Джин надеялась, что он не сочтет ее кокетливой или глупой, потому что она сама в это верила. Не из-за его тела, но, опять-таки, из-за ясности его намерений. И, как в тот давний день, она чувствовала себя необычайно довольной и ни в чем не нуждающейся. Она смотрела мимо него на огромный светопоглощающий город своей юности, а Ларри тем временем вытаскивал кредитную карточку из своего тонкого черного бумажника.

Официант вернулся и, извинившись, сказал, что не может обработать карточку, потому что нет света.

— Должны подать снова через минуту. Извините за задержку, мистер Монд. Это за счет заведения.

Он поставил на стол два бокала шампанского. Сидя за столиком, попивая шампанское и разговаривая — о необходимости придумать в ближайшие дни какое-нибудь развлечение для Филлис, о шансах Билла на не столь отдаленную выписку, о деле Ларри, которое грозит растянуться на все лето, о том, что обычные его планы провести конец августа со своими детьми рушатся, потому что у них вдруг объявились свои собственные планы, — они услышали чей-то голос из глубины ресторана, сообщавший, что свет отключен повсюду. Что такое происходило? Отключение электричества в Бруклине?

— Что произойдет, если отключение света достигнет и больницы? Может такое быть? — Она спрашивала об этом у Ларри, потому что тот понимал толк в электросетях, знал, как они работают, как устроены.

— Сомнительно. Но даже если это и случится, в большой больнице имеется большой резерв. У них там огромные генераторы. Подобная больница сама могла бы снабжать электричеством город.

Было почти полпятого, и Ларри дал официанту чек.

Поиски машины в пещере крытой стоянки грозили занять немалое время — собственно говоря, служитель выглядел убедительно занятым, стоя на пешеходной дорожке, уперев руки в бока и хмурясь на маленький транзистор на земле, как будто это был нашкодивший пес (хвост сломанной антенны клонился под этаким бойким углом, изображая сообразительность ради прощения). Служитель мотал головой.

— Я не знаю. Сказали, что ток вырубился повсюду от Канады до Флориды и вплоть до Детройта на западе. — Он со значительностью посмотрел на Ларри. — Выводы делайте сами.

— Что это значит? — спросила она, прищурившись на него, а затем на Ларри. Ей никто не ответил. Ларри попробовал включить свой сотовый: тот не подавал признаков жизни. В конце концов им удалось убедить служителя оставить радио и подогнать машину.

— Садись. Поедем в больницу, — сказал Ларри, давая служителю более чем щедрые чаевые и хлопая его по плечу. — Берегите себя!

Он вывел свой тяжелый агрегат на улицу и свернул за угол, чтобы направиться к мосту. Теперь Джин чувствовала себя в безопасности только в «дефендере»; она закусила губу, чтобы не расспрашивать его больше об электросетях и генераторах, об отце, о Филлис, обо всех жителях города, и сквозь широкое ветровое стекло вглядывалась в синее небо.

Часы над городской администрацией показывали одиннадцать минут пятого, и то же самое утверждали другие попавшиеся им на глаза часы, на углу Гринвич-авеню и Шестой, на котором в прежние времена так часто появлялась Джин, то есть там, где прежде находилась женская тюрьма. Четыре часа одиннадцать минут, точное время обесточивания. Вдоль зданий стояли люди. Сквозь толпу профильтровывалась атмосфера настороженности: внезапное чувство, что их оставили без присмотра, напоминало жителям всего города только об одном другом дне в его истории. Острожные владельцы магазинов опускали свои металлические решетки; и все же это всеобщее знание вводило в обиход и новое дружелюбие — то, которому способствовала приостановка обслуживания сотовых телефонов в дополнение к временному отсутствию света, охлажденного воздуха и стиснутого подземного передвижения.

То же самое время возвещали и третьи часы, на угловом банке на Четырнадцатой. Прилив колыхался с большей целенаправленностью, люди и машины, офисные работники, направлявшиеся домой. Движением управляли добровольцы: на Шестнадцатой улице это был рыжий толстяк с закатанными рукавами и важным видом отбивающего мяч бейсболиста; на Тридцать третьей еще один занимался тем же, чем в остальные дни, только на этот раз его вроде бы слушало большее количество народа. Да приидет народ мой, подзывал к себе черный человек с волосами, похожими на коврик из крючков, воздев обе руки и глядя поверх них в точку схода, в которой должны были выситься башни, этакий Моисей с магазинной тележкой, полной невозвращенных жестянок и бутылок, стоявшей прямо посреди оглашаемой клаксонами авеню, Моисей перед Красным морем сияющих копьеносцев-автомобилей.

— Позволят ли маме остаться в больнице? — сказала Джин, набирая на своем телефоне номер Мэрианн и надеясь, что эти нажатия на кнопки каким-то образом вернут его к жизни. — О, посмотри, — проговорила она, изгибаясь, чтобы видеть через боковое окно. — Давай остановимся.

Беременная с солидным сроком черная женщина на высоких каблуках и в красном платье брела, широко расставляя ноги, вниз по улице, откидываясь назад и, казалось, не замечая, что свитер, который она держит в руке, волочится позади нее по тротуару. Ларри свернул к обочине, а Джин опустила стекло и закричала:

— Прошу прощения! Мисс — мэм! Мы можем вас подвезти?

Женщина оглянулась и благодарно кивнула, слишком ошеломленная или слишком запарившаяся, чтобы говорить. Она проковыляла к ним, не ускоряя шага, и забралась в машину, заднюю дверцу которой, изогнувшись, открыла Джин. Вслед за ней туда же протиснулись еще четверо человек, и Джин вытянула руку, чтобы защитить готовую лопнуть женщину.

— Спасибо, — сказала та. — Меня зовут Мельба.

— Привет, Мельба, — сказал Ларри, кивая Джин, чтобы она закрыла дверь.

Значительные вес и высота «дефендера» были благом. Джин выглянула наружу, ища признаки грабежей и ада кромешного.

— Там сзади все в порядке?

В дополнение к Мельбе к ним погрузились две очень маленькие испанки средних лет, молодой человек в легком полосатом костюме и с портфелем в обнимку, а также парень-латиноамериканец примерно девятнадцати лет, устроившийся в самом дальнем отсеке.

— Да, мужик, спасибо за подвоз, — отозвался парнишка сзади. — Ты сам откуда?

Джин обернулась, чтобы на него посмотреть, и, увидев неопределенный пушок над его верхней губой, снизила его возраст до пятнадцати. А что до его вопроса — он был достаточно сложным и для обычного дня, так что она испытала облегчение, когда Ларри сказал:

— Мы сворачиваем на Вестсайдское шоссе на Сорок четвертой улице. Куда вы направляетесь?

Его вопрос был обращен к Мельбе.

— Сорок четвертая пойдет, я живу на углу Пятьдесят первой и Восьмой — остаток пути смогу пройти пешком.

— Мы отвезем вас домой — и всем остальным там, боюсь, тоже придется выйти, если только никому не надо к Вашингтонским Высотам.

Маленькие испанки, возможно, родственницы, согласно забормотали: «Пятьдесят первая годится, Пятьдесят первая хорошо», — но тут встрял хозяин полосатого костюма.

— Слышь, даю сотню баксов, чтоб отвез меня на угол Восемьдесят девятой и Парка.

— Прости, дружище. Нам надо ехать в больницу.

— Прекрасно. Даю две сотни.

Ларри глянул в зеркало заднего вида, отыскивая лицо этого типа, без приглашения сидевшего на заднем сидении его машины.

— Я же сказал, мы едем в больницу.

— Пятьсот баксов! — Он уже кричал. — Давай, мужик.

Джин не смела посмотреть назад. Ларри подъехал к тротуару — непростой маневр в этой разбухшей реке горячего металла — оглянулся и смерил взглядом этого человека, чье лицо покрывали струйки пота, и портфель, который тот по-прежнему стискивал так, словно он был набит золотыми кирпичами.

— Хочешь выйти здесь? Или на Пятьдесят первой?

— Чтоб тебя, мужик! Чего тебе надо? Черта лысого я стану платить больше пятисот.

Ларри вышел и, спокойный, но со стиснутыми челюстями, открыл пассажирскую дверь.