Массы континентального арктического воздуха за много дней до этого вклинились в глубину Британской Колумбии и сползли далеко на юг. Ртуть в термометре застыла неподвижно где-то около минус пятидесяти, и на долину саваном лег ледяной туман. Публика засела по домам, вороша угольки, тешась картишками и выпивкой. В нашей конторе отопление с такой холодиной не справлялось. Я решил не бороться с силами природы, а подладиться к ним, прикрыть лавочку и сходить разузнать, что на уме у бродячей волчьей стаи, регулярно с декабря по март заглядывавшей к нам с визитом.

В шерстяных рейтузах, в белье из гусиного пуха, гагачьих носках и индейских мокасинах я прошел на лыжах восемь километров, но замерз ничуть не больше, чем в обычный зимний день. Крупный след шел на юг от тополиной рощи, выходил на тропу, загибался дальше на север к каньонам и обрывам, где я когда-то охотился на пуму, и через несколько сот метров возвращался на тропу.

«Индейская лошадка, — решил я. — Ищет бедняга местечко, где бы выковырять травы из-под снега».

Снег лежал толщиной в метр двадцать, а верхние полметра были сухие и мягкие, как пух. Для лошади этот след, похожий на колею, был не совсем по размеру. Я снял рукавицу и ощупал запорошенный край отпечатка стопы. Медведь. Бродит в такую погоду! Возможно, гризли. След шел по тропе на запад еще с километр, а затем ушел на юг, и на время я о нем забыл.

Волков я так и не встретил, но обратил внимание на то, что мой медведь больше не пересек тропу, и мне захотелось выяснить его намерения. Я проверил свой «манлихер» и дослал патрон в патронник. Пройдя совсем немного, я обнаружил место, где зверь крепко потрудился, чтобы вырыть берлогу в гравиевом холме, но остался чем-то недоволен и двинулся дальше. Через двести метров — то же самое. Прошел еще немного и вижу: фонтан земли и гравия бьет из-под снега.

Самого я увидел, только подойдя шагов на семь: виден был отощавший зад. Медведь неряшливо отгребал ссыпавшийся грунт то с одного, то с другого бока. Прохаживаясь, как десятник, я понаблюдал за его работой, видел, как он несколько раз затрясся от холода, и наконец окликнул: «Да, видок у тебя неважный!» Зверь медленно развернулся, высунул голову, чтобы посмотреть, откуда поступила критика, и я всадил пулю промеж его тусклых, сонных глаз. На самом деле мне лучше было бы дождаться, пока он вылезет из ямы, так как теперь пришлось снять с себя ремень и нацепить ему на шею, иначе я бы его оттуда не вытащил. Было уже около трех, и мороз снова начал крепчать. Я развел жаркий костер, вскипятил в котелке чай, а потом снял со зверя шкуру.

Это был крупный черный медведь с густым мехом, но жира он не припас ни грамма. В то лето было плохо с ягодами, и медведи кое-как паслись на плодах шиповника, богатых витамином «C», но совсем не питательных. Этот медведь не запас достаточно жира для зимней спячки и в любом случае не дотянул бы до весны.

В принципе в такое лето медведь мог бы подкормиться на двух соседних реках. Чутье привело бы его к дохлым лососям, останкам скотины и диких зверей и прочей медвежьей снеди, которую сносит в реки. Но вскрытие кишечника показало мне, что этого не случилось. В нижнем отделе кишечника медведя при спячке лежит травяная «пробка». Проснувшийся весной медведь должен первым делом наесться корней, чтобы прочистить желудок. До этого он чувствует себя весьма скверно. Не потому ли медведь, вылезший из берлоги, так раздражителен?

Озеро Клускойл заполняет впадину в форме полумесяца шириной в среднем в километр. Где-то на половине своей длины озеро разделяется на два рукава — юго-западный, протянувшийся на шесть с половиной километров, и юго-восточный, врезавшийся километра на четыре в холмы. Озеро утыкано островами, изрезано бухтами с каменистым дном, полуостровами, поросшими елью.

Слим выискал на северном берегу плоский осинник с отдельными редкими соснами. Место укромное, пастбище есть, вода и хворост под боком. По травянистому склону с северо-западной стороны бродило семейство черных медведей. С юга вид закрывала плосковерхая гора Чайн-Блаф высотой в 1300 метров — конус вулканического пепла со склонами, полого поднимающимися от озера на 430 метров. Мы натянули палатку, затащили в нее имущество и приготовили обед. Чарли стреножил лошадей и пустил пастись в сочной траве к западу от нашего бивака.

Рокот водопада Чайни-Фолз манил неудержимо. Мы прошли с километр по чистому сосновому и еловому бору. Мишка цвета корицы урча встал на дыбы, а потом опустился на четвереньки и умчался, круша валежник. Знаки медвежьего присутствия попадались на каждом шагу. Этот черный медведь лакомился муравьями.

Многие крупные внутренние озера возникли, когда ледник сперва выпахал желоб, а потом притащил обломки и закупорил получившуюся долину. Эти обломки наверняка продолжали загромождать ее и в послеледниковое время, и тогда талая вода, а позже река прорезали их насквозь вплоть до твердой невымываемой лавы. Сейчас на север из озера вытекает короткая быстрая река с плоским лавовым дном примерно одинаковой глубины. У «водопада», или ее нижнего конца, от лавовой плиты отломились огромные глыбы, и поток с грохотом низвергается в каменный бассейн, а оттуда мчится вниз по следующему лавовому руслу, где накиданы гигантские черные камни. Почему я ожидал, что увижу простой и прямой классический водопад?

Лавовое русло изрыто глубокими оспинами круглых водоемов, которые в паводок растачивают водовороты, вращая захваченные камни и песок. В одной из таких ям, наполовину заполненной водой, плавала свалившаяся туда и утонувшая белка. У нижнего конца первой ямы дремало несколько мальм, а рядом с ними группа огромных скво-рыб. Забросив лески, мы в считанные минуты поймали несколько двух-трехфунтовых форелей. Течение было быстрое, и рыба яростно сопротивлялась. Я пошел по звериной тропе вниз по берегу, густо заросшему тенистыми деревьями.

За ревущим порогом был еще один водопад или порог с крупными валунами. Река там уходила к востоку, прорезав плоские слои лавы. Это было прекрасное место для ловли. Покрытый пеной водоем кишел разносортной радужной форелью от одного до четырех фунтов весом. То и дело выпрыгивая, эти рыбы проводили в воздухе чуть ли не больше времени, чем в воде. Если начать удить, они будут перехватывать муху и не дадут подступиться к более крупной форели.

Слим поймал и выпустил на волю шестифунтовую рыбину, которую по окраске он определил как стальноголового лосося. Первые два года эта рыба живет в своем нерестовом ручье, а когда вырастет сантиметров до пятнадцати — восемнадцати, уходит в море. В четырехлетнем возрасте она возвращается в пресную воду на нерест и перед самым нерестом становится похожей по окраске на радужную форель. После нереста она не всегда подыхает, а иногда снова уходит в море и потом мечет икру второй и даже третий раз. Она делает это не так поспешно, как тихоокеанский лосось, и может несколько месяцев плавать по рекам, прежде чем отнерестится и вернется в море.

Мы решили больше пока ничего не разведывать и половить в озере гольцов, но, проходя мимо небольшого ручья, я не удержался, сделал несколько шагов вверх по течению и поводил мухой по пузырящейся пене темного омута. Несколько форелей прыгнули за мухой и промахнулись, но потом одна ухватила наживку, и я вышвырнул рыбу на берег. Рыба была вполне здоровая, но черная как сажа: должно быть, спустилась откуда-нибудь из бобровой запруды. Я плюхнул ее в реку — через пару недель будет выглядеть словно всю жизнь там прожила.

Рыболовы знают о мимикрии форели. Живя в прозрачном горном ручье, она красится так, что ее не разглядишь среди струй, журчащих по разноцветным камешкам. А в таких местах, как озеро Лазурное в бассейне реки Клируотер, она имеет мерцающе-голубоватую масть под цвет воды. Радужная форель в реке Стеллако, притоке Нечако, яркая в крапинку. Во всяком случае та, которой удалось выклюнуться из икры на заваленном гнилой древесиной нерестилище и выжить, несмотря на эрозию берегов и дно, искарябанное «контролируемым» лесосплавом.