– Я сейчас начну злиться! Нельзя же быть такой эгоисткой. Между прочим, в прошлый наш приезд плохо было мне. И это не мешало тебе развлекаться с Паникосом.

– Только не произноси при мне этого имени! – Лера прижала ладони к ушам. Лак на ее ногтях облупился. – Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Вот так мы и провели остаток кипрского мини-отпуска. Пару раз я улучила время для болезненно коротких свиданий с Майклом Рикманом.

Естественно, я все ему рассказала о гнусной выходке Паникоса. Покачав головой, Рикман вздохнул и сказал, что Паникос никогда не был однолюбом. «Нехорошо так говорить о своем друге, Саша, – немного смутившись, оговорился он, – но сложно хранить верность одной женщине, если ты живешь на Кипре. Представляешь, каждую неделю сюда приезжают сотни смазливых блондиночек со всех уголков земного шара! Мужчина чувствует себя ребенком в конфетной лавке».

Я передала его поэтичное сравнение Лерке.

«Я больше никогда в жизни не буду есть конфет! – заявила она. – И больше никогда в жизни не буду спать с мужчинами!»

В аэропорт нас отвез Майкл Рикман. Машина у него была не по статусу скромная – впрочем, наверное, арендованная. Всю дорогу мы молчали. Мне казалось, что я просто не имею права вести себя как счастливая женщина, когда мою самую лучшую подругу гложет свинцовая тоска. Это будет просто неэтично. Да и могла ли я называться счастливой? Да, я провела несколько замечательных дней с мужчиной, который при иных обстоятельствах мог бы и обрести статус любимого и единственного. Но так уж случилось, что слишком много километров разделяет нас, чтобы мы могли воспринимать друг друга всерьез.

Я понимала, что, скорее всего, вижу Майкла Рикмана в последний раз.

На моем автоответчике – восемнадцать новых сообщений, и все от Эдуарда. Почему-то я так сразу и подумала – и даже хотела ликвидировать послания, не прослушав их. Но потом решила, что человек, с которым я всерьез рассчитывала обменяться свадебными кольцами, вправе получить хотя бы десять минут моего внимания.

«Шурка, что происходит? Уже несколько дней не могу тебя поймать! Перезвони мне, как только сможешь!»

Прямо в туфлях я прохожу на кухню и пью воду из носика чайника. При этом половина воды выливается на мой любимый кашемировый свитерок – я всегда была растяпой.

«Шурка, если ты не перезвонишь сегодня, я пойду в милицию, не могу отделаться от мысли, что с тобой что-то случилось. Ты же у меня такая дуреха!»

Вот с этим не согласиться невозможно. Случилось – это еще слабо сказано. Дуреха влюбилась. Дуреха не поняла, как именно это произошло. А сейчас этой дурехе плохо. И даже некому пожаловаться. Окружающие скажут, что ей слишком много лет для того, чтобы серьезно относиться к курортным романам.

«Шур, понимаю, ты не хочешь меня видеть. Но по телефону-то можно поговорить?! Пожалуйста, объясни мне, почему ты так себя повела. Что случилось? Если не хочешь говорить, можешь написать электронное письмо!»

Это ужасно, ужасно – но вступать в электронную переписку с бывшим любимым мужчиной мне тоже совершенно не хочется. Понимаю, что я веду себя непорядочно. Это именно из-за таких, как я, мужчины называют женщин суками. Но пойти против своей природы я не могу. Я просто не знаю, что ему сказать.

«Эй ты! Из-за тебя я напился. Шурка, ты просто дрянь! Один мой друг сказал, что ты сволочь… Ой… Из-за тебя я разбил свой плеер!»

С этим я поспорить не могу. Твой лучший друг прав на все сто процентов. Я готова сделать на лбу татуировку «Дрянь!» и пойти в таком виде на работу. Только боюсь, Максим Степашкин меня не поймет – он всегда недоверчиво относился ко всем проявлениям авангарда.

«Шур, ты уж прости меня за вчерашнее. Я был не в себе. Хочу, чтобы ты знала – несмотря ни на что, ты остаешься для меня любимой девушкой!»

Бедный Эдик. Его любимая девушка, словно деревенская проститутка, переспала с другим мужчиной на сеновале. И она никак, ну никак не может выкинуть из головы эту ночь.

Я пыталась думать об Эдуарде, но в голову с назойливостью июльских мух лезли мысли о Майкле Рикмане. Хорошо, что я его хотя бы не сфотографировала. Будь у меня под рукой фотоизображение синеглазого британца, я бы, может быть, тоже заказала себе коврик для мышки с его лицом (а что, дурной пример заразителен!).

Это был курортный роман. Просто курортный роман. Я должна срочно перестать об этом думать.

Но почему в таком случае уже третье мое утро начинается с быстрорастворимого аспирина? Вместо утреннего кофе пью шипучий порошок, надеясь, что он избавит меня от ноющей боли в области сердечной мышцы.

Ровно неделю я не ходила на работу. В понедельник утром позвонила секретарше Степашкина и, зайдясь в надрывном кашле, прохрипела что-то о вирусном гриппе. Я прекрасно понимала, что надменная секретарша Диночка мне не верит – уж слишком часто я в последнее время прогуливала работу. Но мне было все равно.

Целую неделю я не мыла голову, не причесывалась и не красилась.

Зато я обзвонила своих подруг и всем задала один-единственный вопрос: был ли в твоей жизни курортный роман, о котором ты и до сих пор не можешь забыть?

Лика, та самая, крестины ребенка которой мы с Леркой благополучно прогуляли на Кипре, застенчиво рассказала о сорокапятилетнем военном, с которым она познакомилась в пансионате под Звенигородом. Было тогда Ликусе пятнадцать лет. «С ним было щекотно целоваться, потому что он носил усы, – она рассказывала о бравом военном с таким энтузиазмом, словно они расстались не двенадцать лет назад, а позавчера. – Это был мой первый французский поцелуй. А еще он мне оставил засос на шее. Мама потом спрашивала – что это за синяк? А я ей ответила – это я утюгом обожглась! Мама, наивная душа, поверила и потом долго рассказывала подружкам, что я глажу блузки, не утруждаясь их с себя снять!»

Лесбиянка Лида поведала о разбитной американке, с которой она познакомилась во время экскурсии по «Золотому кольцу». «Мы долго друг к другу приглядывались. А потом она пригласила меня прогуляться вместе с ней по магазинам. В примерочной кабинке все и произошло. Это был самый быстрый, но самый запоминающийся секс в моей жизни. Когда мы вышли из кабинки, натолкнулись на изумленных продавщиц, выстроившихся в ряд, как на параде. Одна из них сказала: „Надо же, а мы-то думали, что в кабинке кто-то занимается сексом, а там были всего лишь вы!“ Это было в Суздале восемь лет назад. Да уж, искушенными провинциальных продавщиц не назовешь! Они даже не предположили, что между двумя женщинами могут разгореться нешуточные страсти!»

Подруга по имени Жанна рассказала о своем романе с итальянским судовладельцем. «Это были самые запоминающиеся отношения в моей жизни! – воскликнула она. – Он обещал подарить мне яхту! Но… не подарил. Я и сейчас часто его вспоминаю. Будь у меня яхта, моя жизнь повернулась бы совершенно по-другому».

Я выслушала десятки историй разной степени скабрезности. Но ни одна из них не была похожа на мою.

Из всего этого я могла сделать только один, причем весьма печальный, вывод. Я, Александра Кашеварова, являюсь самой несчастной девушкой на свете.

И это правда.

Самая неприятная деталь в расстроившейся свадьбе – сообщить об этом печальном событии родителям. Особенно моим. Я знала, что мама изо всех сил готовится к моему бракосочетанию. Казалось, что наконец у нее появился смысл жизни. Она даже как будто бы помолодела и похорошела – игривый девичий румянец появился на ее обычно фарфорово-бледных щеках. Целыми днями она носилась по магазинам, фанатично скупая разные глупые вещи, без которых, как ей казалось, не может обойтись ни одна свадьба. Вчера она позвонила, чтобы просветленным голосом сообщить, что ею было приобретено расписное полотенчико для свадебного каравая. Честное слово, я и не думаю шутить или преувеличивать! «Какого еще каравая?!» – хотелось взреветь мне. Разве на свадьбах бывает каравай?