– Господи, Остен!

– Дело было безнадежным, но я ринулся к изгороди, зная, что бык гонится за мной, слыша его топот, но неожиданно он сменил направление, и я увидел, что Чаффи машет плащом, изо всех сил пытаясь отвлечь быка от меня.

Она ласково провела рукой по его лицу.

– Я кричал Чаффи, чтобы он вышел за ограду и бежал, но Чаффи запаниковал, споткнулся, и бык…

Остен замолчал. Ханна почувствовала, что он все еще страдает.

– Чаффи умер в Остен-Парке раньше, чем его родители успели приехать из Суссекса. До сих пор помню, как он звал отца.

– Это была ошибка, Остен. Роковая ошибка. Любящий отец простил бы сына.

– Отец решил, что я повел себя, как всегда, безрассудно, зная, что бык там. Но я не знал.

– Почему же ты ему об этом не сказал?

Остен отвернулся.

– Я не мог. Сейчас это уже не имеет значения. Были у нас с ним и другие стычки, прежде чем я покинул Остен-Парк навсегда. Он все больше и больше разочаровывался во мне, часто не имея на то никаких оснований.

– Так сделай шаг ему навстречу. Постарайся изменить ситуацию.

Он устремил на нее глаза, полные слез.

– Сделай это сейчас. Не медли. Чтобы потом не раскаиваться.

– Пожалуй, я наберусь смелости, но ты должна мне помочь. Моя сестра скоро выходит замуж. Если бы вы с Пипом поехали со мной...

Ей представляется случай залечить старые раны Остена, дать ему возможность помириться с семьей. И все же придется ответить на его просьбу отказом.

– Нет. Я... я не могу... Мы с Пипом им совершенно чужие. Подумай об этом, Остен.

– Я уже подумал. Но я не хочу, чтобы между нами были какие-то тайны. Мне нужно тебе кое-что рассказать...

Ханне стало не по себе при мысли, что завтра она покинет этого мужчину, причинив ему боль. Какие бы тайны он ни раскрыл ей, она не может остаться.

– Не надо, – выдохнула она.

– Мистер Данте! – донесся из сада голос.

Они отскочили друг от друга. Ханна торопливо вытерла слезы.

– Я здесь, – ответил Остен, поднявшись со скамейки и загораживая собой Ханну.

– Простите, что помешал, сэр, – проговорил Симмонз. – Но Энок отказывается начинать танцы без вас, не хочет разочаровывать дам.

Остен повернулся к ней.

– Прости, Ханна, они ждут этого целый год. Мне нужно идти.

– Конечно.

– Я должен открыть танцы с дамой по собственному выбору...

Он пристально посмотрел на нее.

– В этом году Флосси Дигвид придется танцевать с сыном Кристофером. Надеюсь, ты окажешь мне честь?

Он участвовал в соревнованиях вместе с Пипом, а теперь предлагал потанцевать под куполом звездного неба. Все выглядело так, будто... будто они трое – единое целое. Это была прекрасная иллюзия. Сон.

Она улыбнулась ему, сердце разрывалось от осознания того, что она будет танцевать в объятиях Остена Данте один-единственный раз.

– Я не очень хорошо танцую, – заметила она.

Она станцует с ним, это будет своего рода прощанием.

Он взял ее за руку и вывел из беседки на простор лужайки, где горело множество разноцветных фонариков.

Синие, золотые, красные, зеленые, они рассеивали наступающую темноту.

В толпе послышались шепот и аплодисменты.

– Пусть хозяин выберет самую красивую девушку, – поддразнивала Флосси.

Но Энок лишь фыркнул, когда Данте поклонился.

– Играй, старина, – проговорил Остен, и по его сигналу заиграла музыка.

Веселая, восхитительная скрипка пела в темноте. У Ханны перехватило дыхание. Энок выбрал ирландский танец, который, казалось, был рожден из сказочных снов и тумана и от которого ноги просились в полет. Она слышала эту мелодию в поместье отца, сладкие мелодии доносились из полуразвалившихся домов, люди пели, невзирая на ужасающую бедность. Для этого был нужен особенный настрой.

Ханна и Остен исполнили все фигуры танца. Голубой муслин кружился вихрем вокруг ее ног, Остен ослепительно улыбался, гибкий и изящный. В его волосах отражались огни фонарей, ночь ласкала его прекрасное лицо, словно пальцы возлюбленной.

Остен не сводил с Ханны глаз, ему страстно хотелось ощутить вкус ее губ. Он все теснее прижимал ее к себе, пока даже легкое дуновение ночного ветерка не показалось ему огромным пространством, разделявшим их.

Ей хотелось, чтобы ночь длилась вечно. Остен подтрунивал над арендаторами, призывая их танцевать до восхода солнца, однако дети попрощались и их унесли, чтобы уложить спать. Пипа унес Симмонз. Младших Дигвидов – Томас и его возлюбленная. Наконец разошлись и все остальные.

Тишина, наступившая в тот момент, когда Энок убрал скрипку в потрепанный футляр, обернулась для Ханны самой сладкой печалью, какую она когда-либо испытывала. Остен увлек ее в тень высокого дуба.

– Знаешь, Ханна, я всегда ненавидел такие праздники. Чувствовал себя каким-то отрешенным, посторонним наблюдателем, у меня было ощущение, что никто даже не заметит, если я исчезну. Я с завистью смотрел на влюбленные пары. Так было до сегодняшнего вечера.

На его губах появилась улыбка, от которой захватывало дух.

– Но сегодня у меня были ты и Пип.

Он приподнял ее лицо и так нежно поцеловал в губы, что у Ханны слезы навернулись на глаза. Ей хотелось раствориться в его объятиях, хотелось чего-то большего, неизведанного.

Она застонала, но Остен отстранился, раскрасневшийся и задыхающийся. Она видела, чего стоило ему это благородное самопожертвование.

– Поспи завтра подольше. Не надо приходить в музыкальную комнату. Я обещал помочь Томасу Дигвиду сделать чертежи нового дома. Кажется, он на празднике обзавелся невестой.

Ханна подумала, что успеет уйти достаточно далеко, пока он ее хватится.

Ханна позавидовала юному Тому и его возлюбленной. Впереди у них много-много счастливых дней.

– До завтра, – выдохнул он, проведя большим пальцем по влажному изгибу ее нижней губы.

Ханна подумала, что завтра ее здесь уже не будет. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд, слезы душили ее.

– До свидания, Остен, – произнесла она, повернулась и быстро ушла.

Ханна стояла у открытого окна в одной ночной рубашке. Из сада доносился сладкий аромат роз.

Она трижды открывала дверь и прислушивалась к тихому шороху шагов, доносившихся из комнаты Остена.

Стоит ей войти, и она снова ощутит на себе его пристальный взгляд, а может быть, и нежное прикосновение.

Господи, неужели она сошла с ума? Страсть затуманила ей рассудок. Воображение рисовало картины одну соблазнительнее другой. Прикосновения мужчины. Ночь в его постели. Разве она не отказалась от всякой надежды на это в тот день, когда исполнила просьбу Элизабет, взяла Пипа и сбежала?

Мейсон Буд разрушил ее жизнь. Ей от многого придется отказаться. Она никогда больше не увидит своих родственников. У нее нет будущего. Ей и в голову не могло прийти, что она влюбится. Что потеряет голову, очарованная темноволосым мужчиной.

Остен. Ханна обхватила себя руками. Она должна покинуть его и бежать дальше.

Но не сегодня. Нынешняя ночь принадлежит ей. Ханне так хотелось войти к нему, сказать, что она любит его, что хочет лечь с ним в постель, отдаться ему и стать женщиной.

Но что подумает о ней Остен? Ханна сейчас во многом раскаивалась. В своем отношении к отцу и Элизабет. Чего-то она не сказала. Чего-то не сделала. И все ее проклятая гордость. Побывай она в Буд-Хаусе раньше, чем Мейсон нанес последний удар, Лиззи была бы жива.

Остен никогда не узнает, насколько она была близка к тому, чтобы попросить его заняться с ней любовью.

Но она всегда будет видеть одну тропу, на которую не свернула. Размышлять о том, что было бы, найди она в себе смелость воспользоваться выпавшим ей жребием.

Любит ли он ее? Она видела в его глазах огонь желания, ощущала страсть в каждом прикосновении. Остен не обзавелся любовницей, как другие мужчины. Не задаривал женщин безделушками.

Господи, хватит ли у нее смелости предложить ему не только свое тело, но и частицу своей души?