Государственное совещание было задумано Керенским, с тем чтобы обеспечить правительству поддержку страны. Результат его стал прямо противоположным. И правые, и левые критики правительства увидели в "московском позорище" доказательство слабости власти. Во многом причиной этого стало поведение самого Керенского, а особенно его заключительная речь. Патриарх российских марксистов Г. В. Плеханов, присутствовавший на совещании в качестве почетного гостя, говорил, что Керенский — "это девица, которая в первую брачную ночь так боится лишиться невинности, что истерически кричит: мама, не уходи, я боюсь с ним остаться!".[307]

Такое впечатление было не вполне верным. И правительство, и сам Керенский (а правительство давно уже персонифицировалось с ним лично) еще сохраняли определенный кредит доверия. Те, кто полагал, что Керенский — это отыгранная карта, выдавали желаемое за действительное. Это был самообман, но самообман, в значительной мере ускоривший и без того нараставший кризис.

23 августа 1917 года крупнейшие газеты России опубликовали сенсационное известие — раскрыт монархический заговор. Накануне по распоряжению Керенского были арестованы великий князь Михаил Александрович и его супруга графиня Брасова, дядя последнего царя великий князь Павел Александрович, его морганатическая жена графиня Палей и сын от этого брака Владимир Палей. В Гатчине был взят под арест двоюродный брат Николая II великий князь Дмитрий Павлович. По сообщениям газет, заговор был тщательно подготовлен, в его орбиту были вовлечены десятки известных лиц, заговорщики имели сеть отделений в провинции. В Петрограде, Москве, Киеве, Пятигорске были проведены многочисленные аресты. Вся Россия возбужденно обсуждала детали происшедшего. Однако не прошло и недели, как, к конфузу бдительных защитников революции, вся история с заговором лопнула как мыльный пузырь.

Надо сказать, что кошмарный призрак монархической реставрации с момента победы революции регулярно являлся победителям. Заговорщики-монархисты стали излюбленным пугалом в устах левой прессы. Дежурным обвинением в адрес правительства со стороны социалистов было нежелание бороться с монархической угрозой. Со своей стороны, правительство было вынуждено проглатывать эти упреки, поскольку реальных инструментов для такой борьбы не имело.

Революция уничтожила учреждения политического сыска, но через некоторое время новая власть обзавелась собственной жандармерией, стыдливо скрывавшейся под именем контрразведки. Формировалась она из случайных людей, нередко абсолютно некомпетентных в порученной им области. Одним из таких был глава контрразведки Петроградского военного округа Н. Д. Миронов, назначенный на этот пост в конце июля после отставки прежнего начальника, известного нам капитана Никитина. Миронов имел степень доктора философии и еще за полгода до описываемых событий читал лекции по санскриту в Петербургском университете. Своим назначением он был обязан давнему знакомству с Керенским. Если читатель не забыл, то это тот самый Миронов, который вместе с Керенским играл в подполье в дни первой революции.

Керенский с иронией называл Миронова "наш Фуше". Но Миронов не мог похвастаться способностями знаменитого француза, хотя усердия у него было хоть отбавляй. В результате возникло сразу несколько дел о монархическом заговоре, на поверку оказавшихся чистой воды выдумкой. Первым стало дело генерала В. И. Гурко. Бывший главнокомандующий Западным фронтом был арестован 21 июля 1917 года на основании распоряжения, подписанного лично Керенским. Причиной ареста стало письмо, которое Гурко адресовал бывшему императору, где содержались резкие слова в адрес революции и ее вождей. Одна проблема — письмо было написано еще 2 марта, то есть до официального образования Временного правительства. Тем не менее Гурко был препровожден в Петропавловскую крепость и помещен в камеру по соседству с бывшими царскими министрами.

В двадцатых числах августа стало известно, что по решению Временного правительства ряд ранее арестованных монархистов должны быть высланы за границу. В их числе оказались генерал Гурко, Вырубова, знаменитый доктор Бадмаев, некогда вращавшийся в окружении Распутина, и некоторые другие. Генерал Гурко был отправлен через Архангельск и благополучно прибыл в Англию. Другим же повезло гораздо меньше. Их предполагалось переправить через Финляндию и Швецию. Уже дорога до Гельсингфорса превратилась в настоящий кошмар. На каждой станции вагон окружали толпы солдат, которые требовали выдать "царских приспешников". В Гельсингфорсе местный Совет распорядился вновь арестовать недавних узников Петропавловки. Два месяца они пробыли под стражей и только накануне большевистского переворота сумели вернуться в Петроград.

Между арестом и высылкой генерала Гурко произошло еще одно событие первостепенной важности. В ночь на 1 августа в обстановке строжайшей тайны Николай II, его семья и сопровождавшие их слуги и близкие лица были вывезены из Царского Села в Тобольск. В газеты сообщение об этом было передано только тогда, когда Романовы уже достигли цели своего путешествия. Всё это диктовалось опасениями, что монархисты могут по дороге предпринять попытку освободить бывшего царя.

В своих воспоминаниях Керенский объясняет решение о высылке царской семьи стремлением обеспечить ее безопасность. Но это больше похоже на попытку оправдаться задним числом. Главным же мотивом, судя по всему, был страх перед мифическими заговорщиками. Наличие такового страха подтверждают многие мелкие детали. Вплоть до последней минуты пункт конечного назначения оставался неизвестен не только высылаемым, но и сопровождавшей их охране. Отправку царской семьи на месте контролировал лично Керенский.

Николай II попросил разрешения повидаться перед отъездом с братом Михаилом. Керенский с неохотой согласился, и то лишь при условии, что он будет присутствовать при встрече. Свидание продолжалось не более десяти минут. Братья успели обменяться несколькими ничего не значащими фразами, а Керенский уже торопил, говоря, что время не ждет. Перед уходом Михаил попросил разрешить ему увидеть племянников, но Керенский ответил категорическим отказом. По словам очевидцев, Керенский находился в состоянии крайнего возбуждения. Он кричал на дворцовых слуг, потом зачем-то отправился в казармы караульной команды, среди ночи поднял солдат на ноги и произнес перед ними зажигательную речь о защите завоеваний революции.

Керенский был готов поверить в монархический заговор и, когда получил соответствующую информацию, среагировал немедленно. Роль невольного провокатора в этом случае сыграл его старый знакомый Миронов. Немногие профессионалы, остававшиеся в контрразведке после ухода Никитина, относились к новому начальнику с немалой иронией. Миронову важно было доказать, что он тоже на что-то способен, поэтому он с жадностью ухватился за первую же непроверенную информацию. В поле зрения контрразведки попала группа из четырех молодых людей, во главе которой стоял некий вольноопределяющийся Скакун. Они организовали сбор пожертвований на восстановление монархии и с этой целью выпустили воззвание, которое тайно распространялось в кругах сторонников прежнего режима. Миронову сообщили, что уже собрано 3 миллиона рублей. Тайная монархическая организация якобы имела свои отделения по всей стране и была готова освободить царя из-под ареста.

Миронов не стал проверять достоверность полученных сведений, а немедленно сообщил их Керенскому. Дело происходило в дни Государственного совещания, и потому Керенский поручил расследование прокурору Московской палаты А. Ф. Стаалю. В помощь ему из Петрограда был командирован следователь Александров, тот самый, который вел дело о связях Ленина с германской разведкой. Миронова Керенский благоразумно от дела отстранил, и тот с чистой совестью мог позднее оправдываться, что ко всей этой позорной истории он прямого касательства не имел. Все было организовано в строгой тайне, о происшедшем не был поставлен в известность даже министр юстиции Зарудный, а Стааль через его голову докладывал о своих шагах непосредственно премьеру.