– И все равно я не привыкла, чтобы со мной так обращались, – буркнула я. – Стоило брать отпуск, ехать за тридевять земель, чтобы наткнуться на типично московское хамство.

– Прекрати. Ты просто расстроилась из-за всей этой истории. И ничего поделать с этим нельзя.

– Спасибо, утешил, – всплеснула руками я, – хорошо, когда рядом есть настоящие друзья, которые в трудную минуту способны подобрать правильные слова.

Я изо всех сил старалась выглядеть спокойной, мне даже удавалось шутить. Но внутри все кипело! Я никак не могла забыть, в какую презрительную ухмылку сложились насквозь знакомые губы Кирилла, когда я объявила ему, что намерена завязывать с прыжками. Как холодно сказал он мне: «Ну и ладно», как повернулся ко мне спиной и хладнокровно сложил парашют, принадлежащий – черт бы ее побрал! – Инге. И как я смотрела на их бодро удаляющиеся спины в надежде, что сейчас, вот сейчас Калинин обернется, и на лице его будет знакомая полуулыбка, он махнет мне рукой и прокричит: «Не переживай, Кашеварова, прорвемся!» Но ничего подобного не произошло.

Он просто ушел.

Ушел и все тут.

А потом бесконечные полтора часа мне пришлось со скорбным лицом выслушивать псевдоутешения Дениса. Оба мы понимали, что правды в его с трудом подобранных словах ни на грош. Оптимистично улыбаясь, он говорил, что я слишком умна для такого человека, как Кирилл Калинин. И мне отчаянно хотелось поверить в этот невинный обман, я молча прикидывала: а что, если Калинин-старший прав? Кирилл и правда несколько инфантилен, а я – взрослая женщина… Может быть, и со стороны мы выглядим странно. Но когда Денис не моргнув глазом добавил, что я, мол, и слишком красива для Кирилла, я окончательно отчаялась.

В общем, когда со стороны скал показались две знакомые фигурки, я уже была готова была на стену (вернее, на гору) лезть от тоски.

Инга шла первой; ее щека была несильно расцарапана, и ей это, как ни странно, шло. Она была так эффектна, что даже мелкие неприятности, случающиеся с ней, выглядели нарочитыми. Как будто бы она специально аккуратно нарисовала на румяной щечке царапину.

Кирилл плелся сзади. А выражение лиц у них было совершенно одинаковое – торжествующее. Калинин больше не выглядел обиженным, во всяком случае, мне он улыбнулся довольно благосклонно (правда, при этом он держал Ингу за руку, но все равно, на мой взгляд, это был маленький шаг мне навстречу).

– Это было нечто! – Инга говорила громче обычного, как будто у нее уши заложило. – Площадка приземления такая крошечная! Я думала, что повисну на сосне, но в последний момент вытянула на камни.

– Я так волновался! – перебил ее Кирилл. Яркий румянец совсем ему не шел, он выглядел еще моложе своего возраста, и на его фоне я вдруг почувствовала себя каким-то ископаемым. – Инга первая прыгала, я свесился со скалы, пытался ее найти, но ничего не было видно… Но потом услышал хлопок парашюта, думаю, все в порядке вроде бы…

– Зато я тебя видела, – Инга толкнула его в бок, – трясся, как осиновый лист.

– Вот уж не думала, что тебе когда-нибудь бывает страшно, – улыбнулась я Кириллу.

Вообще-то я собиралась сделать ему комплимент, но отчего-то Калинин-младший отреагировал на мое невинное вмешательство в разговор неадекватно. Он холодно посмотрел на меня, помолчал пару секунд (при том он пялился на меня так внимательно, что я чувствовала себя лабораторной мышью, мне сквозь землю провалиться хотелось), а потом, усмехнувшись, сказал:

– Да, иногда бывает страшно. Но вам не понять.

И вот в тот момент что-то оборвалось внутри меня. Словно кто-то невидимый в спину меня толкнул.

Мне многие говорили, что я странная. У той же Лерки любимая присказка: «Кашеварова, да ты немного не в себе!» Сама я склонна верить, что к городским сумасшедшим меня отнести пока нельзя. Но все же иногда я и сама не могу понять, какие мотивы руководят моими спонтанными действиями.

Не думаю, что Кирилл Калинин хотел обидеть меня этим пренебрежительным «вам не понять». Но фраза эта прозвучала для меня, как выстрел стартового пистолета. В глазах потемнело – да как он смеет так со мной разговаривать?! Да у меня с детства боязнь высоты, и все-таки я целый месяц занималась никому не нужным самопреодолением на аэродроме, и все из-за него, из-за дурака этого! Я прыгала с антенны на Пироговке, и тоже из-за него. Чтобы понравиться этому бездушному остолопу, я столько раз бездумно рисковала жизнью! Столько нервных клеток было потрачено, и все для того, чтобы он, сузив синие свои глаза, сказал: «Вам не понять».

Не понять?!

А вот это мы еще посмотрим!

Хорошо, что он успел-таки сложить мой парашют перед тем, как я объявила о позорной капитуляции. Хорошо, что парашютная система стоит очень дорого, почти как неплохой автомобиль – поэтому я не рискнула оставить ее в кафе. Парашют был под рукой; я продела руки в лямки и, не говоря ни слова, устремилась туда, откуда только что возвратилась парочка парашютных снобов.

Карабкаясь вверх по так называемой тропинке, сплошь состоящей из поросших мхом валунов, я развила такую скорость, что Кирилл Калинин вскоре остался далеко позади. Злость придала мне сил. Я не обращала внимания ни на хлещущие по лицу ветки, ни на беспомощные калининские вопли: «Саня! Подожди, куда же ты?»

Мое лицо горело, мой маникюр был безнадежно испорчен, за моей спиной был парашют, и я была зла, зла, зла на весь окружающий мир за то, что мой беспутный любимый мужчина так безнадежно молод и непоправимо глуп, за то, что он с такой легкостью клюет на загорелые ляжки и проколотые пупки, за то, что мой собственный пупок стыдливо прячется в жировых отложениях, за то, что Калинину двадцать четыре, а мне тридцатник. Да мало ли за что еще! Главное, что я была взбешена!

Наконец мне удалось добраться до небольшой вытоптанной площадки, своеобразного каменного балкончика, спрятанного среди скал. Я рухнула на обломок какого-то бревна, чтобы перевести дух. Я вполне могла позволить себе отдых, но только весьма непродолжительный, ведь по моим следам карабкался Кирилл. Если он меня здесь застанет, не миновать скандала. Со свойственным пылким юношам вроде него максимализмом, он разорется – мол, и ненормальная я, и истеричка, и вообще таким непредсказуемым старым вешалкам экстремальный парашютизм противопоказан.

Ничего, мы еще посмотрим, кто кого. Я докажу, что умею расправлять крылышки не хуже пупковой серьгоносицы Инги.

Я старалась дышать как можно медленнее, чтобы поскорее утихомирить развоевавшееся сердце.

И вот наконец час икс наступил. Я медленно поднялась с бревна и подошла к самому краю обрывчика. Мельком взглянув вниз, сообразила, что делать этого во время прыжка не стоит, – если я, конечно, не хочу от страха вытошнить собственное сердце.

Мои действия были механически-машинальными. Я отлично знала, что надо делать. Потуже затянуть лямки парашюта. Взять в правую руку «медузку» – крошечный купол, который, надувшись в воздушном потоке, вытянет за собой основной. Хорошенько прогнуть спину. Напружинить ноги. И…

– Саня! – сзади послышался треск сломанных веток.

Я обернулась – ко мне стремительно приближался секс-символ отечественного парашютизма Калинин Кирилл. Правда, в тот момент он выглядел скорее как жертва марафонских гонок: волосы стоят дыбом, глаза выпучены.

– Саня! Не делай этого! Только не сама! – надрывался он.

Я могла, облегченно вздохнув, ответить: «Хорошо, не буду» – и с чистой совестью обмякнуть в его сочувственных объятиях. Но не для того я проделала такой путь, чтобы с легкостью покориться обстоятельствам, которые в иной момент моей парашютной «карьеры» показались бы мне спасительными.

Должно быть, более эффектного поступка я не совершала еще в жизни. Если, конечно, не брать в расчет тот случай, когда пару лет назад я на спор пыталась соблазнить своего начальника, Максима Леонидовича Степашкина, и заявилась в его кабинет в костюме секси-медсестрички. Шеф был трезв, и фокус не удался. В итоге я чуть не лишилась работы, а бедный Степашкин – аппетита.