Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Ты это говоришь всерьез? – Хельга не могла скрыть своего ужаса. – Ты хочешь начать с ним все заново?

– Я говорю: из-за тебя не откажусь. А если порву с ним, то только потому, что решу это сама.

– Если ты опять с ним свяжешься… – начала Хельга, сделав глубокий вздох, и замолкла. Она хотела сказать: «то можешь паковать чемоданы», но в самый последний момент осознала, что Катрин может поймать ее на слове и действительно уйти. – Катрин, – сказала она другим тоном, – дорогая, ну не хочешь же ты действительно опять с ним связаться?

– Я хочу хотя бы его выслушать. На это у него есть полное право.

– Только не воображай себе ничего такого. Справиться с ним тебе не по плечу.

– Видно будет.

Хельга Гросманн еще оставалась в лавке, когда Катрин умчалась. Она еще успела кое-что привести в порядок, проверила, на своем ли месте стоят штабеля картонных коробок, сложила в аккуратную стопку журналы. Без всего этого можно было бы и обойтись, но она внушила себе, что сделать уборку совершенно необходимо.

Существенно было и то, что Катрин не хотела встретиться на выходе с Даниэлой и ждала, пока та уйдет гулять, чтобы покинуть дом самой.

Хельга была крайне обеспокоена ссорой с Катрин. Столь настойчивой она ее раньше не знала, да и Хельге уже много лет не приходилось спорить с таким ожесточением. Она ненавидела яростные столкновения с окружающими ее людьми. Ей пришлось пережить их уже в детстве, так что хватило на всю оставшуюся жизнь. Родители постоянно ссорились друг с другом по всяким поводам, но чаще всего из-за денег. До драки, правда, никогда не доходило, по дух насилия так и носился в воздухе. Во всяком случае, так казалось Хельге, которая и сама слишком часто становилась яблоком раздора. Она никогда не знала, на чью сторону встать: иногда поддерживала отца, но чаще мать, которая постоянно ей жаловалась и плакала у нее на груди. Отец, конечно, ничего подобного не делал. Но каждый раз, когда она ощущала себя связанной с матерью сердцем и душой, когда недолго было и до того, чтобы им обеим покинуть отца и эту невыносимую домашнюю обстановку, родители все-таки мирились, и эти примирения, как казалось Хельге, были столь внезапны и столь же мало объяснимы, как и вспышки новых ссор. Тогда Хельгу моментально сталкивали с пьедестала маминой утешительницы, и она становилась никем и ничем. Она теряла к себе всякое уважение, казалась себе совершенно лишним человеком.

Потом, если все шло нормально, они некоторое время играли в счастливую семью. Взрослея и обогащаясь жизненным опытом, Хельга продолжала жить с дурным предчувствием, что мирное сосуществование в семье недолговечно, что опять придет момент, когда родители по самому ничтожному поводу – из-за невычищенной пепельницы, или слишком высокой суммы счетов за телефонные переговоры, или неправильно выжатого тюбика зубной пасты – снова набросятся друг на друга, готовые биться насмерть.

Хельга буквально сбежала из этого дома, бросившись в объятия уравновешенного, надежного – нет, нет не надежного, а только казавшегося таким, – Густава Гросманна. Она дала себе клятву, что в ее семейной жизни не будет брани, и эту клятву сдержала. Сколько раз она молча переносила неприятности, сколько раз мирилась с проявлениями недостаточного внимания, не позволяя себе ни одного злого слова. Она всегда была ровна, мила и великодушна. Ничего более гармоничного, чем их брак, не существовало в совместной жизни двух любящих людей. Но все это только до тех пор, пока – здесь поток мыслей Хельги прервался, ибо и по сей день воспоминание причиняло ей боль, – пока она не узнала о его неверности. Для нее это было предательством, искупить которое невозможно. Оставался единственный выход назад в ад родительского дома.

Но теперь она была уже не ребенком, не жертвой, разрываемой на части двумя враждующими сторонами, а сознающей свою независимость взрослой женщиной. У нее хватало сил на то, чтобы принимать родителей такими, какие они есть: их нападки отскакивали от нее, как от стенки горох; она выработала мудрую стратегию, направленную на защиту Катрин, и жила теперь только ради дочери, полная решимости так и существовать до конца своих дней. Оглядываясь назад, Хельга сознавала, что Карл для нее ничего не значил. Самое большое, что он сделал, состояло в том, что она обрела уверенность: она достаточно привлекательна, чтобы найти себе партнера. Тем выше, по ее мнению, следовало оценивать ее решение посвятить жизнь только дочери.

С Катрин она вела такую жизнь, к какой всегда стремилась: в мире и взаимопонимании. Историю с Петером она ей быстро простила. Реагировала на эту связь великодушно и с полным пониманием, как могла бы сделать только любящая мать. Поступать так ей было легче оттого, что она с самого начала знала: этот брак не более чем эпизод. Петер был слабым, отрешенным от жизни и мечтательным. Для Катрин он никак, не был подходящей партией. Хельга знала: как только первая влюбленность пройдет, Катрин это осознает.

Но до этого дело даже и не дошло. Он скоро удрал из жизни, от всех мучительных проблем, быть может, зная, что молодая жена не станет ему той постоянной опорой, в которой он так нуждался.

Что бы стало с Катрин в тот момент, не будь у нее матери? Именно она, Хельга, всегда стояла с ней рядом, утешала и ободряла ее, именно Хельга стала созидателем новой жизни дочери. Она не только говорила, но и доказывала ей, что женщина вполне может быть счастливой и без мужчины.

И так счастливы они были все эти годы – они, только вдвоем, и еще с очаровательной маленькой Даниэлой. Оглядываясь назад, Хельга была готова простить Петеру все на свете только за то чудесное маленькое существо, которое он оставил им в наследство. Да, она, Хельга, всегда была великодушна: заставила себя смотреть сквозь пальцы на раннее увлечение Катрин, да и на теперешнее поведение. Эта связь с Жан-Полем, который, разумеется, лишь пользовался слабостью Катрин, стоила не больше, чем старая шляпа. Но она, Хельга, не смеялась над Катрин, не порицала ее. Она приняла эту напасть, даже не давая Катрин ощутить, как сильно страдает из-за нее.

Хельга всегда доверяла здравому рассудку Катрин, была уверена, что рано или поздно прорвется пелена, окутавшая ее сознание. Так оно и случилось. Да, Хельга всегда старалась все понять, не осуждая никаких женских причуд дочери, никаких ее человеческих слабостей. Но то, что Катрин падет так низко только потому, что он примчался сюда собственной персоной, выходило за пределы ее понимания. Это превзошло все самые худшие опасения.

И все же, все же! Не должно было случиться такого, чтобы она потеряла самообладание. Она просто набросилась на Катрин. И как ей представлялось теперь, по зрелом размышлении, речи ее напоминали по тону те, которые она когда-то слышала от своей матери.

Конечно, и Катрин вела себя неправильно. Вместо того чтобы смириться и попросить прощения, она начала проявлять строптивость. Если таков результат многолетнего воспитания в ней миролюбия и самообладания, то она, Хельга, видимо, делала что-то не так.

Нет! Нет! Дело не в Катрин! В жизнь дочери вторгся демон. Эту злую шутку сыграли с ней женские гормоны.

Она, Хельга, никаких ошибок не допускала, она только на момент проявила слабость. Больше это не должно повториться! Она уж сумеет снова взять бразды правления в свои руки.

Но ощущение у нее было такое, словно это короткое столкновение высветило трещину в фундаменте их совместной жизни.

Когда Хельга поднялась вверх по лестнице, почти уверенная в том, что Катрин уже ушла – ведь она так торопилась к своему дражайшему Жан-Полю, – казалось, что волнение немного улеглось. Хельга увидела Даниэлу, удобно устроившуюся перед телевизором. Тут-то все предохранители в нервной системе Хельги немедленно перегорели.

– Как это тебе в голову пришло? – закричала она. Даниэла вздрогнула всем телом от этого непривычного тона.

– А что такое? – испуганно, но без всякого беспокойства спросила она.

41
{"b":"138599","o":1}