Она попыталась сесть, вцепившись дрожащей рукой в перину.

– Себастьян, разве ты не понимаешь? Только я и могла решать.

Между ними повисло молчание, натянутое и печальное. За окном раздался крик уличного торговца, расхваливавшего свой товар, тихо шуршали угли в камине. Кэт рассматривала стоявшего перед ней мужчину, его знакомые, гордые черты, гибкое, красивое тело. И потому, что она так любила его, потому, что всегда будет любить его, она заставила себя произнести необходимые слова, хотя от них кровоточили все раны, скрытые в глубине души.

– И я снова сделаю это, – прошептала она, – поскольку ты то, что ты есть. А я то… что я есть.

Он резко обернулся. Губы его сложились в тонкую жесткую линию.

– А это я могу изменить.

– Сделав меня будущей леди Гендон? – Кэт покачала головой. – Это отнимет лишь мое имя, а не суть. А именно ее будут видеть люди, глядя на меня.

– А мне наплевать, что они подумают.

– Да. Но мне не безразлично, что станут думать о тебе. Я никогда не стану тебе ровней, Себастьян. Я просто низведу тебя до своего уровня. Мне не хочется этого делать.

Он смотрел на нее своими странными, бешеными желтыми глазами. Затем резко втянул воздух, и на мгновение проступила беззащитность, которую он тщательно скрывал, и это ранило ее прямо в сердце.

– Ты могла бы сказать это шесть лет назад, а не отгонять меня ложью!

– О Себастьян! Разве ты не видишь? Я знала, что, скажи я тебе правду, ты попытался бы отговорить меня, ты не смирился бы! А у меня не хватило бы сил держаться.

Он подошел к ней. И лишь когда он ласково коснулся ее щеки, она ощутила влагу на кончиках его пальцев и поняла, что плачет.

– Я и сейчас с этим не смиряюсь. Не принимаю. Она покачала головой, не в силах удержаться от того, чтобы прижать его руку к своей щеке.

– Я не передумаю.

Он улыбнулся – такой любимой улыбкой озорного мальчишки.

– А я подожду.

– Накидка, думаю, должна быть из легкой шерсти на шелке, – говорила Аманда, держа картинку так, чтобы на нее падал тусклый утренний свет из окна ее гардеробной. – Траурная. – Она вернула картинку своей портнихе и взяла другую. – Но мы сделаем креповый корсаж с манжетами и воротничком из черного батиста.

– Да, миледи.

Аманда вздохнула. Всегда так утомительно наряжаться в глубокий траур. Черные нижние юбки и чулки, батистовые платочки с черной окантовкой… Список казался бесконечным. Конечно, и всех слуг следует одеть соответствующим образом, хотя Аманда подумывала о том, чтобы перекрасить уже имеющуюся одежду. Она слышала, что краситель из кампешевого дерева очень хорош для таких целей. Слава богу, срок траура Стефани окончится до ее представления ко двору в следующем сезоне. Сама же Аманда, конечно, еще год-другой походит в частичном трауре.

Ее встревожил какой-то шум в холле внизу. Затем она услышала голос отца.

– Отошли служанку, – приказал Гендон, появившись в дверях.

Аманда кивнула портнихе, которая забрала свои картинки и образцы и выскочила за дверь.

– Где он? – рявкнул Гендон, как только дверь за портнихой закрылась.

Аманда устроилась поудобнее в обитом дамастом кресле и посмотрела на отца спокойно и сдержанно.

– О чем ты?

– Не пытайся одурачить меня. Аффидевит твоей матери. Уилкокс думал, что его украл Себастьян. Но поскольку я не помню, чтобы к вам в последнее время кто-то забирался, то вывод очевиден.

Аманда прекрасно держала себя в руках.

– Неужели?

Гендон смотрел на нее через комнату. Темный румянец проступил на его скулах, грудь резко вздымалась. Он не сразу заговорил, и голос его был хриплым, но на удивление спокойным и ровным.

– Значит, вот как мы решили играть? Хорошо же. – Он ткнул в нее толстым пальцем. – Если я сумел прикрыть грязные делишки твоего супруга, то я смогу и вытащить их на всеобщее обозрение. И не думаю, что последствия окажутся приятными для тебя. И для твоих детей.

Аманда вскочила, задрожав от ярости.

– И вы это сделаете? Поступите так с собственными внуками?

Гендон, жестко выдвинув челюсть, смотрел на нее.

– Я сделаю все, что потребуется для защиты преемственности рода. Ты поняла? Все!

– Да. Хорошо. – Она нервно рассмеялась. – Мы ведь уже такое видели?

В час, назначенный для возведения принца Уэльского в должность регента, солнце пробилось сквозь тучи, накрывавшие город, а ветер сдул остатки грязного тумана.

Себастьян, взволнованный и все еще формально находящийся под обвинением за нападение на констебля Симплота, проталкивался сквозь толпу, скопившуюся на тротуарах. Он перебирался через Пикадилли, когда из окна проезжавшей мимо кареты его окликнул сэр Генри Лавджой.

Кивнув, виконт подождал, пока коротышка магистрат расплатится с кучером. Вместе они вошли в парк и свернули к пруду, чтобы побродить в тишине, пока толпа не рассосется.

– Мне кажется, вы должны знать, что констебль Симплот прошлым вечером пришел в себя. Он преодолел лихорадку, и врачи говорят, что перспективы его выздоровления весьма многообещающи.

– Наверное, он обладает прямо-таки бычьим здоровьем.

На тонких губах магистрата неожиданно заиграла улыбка.

– Его врачи так не сказали бы. – Улыбка исчезла. – Симплот рассказал нам, что на самом деле произошло в тот день на Брук-стрит. Нечего и говорить, что старший констебль Мэйтланд освобожден от должности.

Себастьян кивнул. Он думал, что ему станет легче от известия о выздоровлении молодого констебля и о данных им показаниях. Возможно, подумал Себастьян, в свое время душа его и успокоится. Но сейчас он воспринимал все как-то отстраненно, словно это случилось в другой жизни и не с ним.

– Меня очень впечатлило, – сказал сэр Генри, – как вы подошли к вопросу поиска убийцы. Ваши способности просто замечательны, милорд. Из вас вышел бы прекрасный сыщик.

Себастьян рассмеялся.

– Конечно, некоторые случаи нашей службе труднее расследовать, чем прочие, – гнул свое Лавджой. – Особенно когда в преступлении замешаны члены королевской фамилии или аристократы. – Он смущенно кашлянул и, прищурившись, посмотрел вдаль. – Я вот подумал… с вашими-то талантами и способностями… может, иногда вам захочется помогать нам в таких затруднительных случаях? Естественно, совершенно неофициально.

– Нет, – откровенно ответил Себастьян.

Лавджой кивнул, опустив голову на грудь.

– Да, конечно. Я понимаю. Не многие чувствуют в себе призвание нести правосудие в этот мир. Встать на стороне слабых и неимущих против властных и богатых и против чудовищной несправедливости жизни. Знаете, несправедливость – такая ядовитая зараза… И, увы, слишком распространенная. Мне кажется, что люди могут мириться с ней, не обращая на нее внимания и продолжая жить как жили, до тех пор пока она не обрушится однажды на них самих и тех, кого они любят.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – ответил Себастьян. – Но на мой счет вы ошибаетесь. То, что я сделал, было вызвано простым эгоизмом. Не более.

– Конечно.

Они дошли до пруда. Лавджой остановился и, прищурив глаза, посмотрел на рябь, бегущую по воде от ветра.

– Я видел отчеты о вашей службе в Португалии, – сказал он, помолчав. – Я понимаю, почему вы ушли в отставку.

С воды взлетела утка. Себастьян, хмурясь, наблюдал, как она бьет крыльями в синем зимнем небе.

– Вы слишком много там вычитали.

– Неужели?

Себастьян повернулся к магистрату.

– Я убил его. Вы ведь сами это знаете.

Оба понимали, что речь идет об Уилкоксе.

– Вы позволили ему умереть. Это совсем другое дело. Нас учат, что отнимать жизнь у другого человека неправомерно, но государство постоянно совершает это, называя правосудием. Солдаты гибнут на поле боя и становятся героями. – Коротышка магистрат поднял воротник, поскольку с залитой солнцем воды дул холодный ветер. – То, что вы совершили, – неправильно. Но это наш общий грех, и я рад, что вы сделали этот выбор.