Мэри запыхтела вниз, как разгоняющийся паровоз. Этот бросок вслепую сквозь темноту казался ей чрезвычайно волнующим и бесконечным. Но вот земля выровнялась у нее под ногами, скорость невольно уменьшилась, и, внезапно наткнувшись на чью-то вытянутую руку, она резко остановилась.

– Ну, вот вы и попались, Анна, – сказал Айвор, сжимая ее в объятиях.

Она сделала попытку высвободиться.

– Это не Анна. Это Мэри.

Айвор разразился веселым смехом.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Похоже, я сегодня только и делаю, что попадаю впросак. Один раз уже оплошал, с Дженни.

Он снова рассмеялся, и было в этом смехе столько искреннего веселья, что Мэри не удержалась и рассмеялась тоже. Он не убрал руку, и это показалось Мэри настолько естественным и забавным, что она больше не пыталась освободиться. Так, в обнимку, они и двинулись вдоль бассейна. Для того чтобы он мог положить голову ей на плечо, Мэри была слишком мала ростом, поэтому, ласкаясь, он терся щекой о густые гладкие волосы у нее на макушке. Вскоре он снова запел, и ночь отозвалась на звук его голоса любовным трепетом. Закончив петь, он поцеловал Мэри. Анну или Мэри, Мэри или Анну – судя по всему, большой разницы он не видел. Были, разумеется, мелкие различия, но в целом эффект оставался тем же, а общий эффект, в конце концов, самое важное.

Дэнис спустился к подножию.

– Вы ничего не повредили? – задал он вопрос в темноту.

– Это вы, Дэнис? Я ушибла лодыжку… и колено, и еще руку. Я вся разваливаюсь.

– Моя бедная Анна, – сказал он и все же не удержавшись добавил: – Глупо было бежать вниз по склону в темноте.

– Не будьте ослом, – огрызнулась она с раздражением, сдерживая слезы. – Конечно, глупо.

Он присел рядом с ней на траву и уловил восхитительный аромат духов, всегда витавший вокруг нее.

– Зажгите спичку, – велела она. – Я хочу взглянуть на свои раны.

Он нащупал в кармане коробок. Язычок пламени взметнулся, потом стал гореть ровно. В его свете волшебным образом соткалась маленькая вселенная, мир красок и форм: лицо Анны, оранжевое дрожание ее платья, ее белые обнаженные руки, лоскуток зеленого дерна, а вокруг – темнота, уплотнившаяся и ставшая непроницаемой. Анна вытянула руки, обе были измазаны землей и зеленым травяным соком, на левой виднелись две-три ссадины.

– Не так плохо, как я думала, – сказала она.

Но Дэнис был страшно расстроен и расстроился еще больше, когда, взглянув на ее лицо, увидел невольные слезы боли, дрожавшие на ее ресницах. Выхватив носовой платок, он принялся стирать грязь с ее исцарапанной руки. Спичка догорела и погасла, зажигать новую пока не имело смысла. Покорно и с благодарностью Анна позволила ему поухаживать за собой.

– Спасибо, – произнесла она, когда он закончил обрабатывать и перевязывать ее ссадины. В ее голосе послышалось нечто, что заставило его почувствовать: она утратила свое превосходство над ним, стала младше него, вдруг превратилась в ребенка. Он ощутил себя невероятно большим, способным ее защитить. Ощущение было настолько сильным, что он инстинктивно обнял ее. Она придвинулась ближе, прильнула к нему, и некоторое время они сидели молча. Потом снизу услышали тихое, но на удивление ясно доносившееся пение Айвора. Он продолжал свою недопетую песню:

Последовала довольно долгая пауза. Можно было предположить, что это время потребовалось, чтобы подарить и принять несколько из тридцати поцелуев. Потом голос снова запел:

Замер последний звук, и настала ничем не нарушаемая тишина.

– Вам лучше? – прошептал Дэнис. – Вам так удобно?

Она кивнула в ответ на оба вопроса.

«Он тридцать запросил овец!» Овца, мохнатый баран, бе-бе-бе?.. Или все же пастух? Да, сейчас он решительно чувствовал себя пастухом. Он был хозяином положения, защитником. Чувство невероятной отваги накатило на него волной, согревающей, как вино. Он повернулся к ней и начал покрывать поцелуями ее лицо, поначалу беспорядочно, потом целенаправленно, ища губы.

Анна отвернулась, поцелуй пришелся в ухо, а следом под его губами оказалась нежная кожа ее затылка.

– Нет, – протестующе сказала она. – Нет, Дэнис.

– Но почему?

– Это помешает нашей дружбе, а она была такой приятной.

– Вздор! – возразил Дэнис.

Она попыталась объяснить:

– Ну как вы не понимаете? Это не… не наш жанр.

Анна не лукавила. Почему-то она никогда не воспринимала Дэниса как мужчину, который может быть любовником; ей никогда не приходило в голову даже представить себе романтические отношения с ним. Он был так нелепо молод, так… так… она не могла подобрать определение, но отлично понимала, что имеет в виду.

– Почему же это не наш жанр? – спросил Дэнис. – И, кстати, какое чудовищное и совершенно неуместное выражение.

– Потому что не наш – и все.

– А если я скажу, что это не так?

– Это ничего не изменит. Я считаю, что не наш.

– Я заставлю вас отказаться от своих слов.

– Хорошо, Дэнис. Только давайте в другой раз. Мне нужно вернуться домой и погреть лодыжку в теплой воде. Она начинает распухать.

Оспаривать возражения, связанные со здоровьем, было неловко. Дэнис нехотя встал и помог подняться своей спутнице. Она осторожно сделала шаг – «Ох-х-х!» – остановилась и тяжело оперлась на его руку.

– Я вас понесу, – предложил Дэнис.

Он никогда не пробовал носить женщин на руках, но в кино это всегда выглядело как необременительная возможность погеройствовать.

– Вы не сможете, – возразила Анна.

– Конечно, смогу. – Он почувствовал себя еще сильнее, способным помочь, как никогда прежде. – Обнимите меня за шею, – велел он.

Она повиновалась, и он, наклонившись, подхватил ее под колени и оторвал от земли. Боже милостивый, какая тяжесть! Спотыкаясь, он сделал несколько шагов вверх по клону, чуть не потерял равновесие и был вынужден отнюдь не плавно опустить, разве что не бросить, свою ношу.

Анна затряслась от смеха.

– Я же говорила, что вы не сможете, бедный мой Дэнис.

– Смогу, – сказал он без особой уверенности. – Попробуем еще раз.

– Это исключительно любезно с вашей стороны, спасибо, но лучше я попробую идти сама.

Она положила руку ему на плечо и, поддерживаемая им, медленно захромала вверх.

– Бедный мой Дэнис! – повторила она и снова рассмеялась.

Он, униженный, молчал. Трудно было поверить, что еще две минуты назад он целовал ее, сжимая в объятиях. Невероятно. Она была беспомощна, как дитя. И вот Анна снова вернула себе превосходство и опять стала далекой, желанной и недосягаемой. Надо же было свалять такого дурака – предложить этот дешевый трюк с поднятием на руки. К дому он подходил в состоянии глубочайшей подавленности.

Дэнис помог Анне подняться по лестнице, сдал ее на руки служанке и спустился в гостиную. К его удивлению, там ничего не изменилось. Он почему-то ожидал, что все будет по-другому, – ему казалось, что минула бездна времени с тех пор, как он покинул эту комнату. Как все тихо и гадко, размышлял он, оглядывая присутствующих. Единственным звуком, нарушавшим тишину, оказалось бульканье трубки мистера Скоугана. Генри Уимбуш был по-прежнему полностью поглощен своими бухгалтерскими книгами; он только что сделал открытие: оказывается, сэр Фердинандо имел обыкновение все лето есть устриц, независимо от наличия или отсутствия буквы «р» в названии месяца. Гомбо читал, нацепив на нос очки в роговой оправе. Дженни с загадочным видом карябала что-то в своем красном блокноте. Присцилла, сидя в любимом кресле у камина, изучала какие-то рисунки из сложенной перед ней стопки. Один за другим она отводила их на расстояние вытянутой руки, откидывала увенчанную оранжевой горой голову и, прищурив глаза, долго и внимательно разглядывала. На ней было платье очень светлого оттенка морской волны; на обсыпанной розовато-лиловой пудрой пышной груди, открывающейся в глубоким декольте, мерцали бриллианты. Изо рта у нее торчал под углом невероятно длинный мундштук. Высоко взбитая прическа тоже была инкрустирована бриллиантами; они вспыхивали каждый раз, когда Присцилла поворачивала голову. В стопке лежал цикл работ Айвора – зарисовки потусторонней жизни, сделанные им во время путешествия в состоянии транса по иному миру. На обороте каждого рисунка имелись пояснения: «Портрет ангела, 15 марта 1920 г.»; «Астральные существа во время игры, 3 декабря 1919 г.», «Группа душ на пути в высшую сферу, 21 мая 1921 г.». Прежде чем рассматривать сам рисунок, Присцилла читала его название на обороте. Как ни старалась – а старалась она усердно, – Присцилла никогда не испытывала видений, и ей не удавалось установить связь с миром духов. Приходилось довольствоваться чужим опытом.