывание блюд.

Она вспомнила, что меньше чем через час он вознамерился овладеть ею. Он взял бы ее так же самоуверенно, как делал все остальное. Она абсолютно ничего не смогла бы поделать. Она знала это до того, как он начал. Абсолютно ничего, потому что она была не в силах сопротивляться. Ей казалось, будто она все это видит во сне.

И вот… он прикоснулся к ней. Он твердо положил ладонь на ее руку. Она знала, что он точно так же непоколебимо и самоуверенно протянул бы руку, чтобы погладить по голове рычащую собаку.

Когда он прикоснулся к ней, кровь быстрее побежала по ее жилам. Она помнит, что подумала в тот миг: такое происходит только в романах. В действительности она ощутила, как внезапный ток пронизывает ее.

Он продолжал говорить, держа ее руки в своих. Встретив его взгляд, она увидела, что он больше не собирается шутить. Теперь он был серьезен. Она увидела пыл, оттолкнувший насмешливость на задний план.

Он резко встал и повел ее в заднюю часть ресторана, через дверной проем со стеклярусным занавесом. Они вместе пошли по тускло освещенному коридору, слабо пахнущему сандаловым деревом.

Она вошла следом за ним, чувствуя слабость в коленях, в небольшую комнату с красивой обстановкой, освещенную розовыми фонарями. Она была не в состоянии ничего сказать.

Лежа в постели, она очень ясно видела эти фонари. Закрыв глаза, она могла их видеть еще более ясно. Она почувствовала, как он укладывает ее на диван, как его руки снимают груз с ее груди. Его руки заставили ее внезапно захотеть его с настойчивостью, которая ее ужаснула.

Она проговорила немного дико:

– Будьте добрым со мной… будьте добрым со мной. – И она вспомнила, как пыталась найти его рот своими губами.

Она не заметила, как он ее раздел. Она смутно сознавала, что ее одежда соскальзывает под его руками. Затем он внезапно утратил всю свою гладкость и стал обращаться с ней бесстыдно.

Она лежала, глядя на розовые фонари, ощущая тошнотворное презрение к самой себе. Ее желание отошло от нее в тот момент, когда он взял ее. Это было так внезапно, так зверски, так неожиданно… так отвратительно эгоистично. Поэтому она лежала, глядя на розовые фонари, пока он не отодвинулся от нее.

Он сказал немного нетерпеливо:

– Становится поздно, нам лучше вернуться на судно.

Она ничего не сказала. Она не могла даже плакать.

– Ты что, не слышишь? Уже почти двенадцать.

Не взглянув на него, она ответила:

– Разве это важно? Разве что-нибудь бывает для вас важно? Уходите. Возвращайтесь на судно. Мне больше нечего вам дать. Почему вы не уходите?

Он сказал нетерпеливо:

– Ради Бога, перестаньте разговаривать и одевайтесь.

Она закрыла глаза и промолчала. Поэтому он покинул ее. Он вышел из комнаты своей самоуверенной походкой и оставил ее одну.

Когда он ушел, она встала и оделась. Она помнит, что не смогла смотреть себе в лицо, когда стояла перед зеркалом. Она помнит, как осудила себя за то, что поступила как шлюха, и ей стало стыдно.

Она вернулась в ресторан. Когда она села за столик, который они занимали раньше, официант, обслуживающий их, посмотрел на нее с любопытством. Ей было безразлично, что он подумал. Ей было все безразлично. Она лишь ощущала холодную ярость по отношению к самой себе за то, что была такой шлюхой. Она больше не думала о Лейси. Единственное, о чем она могла думать, так это о том, что все случилось с ней из-за Гаваны, из-за большой желтой луны, из-за иссиня-черной воды, усеянной тысячами огоньков от набережной. Она заслужила, чтобы с ней обращались как с проституткой. Она даже не получила удовлетворения от мысли, что была вполне совершенна как проститутка… Ей лишь хотелось быть очень больной и хотелось плакать и не делать абсолютно ничего.