Если бы можно было хоть раз высказать все это Катрин прямо в глаза… Но это не привело бы ни к чему, кроме крика, слез и брани. Бессмысленно. Когда на нее, Хельгу, обрушилось жестокое разочарование из-за измены Густава, она отказалась от мысли устраивать какие-то сцены. Она просто упаковала свои чемоданы, взяла за руку ребенка и пошла прочь.

Если бы она уступила своему желанию высказать дочери все, что она думает о ее поведении, то пришлось бы сделать и следующий шаг – выбросить ее на улицу. И что бы стало тогда с Катрин? А с Даниэлой? И только ей, Хельге, опасаться нечего, она способна шагать по жизни и в одиночестве.

Это она доказала, уйдя от Густава. Она не приняла от него никаких денег – взять их казалось ей постыдным после того, что он совершил. Вместо этого она уговорила родителей выплачивать ипотечные взносы за дом, расположенный на улице Моцарта, чтобы этот дом стал частью ее наследства. Вложив соответствующие средства, она оборудовала на первом этаже торговую лавку и, став хозяйкой «Малой вязальни», обрела независимость. Ей было необходимо доказать Густаву, что она обойдется и без него. Хельга с удовольствием бы вернула себе и девичью фамилию, но отказалась от этого только ради Катрин.

А теперь Густав ставит себе в великую заслугу, что устроил для Катрин эту квартиру в Дюссельдорфе. До чего же глупо этим гордиться! Ему бы никогда не собрать нужную сумму за такой короткий срок, если бы она, Хельга, тянула из него деньги, как это делают другие женщины после развода. И для чего дочери эта квартира? Намерение Густава очевидно: вбить клин между Хельгой и дочерью. Но до сих пор это ему не удалось, да никогда и не удастся. Пусть Катрин, если это ей нужно, время от времени катается в Дюссельдорф и обратно, встречается там с каким-то мужчиной или пребывает одна – Хельга и дальше будет помалкивать. Придет время – и Катрин все же поймет; поймет, как хорошо в родном доме; поймет и то, что вовсе не обязательно иметь для счастья мужчину. Ведь сама она, Хельга, доказала это дочери собственной жизнью. А если бы захотела, то всегда могла бы с кем-то сойтись.

Хельга опорожнила стопку и поставила ее на стеклянную полку перед зеркалом. Сняв юбку и бюстгальтер, она прыснула дезодорантом. Качающееся овальное зеркало было недостаточно велико, чтобы рассмотреть себя с головы до ног. Но ей это не обязательно. Она знала, что может быть вполне довольна своей фигурой. Конечно, талия уже не такая, как у девушки, да и грудь малость отяжелела, но ожидать чудес в ее возрасте не приходится. Зато голени были все еще стройные, бедра плотные, да и руки безупречны. Положительно сказывалось то обстоятельство, что она каждое утро не менее получаса делала гимнастику на большом белом ковре у кровати. Это, правда, не избавило ее от тонкого слоя жирка на животе, но все же он был плотным и смотрелся недурно. Отказываться от полноценного питания и напитков она не хотела – это были немногие радости ее жизни.

Хельга сняла очки, сложила их и убрала на стеклянную полку. Теперь и лицо ее казалось мягче, поскольку она не могла его ясно видеть, и производило впечатление более молодого и красивого. Вполне довольная своим видом, она принялась освежать и обновлять макияж. Как и дочь, она не пользовалась при этом очками, а держала маленькое зеркальце у самых глаз.

Удовлетворенность собственной внешностью – Хельга обнаружила разве что одну-единственную морщинку и не заметила никаких признаков нарастания второго подбородка – благотворно сказалась на настроении. «Как бы ни вела себя Катрин, – подумала она, – я ничего изменить не могу. Волноваться из-за этого совершенно бессмысленно. Но что бы там ни было, я себя не выдала, проявила выдержку. Вообще, сохранять выдержку в любой жизненной ситуации – вот что главное. Я вынесла бремя ее брака с тем несчастным человеком, переживу и этого Жан-Поля. Было бы смешно предполагать что-то иное!» Хельга нанесла тени на веки.

«Но могла бы хоть сказать, когда вернется. Спрашивать ее об этом неудобно, это было бы похоже на то, будто я собираюсь ограничивать ее свободу. Наверное, завтра к полудню она уже вернется… А что если задержится? На всякий случай, надо будет опять попросить Тилли, чтобы заменила Катрин. Тилли, конечно же, явится со своей малышкой, которую оставить не с кем. Ну да не беда. Малютка Ева бывает вполне довольна, когда ей позволяют поиграть с кусочком шерсти и вязальным крючком.

Как же все-таки жаль, что Даниэла совсем не интересуется рукоделием!»

Легка на помине, Даниэла просунула голову в дверь как раз в тот момент, когда Хельга подумала о ней.

– Бабуленька, я уже вымылась и почистила ноготки. Что мне надеть?

Хельга улыбнулась ей.

– Что хочешь, дорогая…

– О, отлично! – воскликнула девочка, совсем уже собравшись закрыть за собой дверь.

– Не спеши, дай мне закончить. Надевай, что хочешь, только не джинсы и вообще не брюки. Ни длинные, ни короткие.

Даниэла поджала губы.

– Что же тогда остается?

– Загляни в свой гардероб и посмотри! Я не собираюсь тебе ничего навязывать.

Катрин, надев очки, ехала в наступающих сумерках. Зажглись уличные фонари, и она включила фары.

Редко имея возможность водить машину, она еще получала от этого удовольствие. В Гильдене автомобиль был ни к чему: все расстояния легко преодолевались пешком, поэтому мать в свое время очень возражала против приобретения машины. Но поскольку отец очень дешево продал – почти подарил ей – это маленькое, очень маневренное и, конечно, не новое средство передвижения, Катрин удалось преодолеть сопротивление матери.

Но прежде чем окончательно сдаться, Хельга высказала свои сомнения:

– А кто будет оплачивать налог? А страховку? А расходы на бензин?

– Такую машину можно от налогов и освободить.

Катрин использовала свой автомобиль в основном для посещения прядильных фабрик, чтобы высказать свое мнение о качестве нити непосредственно на месте. Ездила она и на показы модной одежды, чтобы всегда быть в курсе новейших течений. Лично для себя она пользовалась машиной только для поездок в городской лесопарк или на Олигскую пустошь, где она, если только позволяла погода, ежедневно рано утром бегала трусцой. Ну и, конечно, машина нужна была для поездок в Дюссельдорф два-три раза в месяц. Сидеть за рулем собственного автомобиля значило для нее испытывать своеобразное чувство раскованности, которое ей нравилось, хотя Катрин и сознавала, что оно обманчиво.

Тем не менее у нее были все основания гордиться своим уверенным и элегантным стилем управления машиной. Как только машина приближалась к светофору, Катрин заранее отпускала педаль акселератора, чтобы не приходилось в самый последний момент резко тормозить. Она никогда не допускала, чтобы машина визжала на поворотах, а коробка передач хрипела от перепадов скорости, умела всегда заблаговременно подать необходимый сигнал.

В этот вечер ей также доставляло спортивное удовольствие, продвигаясь в волнах очень интенсивного предвечернего потока машин, лавировать, пробираясь через их строй, чтобы благополучно добраться до места назначения. Этот так любимый ею маленький автомобильчик казался ей едва ли не частью ее существа.

Объезжая стороной центр Дюссельдорфа, она всего за какой-то час добралась до предместья Западный Ратинген, где ее отец на правах застройщика приобрел квартиру в громадном жилом комплексе. Чтобы ограничить сумму налогов, он оформил квартиросъемщицей свою дочь сроком на пятнадцать лет, с условием, что квартира будет ею действительно использоваться. Но Катрин, конечно же, сразу поняла истинную подоплеку его намерений, так что Хельге даже не пришлось их ей растолковывать: этой квартирой отец хотел обеспечить Катрин и Даниэле возможность покинуть при случае дом в Гильдене.

Но пока из этого ничего не выходило. Да и не могло получиться, думала Катрин, пока, припарковав машину на ярко освещенной стоянке, поднималась в лифте на восьмой этаж и открывала дверь квартиры. Этого было явно недостаточно. Две комнаты, ванная и кухня – это мало для нее и Даниэлы, привыкших в Гильдене к просторным помещениям с высокими потолками. Если бы квартира была хоть трехкомнатной, то могла бы еще как-то им подойти. Может быть… И к тому же в Гильдене у Даниэлы все подружки, и, вообще, только там она чувствует себя дома. А как быть самой Катрин?