Крендл приподнял меня, и все уставились на мою повисшую плетью правую руку. Ощущение было таким, будто в плече у тебя обломок камня.

— Перелом, — сообщил я.

— Не похоже, — ответил Лихтель, — мне кажется, вывих.

— Вообрази, Кагер, ты сейчас собака, а наш Пауль — ветеринар. Так что придется тебе поверить его диагнозу, — попытался пошутить Крендл.

Не помню, развеселила нас его шутка, кажется, все-таки она возымела эффект.

Я, не в силах шевельнуть рукой, побрел в лес, остальные за мной. Дойдя до прогалины, мы наткнулись еще на нескольких тяжелораненых солдат СС. Судя по всему, лесной ужас приближался к финалу. Противник почти прекратил пулеметный огонь, утих и артобстрел. Лихтель хотел было осмотреть мою пострадавшую руку, но я велел ему заняться другими ранеными. Поскольку ни санитаров, ни тем более военврачей поблизости не было, оставалось довольствоваться его квалификацией скотского доктора.

Боль становилась нестерпимой, я улегся на левый бок, а остальные, кто не был ранен, стали в боевое охранение по всему периметру полянки. Пожевывая жвачку, Крендл склонился ко мне:

— Ну, как? Больно?

Разумеется, мне было больно. Так я ему и заявил.

— Да, судя по всему, на самом деле больно, — ответил мой приятель.

Подошел Лихтель и стал ощупывать плечо.

— Никакого перелома нет, — заверил меня наш ветеринар. — Просто сильный вывих. Можно попытаться вправить его, но — предупреждаю — это жутко больно.

Я больше не мог пребывать в таком состоянии. И велел ему попытаться. Лихтель обеспокоенно взглянул на меня и подозвал Брюкнера, Крендла и Лёфлада. Я продолжал лежать на левом боку. Лёфлад стиснул мне ноги, чтобы я не брыкался. Крендл ухватил меня за голову в каске, да так, что я уже подумал, что он собрался свернуть мне шею. И тут Лихтель ловко ухватил меня за предплечье, ему помогал Брюкнер — требовалась грубая физическая сила. Что уж они там со мной делали, не могу сказать — отключился от болевого шока.

Придя в себя, я увидел на поляне целую толпу военврачей. Мой взвод получил приказ садиться на грузовик и возвращаться в Таганрог. Но бойцы без меня ехать отказывались. Военврачи разъяснили мне, что меня отправляют в полевой госпиталь, но я наотрез отказался. Поднявшись, я повел взвод через лес к дороге. Мы намеренно выбрали такой путь, чтобы отыскать тело Цайтлера. И отыскали. И вот теперь мы стояли и молча смотрели на погибшего товарища. Рот его был полуоткрыт, и я увидел, что у него не хватает двух зубов. Тех самых, которые выбил ему в Таганроге наш здоровяк Брюкнер. У меня сжалось сердце.

— А этот еще жив, — сообщил Алум.

Мы увидели лежащего на земле русского с рваной раной в предплечье и довольно глубокой раной в области живота. Никто из нас не знал, как быть с ним. Еще полчаса назад подобной проблемы возникнуть не могло. Но сейчас, когда бой завершился, мы не могли просто так прикончить его — все-таки нечестно.

— Они убили Цайтлера, — многозначительно произнес Брюкнер.

— А мы уложили вон сколько их, — ответил Лёфлад. Брюкнер, резко повернув голову, уставился в сторону.

— Проследите, чтобы никого поблизости не было. И предупредите, если кто-нибудь появится, — попросил нас Лихтель.

Сначала мы не поняли, что он замышляет. Пожевав губами, будто раздумывая о чем-то, Лихтель обвел глазами деревья. Никого. Быстро став на колени, он извлек из ранца индивидуальный пакет. Стащив с русского шинель и гимнастерку, он снегом протер рану сначала на плече, потом на животе. Рана на животе кровоточила. Достав хирургическую иглу, он вставил кетгут и, приложив палец губам, дал раненому русскому понять, чтобы тот не вопил. После этого стал ловко, совсем по-врачебному заштопывать рану. Покончив с этим, наложил повязку, снова помог русскому надеть гимнастерку и шинель и жестами объяснил ему, чтобы до нашего ухода он не вставал.

Мы уже успели отойти метров на 10—15, как Брюкнер вновь стал брюзжать.

— Ты спас жизнь врагу.

Лихтель предпочел промолчать.

На дороге мы собрали с тел погибших боеприпасы, потом пешком направились в сторону Таганрога. Тут как раз прибыли грузовики и полугусеничные вездеходы забрать нас. Уже во второй раз русские вынудили нас отступить.

Оказалось, все это время танки и большая часть техники Гота спокойно стояли в городе. Генерал решил воспользоваться окольными лесными дорогами. В результате из 200 отправленных бойцов вернулись лишь 90 человек. Остальные остались лежать в лесу. У меня тогда создалось впечатление, что танки для Гота были куда важнее людей.

К февралю нашу колонну в полном составе перебросили в Ростов-на-Дону для ремонта техники и пополнения личным составом. ОКВ сменило стратегические приоритеты, и главной задачей вермахта теперь стало овладение Азовом, Сальском, а также нефтеносными районами Кавказа. 5-я дивизия СС, вновь под командованием обергруппенфюрера Феликса Штайнера, развертывалась для нанесения удара по Мариновке.

Наше поражение под Сальском, а также злополучный обстрел, под который мы угодили в лесу, поставили Кюндера в весьма невыгодное положение, значительно понизив его авторитет как командира, причем даже в глазах Дитца, а потом их рядового состава. Все без исключения батальоны по причине высоких потерь нуждались в пополнении. К середине февраля в Ростов-на-Дону стали прибывать танки «тигр» новой модификации. И с каждым днем рождались все новые и новые слухи: фон Манштейн прибыл сменить Гота, возобновилось сражение за Москву, 3-я дивизия ваффен-СС совершила прорыв в районе Ивановки. Мы понятия не имели, что из этого правда, а что домыслы. Впрочем, это роли не играло, поскольку нам все казалось красиво поданной ложью.

Каждое утро на построении нас убеждали, что мы выигрываем войну. Каждый полдень на ростовскую базу прибывали потрепанные в боях танки, полуобгоревшие грузовики и раненые. Надо было видеть их лица! Они возвращались из Батайска, Александрова, Имени. Этим солдатам воспрещалось вступать с нами в какие бы то ни было контакты, сообщать нам, где и на каком участке они сражались. А, собственно, почему? Ведь, раз уж мы выигрываем войну, пообщаться с ними нам как раз было бы неплохо для поднятия боевого духа. И факт подобных запретов говорил сам за себя.

Гражданское население Ростова-на-Дону с воодушевлением воспринимало наши поражения. Партизаны устраивали в городе акции саботажа, нередко вступали с нами в схватки. По этой причине нам строго-настрого запретили покидать расположение части. В город срочно вызвали «айнзатцгруппу С», было начато расследование инцидентов. Вскоре выяснилось, что в Ростове-на-Дону действовали группы переодетых в штатское сотрудников НКВД, они и устраивали атаки.

Расположение части обнесли ограждением из колючей проволоки, соорудили ворота, контрольно-пропускной пункт и наблюдательные вышки. Нам с Крендлом это очень напомнило тюрьму. Охране была дана инструкция стрелять на поражение по любому, кто приблизится к ограде ближе чем на 15 метров. В результате погибло примерно полтора десятка солдат вермахта, рискнувших нарушить это предписание, о существовании которого они, естественно, не знали.

С крыш близлежащих домов время от времени по нам открывали огонь вражеские снайперы. Страх угодить под пулю бьющего без промаха русского стрелка не покидал нас ни на минуту. Мы не знали, откуда в нас могут выстрелить, потому что мест было сколько угодно, а вот возможности укрыться для нас не было практически никакой. В бою легче — там ты хоть видишь противника перед собой. А если не видишь, вмиг определишь, где он, по вспышкам выстрелов. На базе в Ростове-на-Дону мы сразу же бросались куда придется, молясь про себя, чтобы кто-нибудь еще заметил, откуда исходила угроза.

Однажды холодным, ветреным утром мы с Крендлом разгружали ящики с боеприпасами с грузовика. Вдруг послышался странный звук — не то щелчок, не то треск. Кто-то заорал: