— Доктор Делавэр, я прекрасно знаю себе цену. Я достаточно умная — не такая, как Эрик, но все же не жалуюсь. Да, вероятно, я смогла бы поступить в Стэндфорд — хотя бы для того, чтобы поддержать семейные традиции. Но вся беда в том, что мой ум тратится впустую. Меня нисколько не интересуют высокие цели, преодоление препятствий, изменение мира к лучшему или огромные деньги. Возможно, вы сочтете такое отношение легкомысленным, но дела обстоят именно так.

Она откинулась на спинку.

— Скажите пожалуйста, много у нас осталось времени? Я забыла часы дома.

— Двадцать минут.

— А. Хорошо...

Стейси стала изучать стены кабинета.

— День выдался напряженным? — спросил я.

— Нет, наоборот, легким. Просто я договорилась с подругами встретиться у торгового центра. Сейчас начинается сезон распродаж, самое время делать легкомысленные покупки.

— По-моему, замечательное занятие.

— Но только совершенно бесполезное.

— Отдыхать тоже надо.

— Значит, мне нужно просто получать удовольствие от жизни?

— Именно так.

— Именно так, — повторила Стейси. — Просто радоваться жизни.

У нее навернулись слезы на глаза. Я протянул одноразовый платок. Стейси скомкала бумагу, заключив ее в кулак цвета слоновой кости.

— Давайте поговорим о моей матери.

Мы с ней встречались тринадцать раз. Дважды в неделю на протяжении четырех недель, затем пять раз еженедельно. Стейси была очень пунктуальна, горела желанием сотрудничать. Первую половину сеанса она мимоходом вываливала мне все новости о просмотренных фильмах, прочитанных книгах, школе, подругах. Откладывая неизбежное на потом, наконец сдаваясь. Все это происходило без малейшего нажима с моей стороны.

Последние двадцать минут каждого сеанса были посвящены ее матери. Слез больше не было; только монологи, произнесенные тихим голосом. Стейси было шестнадцать лет, когда Джоанна Досс заболела. Девочке, как и ее отцу, врезалось в память это мучительное постепенное угасание, закончившееся гротескным коварством.

— Мама лежала, а я смотрела на нее. Она стала совсем апатичной — еще до болезни мама была какой-то пассивной. Она предоставляла принимать решения отцу — так, мама готовила, но меню определял он. Кстати, готовила она великолепно, но ее саму еда, кажется, совсем не интересовала. Словно это была ее работа, она справлялась с ней хорошо, но... без воодушевления. Однажды, давным-давно, я случайно наткнулась на тетрадку, куда мама записывала рецепты, складывала вырезки из журналов. Так что раньше, судя по всему, она занималась готовкой с увлечением. Но я этого уже не застала.

— Значит, все решения в семье принимал отец, — подытожил я.

— Папа и Эрик.

— А ты?

Улыбка.

— О, я предпочитаю о них не распространяться.

— Почему?

— Я пришла к выводу, что это идеальная стратегия.

— И чего можно с ее помощью добиться?

— Спокойной жизни.

— Брат и отец отстранили тебя от принятия решений?

— Нет, что вы — по крайней мере, не сознательно. Просто они вдвоем... скажем так, договорились как мужчина с мужчиной. Два выдающихся ума мчатся вперед вместе. И присоединиться к ним — все равно что прыгнуть на подножку проносящегося мимо поезда. Отличное сравнение, правда? Наверное, надо будет вставить его в какое-нибудь сочинение. Наш учитель английского, высокомерный сноб, просто помешан на метафорах.

— Значит, присоединяться к Эрику и отцу опасно, — заключил я.

Стейси прижала палец к нижней губе.

— Не то чтобы они будут издеваться надо мной... Наверное, я просто не хочу показаться смешной... Они... доктор Делавэр, они два сапога пара. Когда Эрик дома, мне порой кажется, что у папы появился двойник.

— А когда Эрика нет дома?

— Что вы имеете в виду?

— Вы с отцом общаетесь друг с другом?

— Мы с ним ладим, просто ему приходится много разъезжать, к тому же у нас разные интересы. Он обожает коллекционирование, я же терпеть не могу собирать разный мусор.

— И что коллекционирует твой отец?

— Сначала он собирал живопись — калифорнийских художников. Потом он продал картины с большим наваром и занялся китайским фарфором. Наш дом забит шкафами, заставленными фарфором. Династия Хань, династия Сун, династия Мин и еще бог знает что. Очень красивые вещи, мне нравится. Просто мне не по душе это стяжательство. Наверное, папа большой оптимист, раз хранит фарфор в наших сейсмоопасных краях. Конечно, он помещает их в специальный воск, как делают в музеях, и все же в случае сильного землетрясения наш дом превратится в кладбище черепков.

— Как коллекция перенесла последнее?

— Тогда ее еще не было. Отец начал собирать фарфор, когда мама заболела.

— Как ты полагаешь, это как-то связано? — спросил я.

— Что?

— Фарфор и болезнь твоей матери?

— Причем тут... а, поняла. Вы хотите сказать, после того как мама... ему пришлось самому искать себе развлечения. Да, возможно, вы правы. Как я уже говорила, он умеет приспосабливаться.

— Что думала о фарфоре ваша мать?

— По-моему, ничего не думала. Ей тогда уже было все равно — а вот Эрику фарфор нравится. Когда-нибудь все ему достанется — ну и пусть. — Внезапная улыбка. — Я царица Апатии.

В конце шестого сеанса Стейси сказала:

— Иногда я задумываюсь, за кого выйду замуж. Я хочу сказать, будет ли это какой-то доминирующий тип вроде папы или Эрика, потому что я к этому привыкла, или наоборот ударюсь в противоположную крайность. Хотя на самом деле я об этом не думала. Просто Эрик приезжал домой на эти выходные, и они с отцом отправились на выставку восточного искусства. Я видела, как они выходили из дома — словно близнецы. В принципе, это все, что мне известно о мужчинах.

Она покачала головой.

— Папа постоянно что-то покупает. Порой мне кажется экспансия для него смысл жизни. Как будто наш мир недостаточно большой для него... А Эрик хотел сегодня поехать к вам вместе со мной.

— Зачем?

— Занятия у него только послезавтра, и он спросил, не хочу ли я, чтобы он меня проводил. С его стороны это было очень любезно, вы не находите? На самом деле Эрик замечательный брат. Но я сказала, что сначала должна переговорить с вами. Он о вас ничего не знает, отец окружил все завесой тайны. Прочел мне целую речь, сказал, что, хотя мне еще нет восемнадцати, но во всем, что касается его, я могу считать себя совершеннолетней. Как будто сделал мне огромный подарок, хотя сам был очень смущен. Когда я заговорила о том, что Бекки тоже ходила к психиатру, папа сразу же переменил тему... Так или иначе, Эрик ничего о вас не знал и был удивлен. Он начал задавать мне самые разные вопросы: хотел знать, знаете ли вы толк в своем деле, что закончили и так далее. И тут я поняла, что ничего о вас не знаю.

Я указал на диплом, висящий на стене кабинета.

— Хороший университет, из старых, — одобрительно заметила Стейси. — Не Стэндфорд, и не Лига плюща, но Эрик, наверное, будет удовлетворен.

— Ты считаешь, главное, чтобы был доволен Эрик?

— Ну да, он во все сует нос... Конечно, он имеет право на собственное мнение, но я все равно останусь при своем. В конце концов Эрик решил, вместо того чтобы знакомиться с вами, прокатиться на велосипеде. Возможно, вы с ним когда-нибудь все же встретитесь.

— Если я буду хорошо себя вести?

Стейси рассмеялась.

— Да, именно. Знакомство с Эриком — это величайшая награда.

Я много думал об Эрике. О жутких фотографиях матери, которые он делал. Стоя у изножья кровати, высвечивая ее трагедию холодным безжалостным светом. А отец считает эти снимки трофеями и носит их в своем бумажнике.

Как сильно ненавидел Ричард Досс свою жену?

— Как Эрик отнесся к смерти матери? — спросил я.

— Молча. Свою злость он держал в себе. Эрик вынужден был оставить учебу, чтобы быть рядом с мамой. Наверное, в том все дело. Потому что сразу же после ее смерти он вернулся в Стэндфорд.

Внезапно голос Стейси стал ледяным. Она потупилась, ковыряя заусенцы у ногтей.