– Следуй за моим дыханием, иди по пути воздуха, наполняй свой дух, черпай энергию космоса, лети, пока не доберешься до нужного места в сельве Панамы.
Я попытался двинуться вперед по волнам своей концентрации, через громадные сгустки энергии, которые в ответ хлестали меня по лицу. Незримый космос становился все плотнее, путешествие требовало все больших усилий.
Я взлетел с берега острова Свети-Клемент, поднялся ввысь, оставляя под собой поместье Динисов, пролетел над островком, увидел далеко внизу Хвар; потом и Хорватия стала уменьшаться, и я разглядел очертания Италии, затем – Европы. Воздух перестал быть плотным, здесь ничем не пахло, я больше не чувствовал холода и влаги, лишь по временам меня обволакивал легкий парок. Силы притяжения больше не существовало, земные ландшафты остались далеко внизу. Я слышал приглушенный рокот, видел прозрачное облачко впереди, а в нескольких километрах подо мной простиралось море.
Потом начался головокружительный спуск. Я испугался, что разобьюсь о воду. Я увидел рыб, обитателей морских глубин; потом вдали показалась суша. Наверное, я видел Америку: острова, океан и необозримый темно-зеленый, почти черный лес. Меня манило трепетание сельвы, рык хищников, птичий щебет.
Я приземлился на ноги с изяществом ангела.
В деревне, где я оказался, меня никто не замечал, и я двигался бок о бок с местными жителями, словно призрак. Войдя в просторную хижину, я увидел там старика, медитирующего при зажженных свечах перед статуей Будды.
– Ты – мастер Ди Сунсы?
– Он самый. Мой дом – твой дом.
– Не знаю, сон это, бред или я умер.
Старец рассматривал меня пристально, молча, и я вбирал в себя его мысли, как воздух, которым дышал. Ди Сунсы оказался высоким, худощавым, мускулистым; я почувствовал его мощную энергетику.
– Средоточие силы – мозг, но ты должен уметь направлять эту силу.
Я слышал мудреца, хотя тот не проронил ни единого слова, не сделал ни единого жеста. Только спокойствие, медитация, чистый разум, передающийся через энергию космоса.
У учителя было приятное лицо, прямые волосы, небольшая бородка. Его шапочка походила на укороченный поварской колпак. Взгляд его завораживал и проникал вглубь, темные раскосые глаза передавали все мысли и чувства; во взгляде мастера угадывалась его душа – так можно увидеть предметы, находящиеся за тончайшим шелковым занавесом.
Ди Сунсы приложил руку к моему лбу; это был его единственный жест…
* * *
…А после я услышал голос Фернандо, старавшегося меня разбудить, и вернулся к своему индо-португальскому другу.
Фернандо удивили мои способности, я же был счастлив, полон энергии и чувствовал себя новым, удачливым человеком.
Я и вправду стал другим. Не знаю, сколько времени я провел со старым китайским мастером, учителем Хосе Луиса Асеведо, – для Фернандо я покинул свое тело не больше чем на час, но для меня обретение знания могло растянуться и на два, и на три года.
Теперь мои движения стали легкими, я почти не замечал своего тела, боли в спине, артроза в больших пальцах, проблем с желудком из-за переедания. Но самое главное заключалось в другом: мне казалось, теперь я знаю то, чему никогда не учился. Я приобрел знания, которые отныне подспудно будут таиться в моем мозгу – по крайней мере, мне так казалось. Вполне допускаю, что все это было лишь плодом моего воображения; но, судя по тому, как поглядывал на меня Фернандо, это все-таки было правдой, а не иллюзией.
Закапал мелкий, почти неосязаемый дождик, и меня зазнобило. Я глубоко, очень глубоко вздохнул, пытаясь убедить себя, что мне как раз нравится такая прохлада. Дрожь утихла, но я машинально обхватил себя руками – и тут заметил, насколько сильными стали мои ладони. Я продолжал себя ощупывать – какими мощными и мускулистыми сделались мои руки и грудь! Ноги стали крепкими, жилистыми, выносливыми ногами футболиста.
Мы с Фернандо направились к дому по неровным валунам, скользким от дождя, и я заметил, что иду с несвойственной мне прежде уверенностью – раньше я всегда опасался упасть, растянуть лодыжку, теперь же полностью доверял своей силе и ловкости, чувствуя себя в полной безопасности.
Я плохо понимал, что именно со мной произошло. Помнил только лицо и фигуру Ди Сунсы, но этого было достаточно. Все мое существо претерпело чудесную метаморфозу, я стал другим человеком. Направляясь туда, где меня ждали друзья и любимые, я лучился счастьем и довольством. Теперь я был готов вобрать в себя знания, необходимые для философского Великого делания. Дух мой и тело стали единым целым, разлад между ними исчез.
Итак, я превратился в философа-искателя. Следующим моим шагом будет обретение ключа к сновидениям, которые утолят мою жажду бессмертия. Хотя я уже узнал, что к бессмертию ведут и другие пути, что тело – лишь оболочка, превосходное приспособление, замечательный инструмент, позволяющий, среди прочего, чувствовать, наслаждаться, желать и любить.
За неопределенный и загадочный отрезок времени все успело измениться. Совсем недавно я полагал, что должен три месяца дожидаться инициации в Синтре, но теперь мне было ведомо почти все, а в придачу я избавился от беспокойного стремления к знаниям, и так уже запечатлевшимся в моем рассудке и в глубине души. В моих представлениях о земле, вселенной, мироздании произошел едва уловимый сдвиг. И хотя мне полагалось важно шествовать, как подобает человеку, который обрел мудрость и цельность, я прыгал от радости, сознавая, что со мной произошло.
Теперь я слышал даже едва различимые звуки. Я знал, где находится каждый из моих спутников, догадывался, где именно ходят по дому хозяева, распознавал насекомых по гудению. Когда на меня в очередной раз накатили сомнения, я подумал, что лишь вообразил все это, чтобы лучше себя чувствовать и не пасовать перед жизнью. Но взгляд Фернандо говорил: «Не беспокойся и не терзайся. Твои чувства не обманывают тебя».
Я вздохнул поглубже, поняв, что пора принять все как должное.
Когда я подошел к дому, полный впечатлений, мне навстречу спустилась Джейн, нежная и проницательная, как всегда.
– Ой, какой ты красавец! Какой ореол тебя окружает! Я просто схожу с ума!
Я ничего не ответил, просто мягко привлек ее к себе, точно боялся раздавить, и поцеловал в губы. Девушка закрыла глаза, а когда вновь открыла, во взгляде ее читалось изумление – не из-за моего поступка, а из-за перемены, которую она во мне ощутила.
– Сегодня ночью нам нужно будет поговорить.
Возможно, в ее словах таился нескромный намек. Не желая показывать посторонним, насколько мы близки, я решил не уточнять, что она имеет в виду, а лишь улыбнулся в ответ.
Потом нам встретился Барбьери, который выходил из дома со своим пакетом в руке. Велько не хотел пугать радушное семейство Диниса, но нетрудно было представить себе содержимое этого пакета – черное, металлическое воплощение смерти.
Виолета увлеченно хлопотала у плиты. Она, Клаудия, Барбьери, Динис и его супруга взялись за приготовление угощения, а всех остальных, в том числе меня, выставили из кухни. Дедушка Динис, руководивший сервировкой столов, привлек нас к этому делу, не менее важному для устройства изысканного пиршества, чем стряпня. Велько умел превратить процесс приготовления пищи в ритуал, почти в алхимическое Великое делание, в литургию, где все было одинаково важно, и каждый готов был в меру своего умения внести лепту в общее дело.
Виолета решила изготовить испанское блюдо.
– А лучше – три.
И вот она вынесла к столу тортилью из картофеля с луком, супчик-сальморехо и анчоусы в уксусе – спасибо отменному хорватскому оливковому маслу, почти не уступающему маслу Альмединильи, Приего и Кастро-дель-Рио. Пока нас не было, Виолета успела приготовить даже оладышки с медом. Моя подруга рассказала, что рецепт тортильи узнала во время одного из своих путешествий в Кордову за книгами, случайно зайдя в ресторан «Сантос» к востоку от мечети, а готовить анчоусы научилась в заведении к северу, которое смахивает на украшение фасада мечети. Виолете удалось приготовить сальморехо как раз нужной густоты, чтобы можно было обмакивать в него черствый хлеб, привозившийся на Свети-Клемент раз в два дня с острова Вис. Анчоусы у нее получились хуже, потому что, само собой, просто не успели как следует пропитаться уксусом. Зато на следующий день они будут в самый раз, и нашим хозяевам достанется замечательное лакомство.