– Должно быть, он очень разозлился.

– Не важно. Здесь мы в безопасности. Помнишь, что сказал медник, когда взял нас прокатиться на своей телеге?

– Он сказал, что умеет водить за нос. Но я не знал тогда, что за нос он имел в виду.

У Ханны потеплело на сердце при воспоминании о старом седом бродяге с глазами блестящими и хитрыми, как у лисы.

– Правильно. Старый Тайто сказал, что нужно решить, куда ты отправишься, по всеобщему мнению окружающих, и сделать вид, будто ты туда и направился. А потом...

– Бежать, бежать, бежать в противоположном направлении, – подхватил Пип.

– Именно. Бежать в такое место, о котором никто и не подумает. В такое место, где тебя никто не знает и с которым тебя ничто не связывает.

– Поэтому ты внушила всем на верфи, что мы собираемся в Америку. Ты расспрашивала, как можно попасть на корабль. И ты писала об этом бабушке и тетям.

Она испытала глубокое чувство вины.

– Да, конечно. Поэтому все будут искать не там, где надо, и, может быть, к тому моменту, когда все это поймут, станет невозможно отследить наш путь. Тогда все успокоятся и оставят нас в покое.

Эти слова должны были принести утешение, но старый бродяга, давший ей такой хороший совет, никогда не заглядывал в глаза Мейсона Буда, никогда не видел жестокости, скрытой в них, точно отражение в волшебном зеркале, в которое могла заглянуть только она. Она была не единственной, кто знал, что скрывалось за этой изысканной улыбкой. Пип тоже заглядывал в это безобразное «зеркало», оставившее глубоко скрытые следы в его серо-зеленых глазах.

Она вздрогнула. Буд относился к тем людям, которые загонят свою добычу насмерть, даже если ради этого им придется проскакать на лошади сквозь шквал огня.

– Папа никогда не успокоится. – Пип прижался к ней еще сильнее и махнул ручонкой в сторону потемневшего окна. – Когда он узнает, что мы обманули его, то придет в еще большую ярость. И тогда никто его не остановит.

Можно было не продолжать. Ханна знала, что Пип имеет в виду. Этот ужасный человек никогда не остановится, он всегда будет бить, терроризировать, заставлять всех рисковать, для того чтобы навлекать на себя его гнев и платить за это слишком высокую цену.

– Он где-то здесь, – с трепетом проговорил Пип.

– Он далеко отсюда.

– Это неизвестно.

– Помнишь, что я тебе сказала? Даже когда он выяснит, что мы не отправились в Америку, он потратит много времени, обыскивая другие места, опросит всех моих подруг по пансиону: мисс Адам, двоюродных сестер, друзей – всех, к кому я могла бы обратиться за помощью.

Она не сказала, что ее мать и сестры первые укажут Мейсону Буду те места, в которых она могла бы укрыться. Но Ханна все равно их любила и очень тосковала по дому.

Мейсон Буд обманывал куда более мудрых людей, чем мать, слабая и болезненная, или невинные сестры Ханны, мечтавшие о будущем счастье. Они все еще доверяли Мейсону и были столь же слепы, как и все в графстве Уиклоу.

Но однажды Буд поймет, что Ханна его одурачила. Он будет охотиться на них с Пипом с еще большей яростью. И если найдет их...

Об этом лучше не думать.

В распоряжении Мейсона Буда находились неограниченная власть и деньги, а за его благообразным внешним видом скрывался демон злобной жестокости. Он уже доказал, что любой ценой готов достичь своей цели. Именно с ним мог бы договориться Остен Данте. Хуже того, любой суд страны будет на его стороне, когда он потребует вернуть сына.

Ханна закрыла глаза и увидела безжалостные руки, пытающиеся вырвать Пипа из ее объятий. Этот кошмар мучил ее во время их бегства несколько раз. Она попыталась справиться с паникой. Нет. Самого страшного не случится. Буд не найдет их, а что касается хозяина поместья Рейвенскар, его достаточно просто обмануть. Он никогда не догадается, от чего они бежали.

Разумеется, она никогда не раскроет эту тайну, а Пип панически боится мужчин. Он скорее подойдет к бешеному волку, чем к невыносимому Остену Данте.

Она спрятала лицо в кудряшках Пипа, ее преследовали страстный ум и опасный, изучающий взгляд этого человека. Она знала достаточно много людей такого склада, чтобы быть в состоянии предсказать его действия в случае, если он узнает правду.

Этот человек сам доставит их властям.

Они должны быть далеко от этого поместья, прежде чем мистер Данте разгадает их тайну, потому что Пип прав.

Может быть, она выгадала немного времени своей отчаянной игрой, но последствия могут оказаться самыми печальными.

Охотник рыщет где-то рядом, украдкой приближаясь к ним в ночи.

Он никогда не успокоится.

Наверное, он переутомился. Боль разлилась по всему телу Остена Данте. Под его взмокшей от пота одеждой было с полдюжины синяков, серьезную рану на правом предплечье он перевязал шейным платком. Но как бы он ни издевался над собственным телом, это не сможет умиротворить его непокорный ум. Его мысли все еще мчались с бешеной скоростью.

Что же такое он сделал? Снова ускакал во тьму, будто мог как-то освободиться от чувства вины и от всех неудач, преследовавших его.

Давно пора было понять, что бегство не может ничего изменить, разве что дать ему несколько часов передышки. Но когда он с неохотой возвращался в Рейвенскар, все становилось еще хуже, чем было. Дом сторожил его в ночи, зловеще поблескивая одиноким глазом-свечой. Ветер глумился над ним, путаясь в утеснике и вереске, пока музыкальная комната ждала момента, чтобы поглотить его, приговаривая его к мучениям в собственном аду.

Этот ад он делит с испачканной чернилами ирландкой, чей язык настолько остер, что может содрать кожу с живого человека, а глаза такие страстные, такие беспокойные.

Глаза человека, которого преследуют... преследуют демоны, как и самого Остена. Он ощутил отчаяние в достаточной мере, чтобы почувствовать его в ком-то другом.

Данте остановил коня рядом с портиком, спешился и бросил поводья сонному груму. Проклятие! Ведь и так все было хуже некуда! Он менял одного неумеху-помощника на другого. Он сам создал невыносимую ситуацию, когда ввел в дом эту странную женщину. Откуда она появилась? От кого бежит? Да разве в этом дело? Ее явно занесла сюда судьба.

Кто же ее послал? Ангел-хранитель или злой демон?

– Мистер Данте, мистер Аттик вернулся из Лондона. Ждет вас в библиотеке, – доложил лакей.

Данте нахмурился:

– Но он должен был вернуться не ранее чем через три недели. Какого дьявола он делает в Рейвенскаре в столь неурочный час?

– Не знаю, сэр.

– Скажи ему, что бы там ни было, это может подождать до утра.

– Да, сэр. Я ему передам. Но... кажется, что-то срочное.

Остен с отвращением откинул волосы. Разумеется, срочно. Еще одна катастрофа в дневном аду.

Он сжал челюсти и направился в библиотеку. Он не был там целую вечность, но Аттик взял за правило ждать его в библиотеке всякий раз, когда приезжал в Рейвенскар. Сейчас Уильям Аттик сидел в кожаном кресле у огня, держа в одной руке большую толстую книгу, в другой – бокал с бренди.

Данте скорее согласился бы встретиться с отрядом стрелков, чем со взглядом этих пронизывающих карих глаз, которые слишком много повидали и слишком хорошо его знали. Остену было шесть, когда он впервые увидел Уильяма Аттика у кровати больного деда.

Аттик доводился Остену кузеном, был беден как церковная мышь и жил из милости в Остен-Парке.

За годы, последовавшие за поразительным выздоровлением деда, Аттик помогал Остену выбираться из многочисленных трудностей, выслушивал жалобы на равнодушного отца. Джозеф Данте был сентиментален, мог заплакать, видя смерть котенка дочери, слушая арию из оперы или строчку из поэмы. Его гораздо больше интересовали книги, чем охота на лис или разведение собак.

Порой презрение деда и кузена к Джозефу Данте выливалось в раздражение к Остену, и все же было гораздо проще посмеиваться над отцом, чем видеть разочарование, омрачавшее его лицо.