Брент снова меня пихнул, тогда я поднялся и дал ему сдачи. И мы, крича и размахивая руками, бросились наперегонки к матери, которая в одних чулках стояла по голень в снегу у края нашей подъездной аллеи.

В следующие выходные, как раз перед тем, как обнаружили близнецов Кори — их тела мирно покоились на лужайке гольф-клуба в районе Кленовых холмов, — мы со Спенсером в последний раз появились у Дорети вместе. Мы пришли в шесть часов, и Барбара накормила нас макаронами с сыром, усадив за кухонный стол под двумя одинаковыми масками «песьих морд» с обнаженными черными клыками. Волосы Барбары кольцами лежали на плечах; случайные завитки, похожие на морских коньков, выбивались из-за ушей и падали на щеки. За обедом она улыбалась мне, как всегда, без видимой причины. Улыбка была усталая, и улыбались скорее глаза, чем губы, но мне все равно было приятно. Со мной лично Барбара практически не разговаривала, только один раз, передавая тарелку, тронула меня за руку и спросила, что нового я нарисовал за последнее время. Со Спенсером она тоже не разговаривала. Зато с Терезой, к моему вящему изумлению, щебетала не переставая. В последний раз, когда я видел их вместе, они чуть не располосовали друг дружку коньками. К тому же за последние недели никому из моих знакомых не удавалось поговорить с Терезой даже в одностороннем порядке. А если такое и случалось, то, насколько я могу судить, беседа ограничивалась одной-двумя фразами. Барбара говорила о фигурном катании, о недокрашенной стене в спальне для гостей, о джипе доктора Дорети, об африканской книжке под названием «Ничто не вечно», которую она ей подарила.

— Тяжелый человек, — сказала Тереза, набив рот макаронами.

Я решил, что она имеет в виду какого-то персонажа из этой книги.

Барбара согласно покивала головой, сложила руки на груди и повторила:

— Тяжелый.

Потом бросила взгляд в мою сторону и улыбнулась.

Щемящее чувство охватило меня, когда я встал ополоснуть тарелку. Не знаю, что было причиной — может, что-то в улыбке Барбары, с которой она поглядывала на меня, непринужденно болтая с Терезой; может, воспоминание о том, как Барбара пела мне, сидя рядом со мной у нас на крыльце, а может, то, что она готовила нам обед в этом доме, — но я вдруг, сам того не ожидая, ляпнул:

— Он тебе не подходит.

Мои слова сделали свое дело — кажется, я добился чего хотел. Барбара дернулась и посмотрела на меня в упор. Улыбки как не бывало.

— Кто это — он? — спросила она. — Что ты, черт побери, о себе возомнил?

Я задрожал, пытаясь сообразить, что я натворил и как теперь все исправить. Тереза и Спенсер притихли, их лица застыли, как маски на стенах. Зазвонил телефон. Никто не пошелохнулся.

После четвертого звонка я спросил:

— Ответить? Барбара? — Я с трудом сдерживал слезы.

Она промолчала, и тогда я встал и приложил трубку к уху.

— Квартира Дорети, — проговорил я печально-усталым тоном нашего школьного секретаря.

— Мэтти, Барбара там? — услышал я голос своей матери и заморгал от удивления.

— Мам?

— Мэтти, дай мне Барбару. Быстро.

Я протянул трубку Барбаре и по выражению ее лица понял, что она сейчас выбьет ее у меня из рук.

— Прости, — пролепетал я дрожащим голосом. — Это моя мама.

Барбара взяла трубку и чуть-чуть смягчилась.

— Алло! — ответила она непривычно глубоким голосом.

Довольно долго она стояла молча, вперив взгляд в стену.

— Пошел он на хуй! — выпалила она наконец.

У меня челюсть отвисла. Я посмотрел на Спенсера — у него тоже. А Терезу аж передернуло.

— На хуй! — заорала Барбара, но тут же сказала: — Ладно, ладно, сейчас приду. — Она шваркнула трубку и пулей вылетела из комнаты.

Нам было слышно, как она роется в стенном шкафу в гостиной. Я хотел было побежать туда, но меня остановила очередная пропасть, разверзшаяся между моей жизнью и жизнью взрослых, и не к кому было обратиться за помощью.

— И ей позволили быть твоей нянькой? — прервал мои размышления Спенсер.

— Заткнись, — отрезал я.

— Так что там за чертовщина?

— Не знаю.

Тереза вдруг встала, будто кто-то нажал на спинку стула и он сработал, как катапульта, выпустила воздух и вышла из кухни. Я последовал за ней, Спенсер тоже. Она подошла вплотную к Барбаре и остановилась, молча глядя ей в спину. Барбара надела пальто и набросила на голову капюшон. Лицо у нее раскраснелось, в глазах стояли слезы.

— Мне надо уйти, — сказала она Терезе.

Я не поверил своим ушам. Она хочет оставить нас одних! Все молчали.

— Куда? — вырвалось у меня.

Слезы хлынули у нее из глаз.

— Мой папа, Мэтти. Мой чертов отец. Он выбил все окна в нашем доме. Теперь бродит с ружьем по кварталу, и я должна его найти, пока он не начал палить по окнам чужих домов, а то полиция решит, что он представляет угрозу для других и попытается его остановить. Если они поднимут шум и потребуют бросить оружие, он вряд ли подчинится. Псих ненормальный! Вы тут без меня не пропадете, ребята? Доктор явится с минуты на минуту. — С этими словами Барбара открыла входную дверь и, не глядя на нас, добавила: — Будьте умницами, дети. Пожалуйста. — Она вышла на крыльцо и стала закрывать дверь.

Я не хотел, чтобы она уходила, и не знал, что сказать. С каждым днем мир все больше и больше кренился на бок, и вот уже с края начали соскальзывать люди, которых я знал всю жизнь.

— Пошли, — сказал я.

Дверь на полпути остановилась, и в проеме повис профиль Барбары, окутанный паром ее дыхания, словно это была ее маска, отлитая из зимнего воздуха. Если маска будет впору, подумал я, то Барбара уже никогда ее не снимет.

— Оставайся здесь, Мэтти, — сказала она. — Присмотри за Терезой и Спенсером. Я на тебя рассчитываю. Когда придет доктор, скажи ему, что произошло. И пусть он позвонит твоей матери.

— Может, нам пойти туда всем вместе?

— Даже не думай! — Ее голос стал тверже. — Твоя мама не захочет, чтобы ты выходил на улицу, когда тут такое творится. Я, между прочим, тоже.

Мне хотелось задержать Барбару еще на несколько секунд, но она уже скрылась за дверью и поворачивала ключ в замке.

В то же мгновение нас обступила удушающая тишина дома Дорети. Спенсер с Терезой стояли на коленях на диване у окна гостиной, и я присоединился к ним. Мы смотрели, как Барбара садится в свой «пинто», резко выруливает на дорогу и исчезает за поворотом. В сиянии огней на крыльце обледенелые почки мелко подрагивали на деревьях, и казалось, вот-вот распустятся.

Поначалу мы были настолько озадачены и встревожены происходящим, что занялись мытьем посуды. Тереза в обычном оцепенении счищала с тарелок остатки еды и складывала их штабелями. Я мыл. Спенсер вытирал. В темном окне над раковиной маячили наши отражения, похожие на марионеток театра теней, болтающихся на снежных нитях.

— Неужели мистер Фокс и правда может кого-то убить? — спросил Спенсер, обращаясь к нам обоим.

Я отрицательно покачал головой и сказал:

— Разве что самого себя. Так говорила моя мама. — Но сам я не был в этом уверен.

Тереза лишь пожала плечами и вернулась к своим тарелкам. И только минут через двадцать, когда вся посуда была расставлена по полкам, до нас вдруг дошло, что весь дом в нашем распоряжении. Мне уже случалось оставаться дома без родителей: несколько раз с Брентом и раз или два с Джоном Гоблином и Джо Уитни. Но не с девочкой, и не в этом доме, и не после того, как Снеговик перестал быть абстракцией.

— Надо этим воспользоваться, — изрек я, и с этого момента события стали развиваться с невероятной скоростью.

— «Битва умов», — предложила Тереза, заметно оживившись. — Я знаю, где папа держит свой блокнот.

Тоже неплохо — открытый вызов доктору, к тому же более дерзкий.

— «Убийство в темноте», — предложил я. Они в изумлении уставились на меня. Первым очнулся Спенсер:

— К хуям. Не сегодня.