— А они вообще дома? — спросил Берт.

— Они всегда дома, — ответил я, чем смутил отца.

Отраженный красный свет всех полицейских машин квартала гулял по верхним ветвям кленов. Окрестные дома уютно белели в темноте, словно фарфоровые игрушки, прикрытые черным крепом. Подойдя к двери, сержант Росс постучал по медной ручке. Ответа не было. Даже шторы не пошелохнулись. Он постучал еще раз. На этот раз мы услышали, как доктор крикнул: «Не отвечай!»

— Ах, «не отвечай»? — протянул Берт и, вытащив дубинку, стал размеренно колотить в белую крашеную дверь, пока от нее не полетели мелкие щепки.

Сержант Росс поморщился, дал ему еще немного побарабанить, потом схватил за руку и остановил.

— Полиция! — крикнул сержант Росс. — Откройте, пожалуйста, сэр. Немедленно.

Дверь не открывали.

— О'кей, — сказал Берт.

Он двинулся назад к машине.

Через несколько секунд тишину пронзил вой сирены. Кругом захлопали двери. Люди выглядывали из-за них и, увидев полицейские машины, застывали на месте. Наконец парадная дверь в доме Дорети распахнулась, и перед нами предстала Барбара Фокс.

— Так-то лучше, — резюмировал Берт и отключил сирену.

Барбара была в толстом бирюзовом свитере с обтрепавшимися рукавами. Заплетенные в косу волосы лежали на спине и казались непривычно тяжелыми. Жмурясь от пульсирующего красного света, она посмотрела на сержанта Росса и заметила, что я выглядываю из-за его спины. Позади Барбары виднелись знакомые маски, а плитки пола сверкали сверхъестественной чистотой. Ни одна прихожая в Детройте не сверкала так в конце марта.

— Миссис Дорети? — спросил сержант Росс.

— Нет, — ответила Барбара. — Что вам угодно?

— Мэм, у нас тут такое дело… Можно войти?

Рот у Барбары кривился, как будто она только что надкусила дикое яблоко. Глаза тоже были мокрые, но я не мог понять, то ли от слез, то ли от мороза.

Мой отец выступил вперед и слегка коснулся ее руки.

— Это займет всего несколько секунд, Барб, — сказал он зачем-то, хотя я понимал, что он пытается ее успокоить.

Наконец она, скользя по полу в одних чулках, отошла назад, чтобы мы могли войти. Свет в коридоре и гостиной горел, но не ярко. Мы вытерли ноги о коврик под дверью, и тут из глубины прихожей выплыл доктор Дорети. Он был в том же самом халате, в котором выходил к нам со Спенсером в прошлый раз. Под глазами у него лежали черные круги, лицо было бледным и опухшим. Казалось, он не сразу понял, кто перед ним.

— Джо? — произнес он без тени любопытства в голосе.

— Колин, прости за вторжение, но…

Доктор перевел взгляд на меня — как всегда безжалостный.

— Мэтти?

— Доктор Дорети, — начал сержант Росс.

Доктор продолжал в изумлении смотреть на меня, игнорируя полисмена. Затем слегка наклонил голову.

— Доктор Дорети, — повторил сержант Росс, — нам необходимо поговорить с вами и вашей… — Он бросил взгляд на Барбару.

— Невестой, — подсказал доктор Дорети, расправив опущенные против обыкновения плечи. Так он стал больше похож на себя.

— И вашей дочерью, — закончил сержант Росс. Доктор пристально посмотрел на сержанта.

Мне показалось, он сейчас рассмеется.

— Нет, — отчеканил он и повернул в сторону гостиной.

— Вообще-то я не прошу, — твердо сказал сержант Росс.

Доктор остановился, но повернулся не сразу. А когда повернулся, голова у него была гордо поднята, губы плотно сжаты.

— Хорошо, — ответил он и прошествовал в гостиную.

— О господи, — прошептал мой отец, и тут совершенно неожиданно в комнату неслышно проскользнула Тереза. Ее клонило на бок, босые ноги путались в длинной юбке. Она шла по коридору, глядя не вверх и не вдаль, а прямо перед собой, безвольная, словно пущенный по воде бумажный кораблик. Барбара обхватила ее руками и прижала к животу.

— Джентльмены! — сказала она, жестом приглашая всех проследовать за доктором.

Возможно, чары, превратившие Терезу в сомнамбулу, на близком расстоянии становились заразными. Казалось, никто не мог пошевелить языком. Все смотрели на ее отрешенное лицо, на ее бледную шейку, исчезающую в вырезе бледно-белого свитера.

Сержант Росс наклонился и тронул меня за руку.

— Подумай, что можно сделать, — попросил он почти по-товарищески.

Колени у меня заклинило, зубы сжались, и я подумал, что сейчас упаду в обморок.

Взрослые гуськом потянулись в гостиную. Барбара все еще держала Терезу и смотрела на меня. К своему удивлению, я заметил, что у нее дрожит нижняя губа, и это делало ее похожей на маленькую девочку.

— Мэтти, что, черт возьми, происходит? — спросила она.

— Снеговик, — сказал я. — Спенсер.

Слезы снова хлынули у меня по щекам. Я совсем не хотел врать Барбаре.

— О боже! — захныкала она и наклонилась меня обнять.

Теперь Барбара прижимала к себе нас обоих. От нее по-прежнему пахло Африкой, или тем, что я стал считать запахом Африки после общения с ней. От Терезы пахло свечным воском и мылом. Я повернул голову и уперся взглядом прямо в ее мутно-карие глаза.

— Привет! — сказала Тереза.

От неожиданности у Барбары разжались руки. Я отступил назад, а Тереза поплыла в свою комнату.

— За полторы недели она не проронила ни слова, — вздохнула Барбара.

Сердце забухало о ребра, распространяя гулкие раскаты по всей грудной клетке. Все-таки моя затея сработала. Выходит, оно того стоило. И с этим могли бы согласиться и мои родители, и Барбара, и мисс Эйр, и миссис Джапп. Еще раз мельком взглянув на Барбару, я проследовал за Терезой по коридору и вошел в ее комнату — в первый и последний раз в жизни. Весь остальной мир со всеми его обитателями сразу же испарился.

Тереза меня не ждала, это точно. Она стояла у своего иллюминаторного окна, напевая что-то себе под нос и глядя в щель между шторами. Тишину нарушало лишь глухое урчание вентиляционных труб.

Кровать у нее была с балдахином на деревянных столбах, вся белая, завешенная чем-то вроде серой москитной сетки. На гладком белом ночном столике стояли две фотографии в таких же белых деревянных рамках, на первой был изображен доктор; в одной руке он держал почетный знак, другой обнимал дочь. Снимок, судя по всему, был сделан в спортзале начальной школы Фила Харта. Второй снимок был сделан у Дорети на заднем дворе. Белокурая женщина в голубом зимнем пальто и варежках сидела на санках, обнимая ладонями неочищенный апельсин. Мать Терезы я видел всего несколько раз. После первой «Битвы умов» она угощала нас шоколадными кексами. Она тоже обычно что-то напевала вполголоса, подумал я с содроганием. Во всяком случае, в тот день.

Все свободные места в комнате были заставлены книгами. Два книжных шкафа стояли по обе стороны кровати. Еще несколько полок висело на противоположной стене, и одна длинная, из неокрашенного дерева тянулась над стенным шкафом. Почти все книги были в твердых переплетах, их суперобложки — помяты или надорваны, корешки потерты и потрепаны, из чего я понял, что их читали. Я смотрел на профиль Терезы, белевший на фоне бледных штор, на ее бледную кожу, на ее губы, шевелившиеся, как у спящего младенца.

— Где ты была? — спросил я наконец.

Тереза отвернулась от окна, посмотрела на меня долгим пытливым взглядом и уселась на пол. Я даже не понял, узнала она меня или нет. Мне еще ни у кого не приходилось видеть такого отрешенного взгляда.

— Нам тебя очень не хватает. Все только о тебе и говорят, — сказал я, хотя это было совсем не так. Под впечатлением последних событий года большинство входивших в мою орбиту людей откровенно не замечали ни странного поведения Терезы, ни ее отсутствия.

— Он ходит кругами, — сказала она и поджала губы.

— Что?

— Дубовая улица, «Риглис», торговый центр.

Я ничего не понял. Слова я расслышал, но ни одно из них ничего мне не говорило. Как и всегда в общении с Терезой я почему-то снова почувствовал себя маленьким.

— Дубовая роща, Веселые поляны, средняя школа Ковингтона, «Риглис», торговый центр, — продолжала Тереза. — Концентрическими кругами.