Мягкое и на удивление уютное. Он полез в нагрудный карман за маленьким фонариком. Затем он ухмыльнулся.

Его со всех сторон окружало неглаженое белье.

Дальнейшее исследование показало, что белье было беспорядочно разбросано по немытому кухонному полу, в то время как на краю светового круга, отбрасываемого его фонариком, вырисовывался силуэт раковины, выше краев нагруженной сковородками и противнями. Он кивнул. Он пришел туда, куда надо.

«Послушайте, — сказали ему стены и пол, — это просто смешно».

— Может быть, — ответил Гангер, ложась на груду измятых грязных блузок и закладывая руки за голову. — Очень даже возможно. Но ты не можешь меня винить, если я все же попытаюсь.

«Это абсурдно, — произнесли стены и пол. — Я — в его голове, вы — в моей. Это может кончиться как тот фокус с зеркалами, которые ставят одно напротив другого, и они бесконечно отражают друг друга. Насколько я понимаю, мы можем в конечном счете вообще исчезнуть или что-нибудь в этом роде».

— Не-а, — зевнул Гангер. — Поверь мне, я знаю кое-что насчет таких вещей. Я бывал в головах у людей чаще, чем ты обедала. — Он замолчал, глядя на раковину. — А это, очевидно, значит немало. О, «Le Creuset»! У меня тоже есть такой набор.

«Оставьте мою кухонную утварь в покое, — ответил пол. — И раз уж вы все равно здесь, можете посмотреть сами. Если вы найдете хоть одну крупицу сожаления относительно увольнения…»

Гангер ухмыльнулся. Затем он медленно вытащил из-за отворота куртки большой плоский пакет и начал разворачивать его.

«Эй, — вскрикнул потолок, — Это нечестно! Вы не можете так делать!»

— А кто мне помешает? — спросил Гангер. Он перекусил скрепляющую пакет клейкую ленту.

«Но это не по правилам, — взвыла дальняя стена. — Вы не имеете права приносить свои вещи ко мне в голову, это какая-то промывка мозгов!»

Гангер подчеркнуто внимательно посмотрел на пол.

— Похоже, им это не помешает, — ответил он. — Если бы твоя мама увидела этот пол, у нее случился бы…

«Оставьте мою маму в покое!»

— Могу и оставить, — покладисто отвечал Гангер. Он прошел к раковине, вытащил оттуда инкрустированный засохшим сыром кухонный нож и принялся резать им обертку пакета. — Все зависит от того, насколько разумно ты будешь себя вести.

«А что это у вас там такое?»

— Вина, — рассмеялся Гангер. — Высшей очистки, промышленным способом сгущенные угрызения совести. Так что постарайся не чихнуть и не делай резких движений, ради нас обоих, не то весь остаток твоей жизни люди будут прятать острые предметы, когда ты будешь входить в комнату.

«Ублюдок!»

Гангер ничего не ответил. Больше он не выглядел смущенным.

«Вы блефуете. Вы не осмелитесь».

— Что ставишь?

«Если вы прольете хоть каплю этой гадости, я убью вас, как только вы вылезете наружу».

— О, это вряд ли, — беспощадно ответил Гангер. — Ты будешь испытывать такое раскаяние за все то, что ты когда-либо сделала, что ты просто на коленях будешь умолять меня позволить тебе продолжать работать на нас. Совершенно потрясающая штука, — небрежно добавил он. — На заводе, где ее производят, им приходится каждые пять минут останавливать процесс, чтобы исповедаться.

Стены, казалось, немного съежились. Пол затрепетал.

— Ей-богу, — продолжал Гангер, — ты не поверишь, в каких вещах они только не признаются. Один помощник управляющего производством как-то обзвонил все газеты, объявив, что берет на себя вину за землетрясение в Сан-Андреасе. Сказал, что землетрясение было подстроено. Нам пришлось поработать, чтобы замолчать это дело, могу тебе сказать…

«Ладно. Ваша взяла. Уберите это».

— В моем левом внутреннем кармане лежит контракт на пять лет, — медленно проговорил Гангер. — А также ручка. И блокнот, чтобы подложить снизу.

«Хорошо, хорошо. Уберите эту пакость, пока вы не пролили ее».

— Спасибо, — сказал Гангер. — Ты не пожалеешь об этом. Или, по крайней мере, не пожалеешь и вполовину настолько, как пожалела бы, если бы я…

«Хорошо!»

Все смазалось.

Это длилось какую-то долю секунды; впрочем, оно и к лучшему. Представьте себе кинематографическое изображение Скалистых гор, протянутое перед двухдюймовым отверстием задом наперед.

— Ну, вот и мы! — весело воскликнул Гангер. — Все в целости и…

Штат поднял голову и отпустил своего пленника.

— Какого черта вы так долго возились? — спросил он. Пленник слабо застонал, упал лицом вперед и затих. Гангер взглянул на него.

— Никто не просил вас прибегать к жестким мерам, — осуждающе сказал он. — Он еще нужен нам, между прочим.

— Никто и не прибегал к жестким мерам, — проворчал Штат. — Если не считать то, что мне пришлось трижды пересказать ему сюжет «Тристана и Изольды», стараясь при этом, чтобы это звучало интересно, — мрачно добавил он.

— По мне, так это вполне жесткие меры, — ответил Гангер. — Ну да ладно, впрочем; итак, мы все здесь. — Он опустил глаза и потыкал бесчувственное тело носком ботинка. — Кто-нибудь, выплесните на него ведро воды, что ли.

— Прошу прощения.

Гангер и Штат обернулись.

— Прошу прощения, — повторила Джейн, — но соглашение расторгается. Оно было заключено под давлением, и совершенно не по правилам, и я не подписываю ничего.

Она сложила руки на груди, и одновременно вперед выступил Бьорн. Его было ужасно много, и, несмотря на то что было неопровержимо ясно, что грубое физическое насилие не возымеет совершенно никакого действия на таких, как Гангер и Штат, они оба отступили на несколько дюймов. В конце концов, никто не мог поручиться, что это известно ему.

— Кто это? — спросил Штат.

— Ах да, — ответил Гангер, пытаясь закутать свой голос коротким покрывалом самоуверенности. — Это мой друг, с которым я давно хотел вас обоих познакомить.

Штат некоторое время обдумывал это.

— Если это ваш друг, — заметил он, — то почему же он держит вас за лацканы в двух футах над полом? Это что, значит, что он очень рад вас видеть?

— Ты ублюдок, — сказал Бьорн. — Скользкий, никчемный вонючий паразит. Ты ушел и оставил меня в этом… — Он помедлил, от корки до корки просматривая свой словарь в поисках подходящего слова; учитывая размер Бьорнова словаря, это было немного похоже на поиски комбайна в стоге сена. — В этом дерьме, — решительно сказал он. Что лишь показывает, что вовсе не обязательно носить между ушами целую энциклопедию, чтобы иметь возможность при необходимости подобрать mot juste.[32]

— Ох, да ладно тебе, — сказал Гангер. — Не так уж все было плохо.

Реплика была подобрана неверно. Гангер внезапно обнаружил, что находится в одном дюйме от пары самых разъяренных глаз, какие он когда-либо видел.

— Ну хорошо, солнце мое, — спокойно проговорил Бьорн. — Ты у нас умеешь читать мысли, так?

— В точку.

— Может, заглянешь быстренько да посмотришь, какие у меня мысли насчет тебя?

Гангер тяжело сглотнул.

— Как-то не хочется, — ответил он. — Ты, конечно, отдаешь себе отчет, что физические неудобства не оказывают на меня решительно никакого воздействия.

— Уверен?

Джейн поцокала языком.

— Отпусти его, — оживленно сказала она. — Если ты его напугаешь, он еще возьмет и спрячется у меня в подсознании, а с подсознанием у меня и без того было достаточно проблем все эти годы. Кто ты такой, кстати?

Бьорн покрутил головой и залился румянцем.

— Э-э… — запинаясь, проговорил он. — Ну, меня вроде как зовут Бьорн. То есть…

— Приятно познакомиться, Бьорн. Ты, кстати, ничего не забыл?

Глаза Бьорна наполнились паникой, в то время как он пытался определить допущенную им оплошность в правилах поведения. Может, он должен был пожать ей руку, или предложить уступить ей место, или понести ее сумку? И вообще, следует ли называть свое имя уже при первой встрече?

Он отчаянно озирался по сторонам, ища дверь, чтобы открыть ее перед ней.