Если бы только он открыто поговорил со мной. Если бы он только не пытался меня щадить. Тогда я смогла бы предотвратить его смерть. Я бы не колебалась ни секунды, выставить на улицу двух бешеных собак. Да что там, я бы их пристрелила, потому что две бешеные собаки не заслуживают лучшего. Для Роберта я бы сделала это.
Во вторник выдали для похорон его тело. Я позвонила Олафу, и он обещал уладить необходимые формальности. Я чувствовала себя не в состоянии этим заняться. А после короткого разговора с Олафом, я почувствовала себя еще несчастнее.
Разбраненная и посрамленная, насквозь видимая и распознанная. Мне так хотелось ему рассказать, что теперь, наконец, я знала, что мучило Роберта в последние недели и за что он расплатился жизнью. Но я знала, что Олаф не слушал меня больше. И если Лучия меня еще слушала, но поверить — она мне не поверила. Она дала мне это ясно почувствовать.
Обратить внимание Волберта на Йонаса я пока даже и не пыталась. Он пришел после полудня в сопровождении молочного парня. Его эксперты хорошо потрудились по всей линии. Компьютер Роберта подтвердил то, что я утверждала с первой минуты, что не было никакого мотива в деловой сфере. Пленка автоответчика была тщательно проанализирована и разобрана на составные части. Отдельно шумы, и отдельно мужской голос.
Волберт потребовал, чтобы я обе части еще раз раздельно прослушала, и не только я, но также Изабель и Йонаса попросили уделить внимание. Но он не зашел настолько далеко, и не настаивал, чтобы я сопровождала его наверх. Мне разрешено было насладиться голосом Сержа в кабинете Роберта.
По качеству он ничего не выиграл от разделения пленки, и показался мне еще более незнакомым, каким-то искаженным или измененным. Волберт дважды прокрутил мне короткий кусок и потом сдался от моего качания головой.
И тогда он заговорил о моей машине. Крошечная дырочка в масляном фильтре. При работающем моторе, масло буквально выдавливалось наружу. Его эксперты рассчитали, с какой скоростью и как далеко я могла бы уехать на двух литрах моторного масла. Этого вполне хватало до стоянки и обратно.
Он спрашивал себя только, откуда в фильтре появилась дырка. Ни об износе, ни о том, что в мастерских напортачили, речь идти не могла. Это было сделано при помощи острого инструмента, возможно, маленького гвоздя, и с применением силы.
Волберт рассматривал мою руку. Впервые за последние дни я чувствовала что-то, вроде маленького триумфа. Разве я не объясняла Лучии то же самое? Это не было игрой воображения, это были голые факты.
И тогда Волберт объяснил, что в понедельник Роберт был в мастерских в то время, когда они проводили инспекцию автомобиля. Он разговаривал с мастером и упрашивал его вывести машину из строя. Не просто упрашивал. Он предложил мастеру пять тысяч марок, чтобы он что-нибудь придумал, что бы не насторожило меня. Но тот не согласился. Так что Волберт предполагал, что Роберт сам прибегнул к гвоздю.
Я видела тут одно противоречие. Роберт все же сам вызвался, мою машину… Волберт не видел никакого. Естественно Роберт приобрел машинное масло. Но где было написано, что он собирался его еще и залить? Почему он отговорил меня вызвать транспортировочный автомобиль? Он знал, что для мотора без масла эта поездка была бы последней, и он собирался этим воспользоваться.
Во мне что-то отключилось еще до того, как Волберт мне объяснил, что это Роберт был тем, кто хотел запереть меня дома. Тело моего брата было выдано для погребения. Я не могла сердиться на тело моего брата. Я бы и на живого Роберта не сердилась. Где-то я его даже понимала. Если я представляла себе, что он разъезжал бы постоянно, напившись, и я должна была беспрестанно испытывать за него страх. Но это ведь я и испытывала, непрерывный страх за него. Под этим страхом моя любовь была почти погребена.
А вечером я сидела одна в столовой. Лучиа предпочла ужинать с Изабель и Йонасом. Я думала, не позвонить ли Сержу. Внезапно я поняла, что кроме него мне больше не к кому обратиться. Возможно за то, что он слушает, я должна была также платить, как и за время, проведенное в его постели. Но даже на это я уже не решалась. Я боялась, что у него не было времени, или он испытывал страх передо мной.
Полночи я не могла уснуть, ломала себе голову и ходила при этом по замкнутому кругу. На стоянку и обратно! Хорст Фехнер был мертв, Йонас сидел в инвалидном кресле, Изабель спала со своим братом, мой терапевт дал ей алиби на время убийства. А Биллер был только именем.
Лучия избегала моего общества также и на следующее утро. Завтракала она вместе с Изабель в комнате Йонаса, она даже сама отнесла наверх поднос.
Около десяти позвонил Олаф, чтобы сообщить, что тело Роберта перевезено в похоронное бюро. Олаф разговаривал все еще отстраненно, короткими фразами и избегал любого личного слова.
Он договорился, что похороны состоятся в пятницу в пятнадцать часов. Он поместил объявление в газете и нескольких человек проинформировал лично.
«Лучии наверняка захочется его еще раз увидеть, — считал он. — Это будет возможно во второй половине дня. Тело будет уже подготовлено, как мне сказали».
Хочу ли я еще раз увидеть Роберта, его, по-видимому, не интересовало. Он предложил заехать за Лучией и отвезти ее в похоронное бюро.
«Я тоже поеду», — сказала я.
«Как хочешь», — холодно ответил Олаф.
Он заехал за нами в начале четвертого. Полчаса позже, мы стояли втроем перед открытым гробом. Олаф держал Лучию под руку, а обо мне никто не беспокоился. Это было и не нужно. Я могла сама о себе позаботиться.
Роберт очень хорошо выглядел, таким живым и свежим, каким он уже давно не был. Выражение на его лице напомнило мне об августовском утре, вечность назад, когда он голый и спящий лежал на своей постели, а мне хотелось преклонить перед ним колени. Столько невинности, столько гармонии и никаких сомнений, ничего больше, что могло бы нарушить его покой.
Я смотрела на него и не могла в это поверить. Только на его левом виске было немного странное место. Выглядело почти так, как если бы отверстие от выстрела было залеплено пластилином и сверху загримировано.
И когда я стояла там перед ним, то поняла, наконец, что мне делать. Нравилось ли это мне самой, не играло никакой роли. Я должна была сделать это ради него. Я должна была дать Пилю меня загипнотизировать. Для страховки я хотела записать все на пленку, чтобы Пиль не рассказывал мне в конце никаких сказок.
Я больше в это не верила, но полностью исключить тоже не могла — что Роберт в свои последние часы мне что-то доверил, что могло бы разоблачить его убийцу. Может быть, я видела что-нибудь подозрительное на стоянке.
Время до встречи с Пилем было сплошной пыткой. Я сидела в своем Ателье и прислушивалась к голосам. К голосам в доме и в моей голове. Они сменяли друг друга, иногда я не знала, которые из них были реальными.
Роберт разговаривал с Пилем о галлюцинациях: Миа бродит ночами по дому, видит ли она зеленых человечков? Лучия разговаривала с Йонасом, который видимо, претендовал теперь на весь верхний этаж. Изабель говорила с фрау Шюр, она завладела командной позицией в доме и определяла теперь содержание кастрюль. Но увидеть еще раз Роберта она отказалась. В ее состоянии она на это не решается, сказала она, это может повредить ребенку, если она разволнуется.
Это было почти облегчением, когда я в четверг села в такси и поехала к Пилю. Он сразу же приступил к делу. «Расслабьтесь, Миа».
В первый раз я лежала у него на кушетке; обычно мы всегда сидели в креслах, напротив друг друга. Но с моим расслаблением было не просто. Пиль очень старался. Я должна была сконцентрироваться на его голосе, исключительно на его голосе. Мне было страшно, просто только страшно.
Это не сработало. Убаюкивающий голос Пиля приводил меня не в транс, а только в панику.
«Вы не должны этому противиться, Миа».
Нет! Но я много чего не должна была делать. Ни бегать, ни прыгать, ни смеяться, ни плакать. Я не должна была любить Роберта и платить Сержу. Я не должна была даже шутить. Я лежала на кровати, и Серж был зол на меня.
