– А такое возможно? – с надеждой спросил я.

Вишневский замялся:

– Ты особо-то не надейся, Бедуин, но… Мы здесь на Стрелке не только свои кошельки набиваем, науку тоже потихоньку вперед двигаем.

Я вернулся в лабораторию к Разенкову. Генетик предложил мне чаю и принялся дотошно расспрашивать о последних событиях. Я рассказал подробно про желтый свет на «Октябренке», как встретился с Потапом и как мы с ним проделали весь путь к Стрелке. Умолчал лишь про то, что нас сопровождал атрийский рысенок. Зато поведал, как Потап насильно сделал мне инъекцию антидота – действие, которое мог совершить только человек в полном рассудке, а уж никак не безмозглый зомби. У «ходячего мертвеца» на подобное не хватило бы разума.

– Что ж, давайте попробуем установить, когда именно Потап стал зомби, – предложил Разенков, как только я закончил. – Из того, что вы рассказали, господин Рязанцев…

– Бедуин, – перебил я. – Зови меня просто Бедуин. И давай на «ты». Нам обоим будет проще.

– Тогда я Алекс.

Я кивнул и усмехнулся: вот и закорешились. Мне обязательно нужно с ним дружить, ведь теперь в его руках жизнь Потапа. Да-да, именно жизнь, потому что никто не докажет мне, что Леха мертв!

– Итак, – продолжал Разенков, – из того, что ты рассказал, следует, что Потап мог стать зомби только в результате аномального явления на «Октябренке». Других источников ка-излучения у вас на пути не было.

– Не было, – подтвердил я. – Но после «Октябренка» Потап вел себя не как зомби. Иначе я бы заметил.

– Зомби теряют разум не мгновенно. Процесс деградации мозга происходит постепенно, – пояснил генетик. – В зависимости от полученной дозы излучения он длится от нескольких минут до одних суток. Более того, пока происходит перестройка организма, у человека даже еще циркулирует кровь. Так что, если ка-излучение, превратившее Потапа в зомби, было не слишком интенсивным, твой напарник вполне мог первые сутки оставаться нормальным человеком.

– С момента катастрофы на «Октябренке» и до того, как мы подошли к воротам Стрелки, прошло ровно трое суток. Три дня и три ночи, – веско сказал я. – Почему Потап продержался так долго?

– Ну… – Разенков задумчиво походил по лаборатории, понаблюдал через стекло за Лешей. – Такие случаи бывали и раньше. Один из них даже официально зафиксирован. Но вряд ли ваш аналогичен тому.

– Почему?

– Да потому что того зомби вел шептун.

К счастью, Разенков не смотрел на меня и потому не видел, как исказилось мое лицо. Я сумел быстро взять себя в руки и даже изобразить заинтересованность:

– Расскажи подробнее, Алекс.

– Подробностей я толком не помню, но если в двух словах… Бродяга попал под действие ка-волн и стал превращаться в зомби. Тут-то его и подцепил шептун, накинул ментальный поводок и водил по диким землям несколько дней, пока на пулю изгоев не нарвался. Зомби они убивать не стали, продали нам для исследований.

– И что? – поторопил я.

– Зомби был на редкость адекватен. Помнил свое имя и вообще вел себя так, будто попал под облучение не больше часа назад, хотя – и это установили точно – прошло несколько суток.

– То есть все дело в шептуне? – Мой голос дрогнул.

– Да, – кивнул Разенков. – Похоже, когда сильный псионик – шептун, меченосец или другой какой-нибудь гипнотизер – воздействует на мозг зомби, он защищает его от деградации. Тормозит процесс распада личности.

Генетик помолчал и добавил с усмешкой:

– Знаешь, Бедуин, если бы я не знал, кто именно привел к нам Потапа, решил бы, что это сделал изгой или шептун.

От его слов мне резко поплохело. Стало душно, на висках выступили капельки пота. Сердце ударило о ребра и застучало с силой молотобойца. Я настороженно взглянул на Разенкова. Уж не намекает ли он, что я превращаюсь в изгоя или, упаси боже, шептуна?!

– Ты как себя чувствуешь, Бедуин? – встревожился генетик. – Покраснел, дышишь тяжело. Да у тебя жар!

– Все в порядке, просто нога разболелась, – соврал я.

– Сделаю тебе обезболивающее. – Разенков открыл один из шкафов.

– Не надо, потерплю, – отказался я. – Пойду, пожалуй, в столовую, пообедаю.

– Погоди. – Разенков загородил дверь, выразительно посмотрел на меня и с нажимом сказал: – Бедуин, ты попал под ка-излучение одновременно с Потапом, но почему-то не превратился в зомби…

– И что?

– Ничего. – Генетик улыбнулся и отошел от двери. – Просто хочу, чтобы ты знал: мутацию можно выявить на ранней стадии. Человек еще и сам не знает, что становится меченосцем или упырем, а приборы – раз, и показали.

– И что? – повторил я.

– Есть одна сыворотка… Она на стадии разработки, официально пока не признана, да и вообще о ней мало кто знает… Но тебе, конечно, это все неинтересно. Иди, ты же пообедать хотел.

Я вернулся к столу, сел на стул.

– Поговорим начистоту, Алекс.

– Если начистоту, то ты не мог побывать под действием ка-излучения и не измениться. Не мог, понимаешь?

– Думаешь, я стал мутантом? – Фраза далась мне с трудом. Но нельзя же бесконечно прятаться от правды. Пришла пора выяснить ее.

Разенков в ответ неопределенно повел плечами:

– Могу тебя обследовать, Бедуин. Конечно, неофициально – так, что никто, включая Вишневского, ни о чем не будет знать. Поставлю точный диагноз: идет ли у тебя мутация, и если да, то какая именно. Естественно, это не бесплатно… Ты же понимаешь… Зато полную сохранность тайны гарантирую.

– У меня при себе ничего нет.

– Сделаю в долг, – пообещал генетик. – У нас с тобой сейчас общие секреты, поэтому придется научиться доверять друг другу.

Оказывается, Алекс, когда надо, тоже умел улыбаться весьма обаятельно. Белозубая голливудская улыбка. Ну, просто рубаха-парень!

– Во сколько мне обойдется такое исследование? – уточнил я.

Разенков назвал сумму. У меня прямо-таки челюсть отвисла. Вот тебе и «ботаники-умники-очкарики»! Обдерут как липку, даже глазом не успеешь моргнуть. Пожалуй, я предпочту встретиться на узкой тропинке с толпой мародеров, чем с одним из них.

– Две новости, – объявил Разенков на следующий день, когда я вновь пришел в лабораторию. Накануне он долго изучал меня, брал анализы, снимал энцефалограмму, томограмму и черт знает что еще.

– Давай хорошую.

– Лучше по порядку, – возразил он. – Итак, ты мутант. Скорее всего мутант-псионик.

– Это хорошая новость? – мрачно спросил я.

– Плохая, – поправил Алекс. – А хорошая… Помнишь, я говорил тебе о сыворотке?

– Ну?

– Она не сможет вылечить тебя…

– И это ты называешь хорошей новостью? – возмутился я.

– Дослушай до конца! Вылечить она не вылечит, но развитие мутации затормозит.

– Насколько долго?

– За год ручаюсь. А там видно будет. – Алекс замялся. – Не хотел говорить тебе сразу… У меня на Большой земле в Штатах есть один знакомый. Он… э… как бы это сказать… экстремальный хирург.

– То есть?

– Делает такие операции, за которые не берется больше никто.

– Он сможет мне помочь?

– Не сразу. У тебя же изменения на генном уровне. Нужны исследования, оборудование, деньги… К тому же теперь тебе официальный проход на Большую землю закрыт – всех, выезжающих из АТРИ, обязательно проверяют на предмет мутаций. А ребята-проверяющие там дотошные, я их знаю, учились вместе. Короче, я этот вопрос улажу, договорюсь, чтобы тебя выпустили без медосмотра, но мне понадобится время и опять-таки деньги…

– Сколько? – перебил я.

– Пока об этом говорить рано. Давай-ка для начала попробуем сыворотку. Поделаем тебе инъекции пару месяцев и понаблюдаем за результатом.

– Согласен… Алекс, скажи-ка ты мне вот что… Получается, Потап всю дорогу делал то, что ему подсознательно приказывал я?

– Нет. Ты лишь удерживал его разум от деградации, поэтому он оставался самим собой и поступал так, как считал нужным. По крайней мере, большую часть пути.

Полчаса спустя я шел к связистам и считал про себя. Недельное содержание Потапа – двадцать тысяч. Еженедельная инъекция для меня – еще столько же. Итого сто шестьдесят тысяч в месяц. Мое жалование инструктора покрывает одну треть. А ведь я еще задолжал Алексу за исследование. К тому же деньги понадобятся на поездку в Штаты и на саму операцию. Разенков туманно намекнул, что сумма будет выражаться семизначным числом, причем в долларах.