А мне рядом с Робертом нигде не было ни утомительно, ни неуютно. Мы могли бы даже взять номер на двоих — почему бы и нет, он же был моим братом. А теперь он был мертв.
Прострелена голова. Это должна была быть моя голова. В среду и в четверг я почти с ума сходила от боли, в пятницу это было только тупое давление, вызванное сержевыми «специальными» напитками и пустотой, этим черным провалом, куда я погрузилась вместе с пришедшим пониманием.
Когда я оттуда снова вынырнула, то услышала бормотанье. Голоса Пиля и Изабель, которые стояли у двери и шепотом переговаривались. Я снова лежала на диване в своем Ателье, и в один момент мне показалось, что все это было только жутким сном.
Это не было сном. Я точно слышала, что Изабель говорила Пилю: «Я не должна была полагаться на диагноз, который вы поставили на расстоянии. Вы же не видели, в каком она была состоянии, я думала, она нас всех поубивает. Я должна была сразу вызвать полицию».
Обоих полицейских, между тем, уже не было. Я понятия не имела, сколько времени провела в темноте. Я моргала на свет, мои глаза болели.
Пиль заметил, что я положила левую руку на лоб. Он подошел к дивану, а Изабель осталась стоять у двери, наблюдая за мной боязливыми глазами.
Мне бы хотелось суметь заплакать, но у меня не было слез. Я думала, что все внутри должно гореть, и не чувствовала никакого горя. Это должна была быть непереносимая боль в груди, но у меня внутри только лишь все пересохло. И теперь больше никого не было рядом, кто мог бы вернуть жизнь в пустыню.
Пиль очень старался. Это был маленький высохший человечек. Ко времени моего первого визита ему было только немного за сорок, и он вполне мог произвести впечатление, сидя в своем кресле и постукивая карандашом по подлокотнику или по записной книжке у себя на коленях.
«Можете ли вы объяснить, что так привлекает вас в вашем брате, Миа? Быть может только тот факт, что он единственный мужчина, которого вы не можете получить?»
Наверное, я не должна была ему рассказывать, сколько у меня было мужчин, а их было уже очень много к тому времени, когда я в первый раз была у Пиля на лечении. В большинстве случаев привлекали они меня только на одну ночь, а иногда уже через пару часов мне становилось скучно. Пиль называл это неутомимыми поисками замены. И это постоянно приводило к тому самому вопросу, хочу ли я с Робертом спать.
«Нет», — сказала я. «И я также не хочу, чтобы мне это объясняли».
Что я хотела или не хотела, Пиля не заботило. «Вы часто видели его без одежды», — пояснил он. «Чем же вышеупомянутое августовское утро так отличалось от прочих случаев?»
Однажды мне это надоело, и я сказала: «У него была эрекция».
Пиль был моим ответом удовлетворен, для него все было просто. Он думал, что я считаю себя богиней, сошедшей с Олимпа, чтобы привести Роберта на вершину наслаждения. А я была богиней, взирающей с Олимпа на всех таких мелких обывателей и кляузников, на всех этих ничтожных, глупых, не имеющих представления, неудачников!
Пиль никогда не отступал от своих убеждений. Он только лишь постарел, но он все еще был человеком, который выворачивал мою душу наизнанку и потом пытался втиснуть в свои шаблоны.
Я так часто желала, чтобы это ему удалось. Потому что в его шаблонах не было места для ярости и депрессии. Потому что, если он меня выжмет и подгонит по мерке, то все останется позади. Или, чтобы, наконец, нашлось объяснение, которое я могла бы так же принять, как и он. Представлялось, что такого объяснения просто не существует.
Пиль, нагнувшись надо мной, взял мою левую руку. «Как вы себя чувствуете, Миа?»
Дурацкий вопрос. Как должна была я себя чувствовать? У меня никогда не было, кроме гнева и бессилия, никаких собственных чувств. У меня был только Роберт, и Пиль это знал.
«Вы знаете, с кем ваш брат еще раз встречался ночью?», — спросил он.
Или он намеревался теперь еще и шпионить для полиции? Специалист по допросам в экстремальных случаях. «Предоставьте это мне, господа, я знаю, как нужно с ней обращаться. Она очень сложный человек, зафиксирована исключительно на своем брате, но именно по этой причине она поможет нам разобраться в деле. Я убежден, что она сделает все, чтобы изобличить виновных в смерти ее брата».
В этом ты можешь не сомневаться, ты, гном, думала я. Эта проклятая стерва заплатит. И я не удовлетворюсь тем, что она попадет за решетку, я устрою ей и ее братцу такой же ад, какой она уготовила Роберту в последние недели.
Пиль подвинул себе стул и сел рядом с софой. Он говорил со мной усыпляющим голосом, чем рассчитывал вытянуть из меня последние признания. «Ваша невестка считает, что вы должны это знать, Миа. Вы же разговаривали с Робертом».
«Ссорились!», — крикнула Изабель от двери.
Пиль бросил на нее раздраженный взгляд и таким же жестом дал понять, что она должна помолчать. Так просто, однако, было ее не запугать, она даже подошла ближе.
«Она на него орала, кидалась на него с кулаками. Роберт с трудом удерживал ее на расстоянии. Я стояла на галерее и хотела ему помочь, но мне было страшно — у нее полностью сдали нервы. Он должен оставаться с ней, кричала она. Она сойдет с ума, если он с ней не останется. Как будто она может стать еще более сумасшедшей, чем она и так уже есть».
Она громко всхлипнула, отвернулась от нас и закрыла лицо руками. Эта двуличная дрянь угощала нас отличным шоу. На меня это не производило впечатления.
«Она превратила его жизнь в ад, — всхлипывала она. — Роберт был на исходе. В последние недели он часто мне обещал, что будет искать для нас дом. Всякий раз он говорил, что не выдержит этого дольше — жить с ней под одной крышей».
Пиль наблюдал за ней с типичным для него нейтральным выражением лица. Он знал, что она лжет, так же хорошо, как и я. Он должен был это знать. Роберт никогда бы меня не покинул. И я достаточно часто ему объясняла, чего можно было ожидать от Изабель. Наконец он снова повернулся ко мне.
«С каких пор на этот раз у вас сильные головные боли, Миа?»
Я слишком хорошо знала, какие вопросы еще последуют, если я на этот отвечу. Что вы делали во вторник, Миа? Что делал Роберт? Когда он ушел спать? Ушел ли он вместе со своей женой? Когда вы отправились в постель? Как долго вы не могли заснуть? Разговаривал ли Роберт со своей женой? Что из этого вы смогли понять, Миа?
Через эту игру в вопросы и ответы, со всеми возможными вариациями, включая относящиеся доброжелательные нравоучения, мы маршировали десятки и сотни раз.
Мне хотелось, чтобы Пиль исчез и оставил меня в покое. Мне нужно было еще так много уладить. Я должна была сообщить Лучии. Я должна была позвонить Олафу. Я должна была спросить Сержа, о чем еще Роберт говорил с ним ночью. И я должна была спать.
В какой-то момент Пиль сдался. «Мы поговорим в понедельник», — сказал он, идя к двери. «Я посмотрю, как освободить для вас время и позвоню».
Изабель провела его к выходу. Я осталась лежать на софе. В моей голове все было перемешано, и, как бы я ни мучилась, я не могла вспомнить о последнем получасе, проведенном с Робертом. Только то, что он еще раз ко мне заходил, я знала наверняка.
Уже под вечер фрау Шюр принесла мне тарелку супа. Она выглядела заплаканной. Роберта она любила, почитала его, боготворила и обожала. Сначала она не произнесла ни слова, только приказала, чтобы я съела суп, причем без остатка.
Фрау Шюр было почти шестьдесят. Она принадлежала к тому поколению, когда считалось, что хорошая трапеза сплачивает душу и тело. Я доставила ей удовольствие, частично прогнав при этом тошноту из желудка. Она стояла надо мной, пока в тарелке не осталось ни одной капли.
Забирая тарелку, она сказала приглушенным голосом: «Молодая хозяйка уехала. Она говорила, она должна опознать тело. Она хотела еще и место посмотреть, где это произошло». Потом она начала плакать.
А я просто лежала и не могла даже думать. В моей голове были бесчисленные фрагменты, ни один из которых не был достаточно конкретным, чтобы я могла за него ухватиться и сделать из этого что-то большее. Это был страшный хаос, мешанина из расплывчатых впечатлений, ненависти и отчаяния.
