Как и Джо, я люблю наблюдать за рыбой. Помню, однажды весной, еще в детстве, я перебрался на другой берег Сеймура и набрел на незнакомый ручей. Исследуя его истоки, я обнаружил, что он течет из лесистой низинки, петляя среди перепутанных корней кедров, кленов, ольхи и высоких кустов болиголова. Там царил сумрак и покой. Я подошел к маленькому каменистому озерцу, и — о чудо из чудес! — в нем были два стальноголовых лосося. Через папоротник и скунсовую капусту я подполз к самому краю. Пристально вглядываясь сквозь тени в воде, я смог на вытянутую руку от себя наблюдать, как эти огромные рыбины, чуть шевеля плавниками и работая жабрами, изящно прогуливаются туда-сюда, держась все время бок о бок. Удочка была забыта. С этого дня я глазел на них ежедневно целыми часами, не сомневаясь, что рыбы знают о моем присутствии, но игнорируют его. Как-то я стал участником их свадебного церемониала. Маленький, зачарованный зрелищем мальчик, по-видимому, нисколько не мешал им. Однажды их не стало. Через быстрые потоки, по ущельям и камням они вернулись в море. Тесный мирок пруда как будто опустел, но я знал, что на золотистом дне, под кучками добела отмытого гравия, спрятана икра. Мне не терпелось узнать, когда икринки проклюнутся. Неутомимо журчала вода, а я все сидел и вглядывался, точно мог чем-то помочь делу.

Понятно, я спросил у Джо, бывал ли он в последнее время на Черной. Да нет, ответил он, давненько не был. Некогда было с уборкой сена, да с этими беломордыми коровами хлопот не оберешься — то в болото залезут, то не могут разродиться. Вчера только прискакал на ферму к Джо индеец сказать, что одна из них торчит в болоте. Индеец обвязал корову веревкой и вытянул ее своей верховой лошадью, за что Джо дал ему коробку патронов.

— Но, — с таинственным видом проговорил Джо, — в эту пору ее нужно брать у водопада Чайни-Фолз.

Взгляд его сделался отсутствующим, и он медленно добавил:

— Там дополна крупной. Я вытащил двух самых здоровущих. Зимой!

— Стальноголовых? — спросил я.

— Стальноголовых? Я такой породы не знаю. Это что — тоже форель? Я только знаю, что этих вот, больших, красномясых, которые парами ходят, — летом здесь почти не бывает. А зимой ловить шибко холодно, разве что рыбки невтерпеж захочется. Индейцы иногда их берут. Старуха Минни с фермы на Форелевом — она все про них знает. Она говорит, что прежде водились тысячами. Когда была девчонкой, у них в племени все ловили этих рыб зимой. А потом, вскоре после того как я сюда приехал, случился большой оползень в ущелье Фрейзера — из-за железной дороги, — и все испоганили.

Я уже ощущал в себе некий зуд и заказал для Джо новую порцию пива.

— Ну а именно теперь — подходящее время для рыбалки?

— Именно теперь — самое подходящее. О чем же я тебе толкую? — терпеливо ответил Джо. — Вдоль всего водопада Чайни-Фолз и всю дорогу вниз до самого конца водопада, километра три, а то и больше.

Как-то так получается, что всякий раз, как я бываю возле озера Клускойл, я слишком тороплюсь, чтобы попытать счастья у водопада. А в последний раз, возвращаясь с реки Дин-Ривер, я вообще выбрал северный маршрут и решил пройти тропками в сторону Сухого озера. У меня была вьючная лошадь, но от нее было больше мороки, чем проку: в жизни не видывал, чтобы стреноженная лошадь проходила такие расстояния за одну короткую ночь. Да и после тех ночей, когда она не успевала уйти далеко, мне все равно приходилось наутро выслеживать ее точно лося, так как она пряталась от меня и стояла, притаившись, чтобы колокольчик не звенел. В конце концов, отчаявшись, я просто пустил ее на волю, предоставив ей самой добираться до дому, как сумеет.

Я много раз спускался по Черной от владений Джо, близ верхнего моста, до слияния с Ючинико. На Черной много излучин, кое-где река расширяется, и тогда приходится немного грести. В общем это путь километров на сорок с гаком, но за день пройти можно. Я спросил у Джо, спускался ли кто-нибудь когда-либо на каноэ вниз по Черной, от озера Клускойл до верхнего моста. Он ответил, что в прежние времена индейцы плавали вниз, когда ставили ловушки на бобров, но уже много лет никто этого не делает. Сам он ездит по берегу верхом, но проплыть, похоже, можно.

В глазах Джо зажегся огонек: «Вот это уж точно была бы рыбалка!»

— Если поедешь на Чайни-Фолз, заверни ко мне. Может, меня не будет, так ты располагайся, как дома, — продолжал он. — Там у меня капуста в бочонке да в погребе кое-что настаивается.

Я повез Джо к его драндулету и вдруг почувствовал, что должен безотлагательно съездить к Слиму Кэмпбелу, который работал со своим бульдозером на озере Бучи, в восьми километрах к западу от города. В три часа дня все равно поздно было возвращаться на работу.

Слим возился на дальнем конце поля.

— А, вот и ты наконец, — сказал Слим. — Как насчет холодного пива?

Мы подъехали к причалу: пиво Слим держит в озере. По берегу разносился крик выпи-бугая, словно лодочник откачивал воду разболтанным ручным насосом. Резкие, пронзительные крики горделивых гагар и изящных тонкошеих западных поганок смешивались, наполняя воздух над озером. Среди чужеголосной трескотни, раздававшейся со всех сторон, выделялось кряканье дикой утки.

— Ты мог бы вырваться на несколько дней на Чайни-Фолз? — спросил я.

— Само собой. Когда двинемся?

— Может, завтра, с утра пораньше?

Мы решили доехать до реки Назко на машине, а дальше договориться с кем-нибудь из индейцев, например с Маленьким Чарли Кремо, чтобы он в фургоне перевез наше снаряжение по тропе через Тополиную гору. Этой тропой ездят меньше, чем дорогой на Клускус, и мы возьмем с собой мотопилу на случай, если путь где-нибудь завален буреломом. Порыбачим у водопада Чайни-Фолз, а потом спустимся по Черной до верхнего моста. Лучше всего для этого подойдет пятиметровая алюминиевая байдарка.

Вернувшись в контору, я написал несколько писем, помеченных более поздними числами, чтобы создалось впечатление, будто я все еще в городе, заклеил конверты, подложил секретарше из соседнего отдела записку с инструкцией, когда их отправить, и удалился, оставив в несгораемом шкафу свою слегка виноватую служебную совесть, а в машинке — недопечатанное письмо, датированное пятью днями позже.

Почти все это время Сэдсэк терпеливо ждал в нашем служебном микроавтобусе. Теперь, почуяв, что предстоит нечто заманчивое, он лизнул меня в ухо, сообщая, что он заведомо — за!

Сэдсэк — профессиональный охотник на пуму [7]. Звучит эффектно, зато и работать ему приходится почти без продыха. Правда, деньги он получает от государства по высшей в провинции ставке для собак — двадцать центов в день.

Заплатив в свое время пятьдесят долларов, я получил право выбрать любого среди новорожденных щенят и взял самого крупного, каштанового с белым. Щенок был не слишком ровной расцветки, но с комковатыми лапами, широкой спиной, сильными ляжками и крепкой грудной клеткой. Когда, выкарабкавшись из кучи щенят, он подковылял ко мне и, присев на расползающиеся задние ноги, поднял на меня печальный, вопрошающий взгляд, у меня было такое чувство, что это он меня выбрал. Вскормленный сначала на кашке, яйцах и молоке, а затем на домашних обедах с изредка перепадавшим мясом и отходами лососины с консервной фабрики, он развился в сильного, выносливого и ладного пса под стать своим трудным обязанностям.

Прирожденных кугуаровых гончих не бывает — их воспитывают. Из щенка с родословной кошкодава не обязательно вырастет хороший охотник на пуму, хотя Сэку посчастливилось и с происхождением — он помесь редбона с валлийской гончей. Быстро бегать тоже не обязательно. А вот ум необходим, это точно. И еще тонкий нюх, чтобы не сбиваться со следа, и мощный голос, которым собака и пуму на дерево загонит и охотнику даст знать, где она. Очень чуткий, с острым слухом, Сэк быстро освоил все сигналы — посвист, щелканье пальцами, знаки руками. Учить его было легко еще и потому, что я взял его в идеальном возрасте — семи недель. Благодаря его уму, моему терпению и неослабной бдительности мы сумели обойтись без суровых дисциплинарных мер.