Вечером 9 июля в штабах армий и фронтов был получен ответ Керенского. Опираясь на 14-й пункт "Декларации прав солдата", премьер санкционировал применение оружия для наведения порядка среди отступающих войск. В ответе указывалось на недопустимость вмешательства комитетов в оперативные решения, а также смену и назначение командного состава. Однако вопрос о введении смертной казни в телеграмме Керенского был обойден.

По приказу Корнилова на Юго-Западном фронте были сформированы особые ударные отряды для борьбы с дезертирством, мародерством и насилием. 9 июля в расположении 11-й армии было расстреляно 14 погромщиков, схваченных на месте преступления. Объявляя об этом по армиям фронта, Корнилов сообщил, что им отдан приказ "без суда расстреливать тех, которые будут грабить, насиловать и убивать как мирных жителей, так и своих боевых соратников, и всех, кто посмеет не исполнять боевых приказов в те минуты, когда решается вопрос существования Отечества, свободы и революции". Корнилов заявлял: "Я не остановлюсь ни перед чем во имя спасения родины от гибели, причиной которой является подлое поведение предателей, изменников и трусов".[272]

Позиция Корнилова нашла полную поддержку у Савинкова и Филоненко. Это получило отражение в телеграмме, посланной за их подписями 11 июля на имя Керенского. Телеграмма, а точнее обращение, была составлена почти в эпическом стиле. Сделано это было не случайно, ибо предназначалась она не только конкретному адресату, но прежде всего для широкого ознакомления. Савинков патетически обращался к премьеру: "Как я отвечу за пролитую кровь, если не потребую, чтобы немедленно были введены с железной решимостью в армии порядок и дисциплина, которые бы не позволили малодушным безнаказанно, по своей воле, оставлять позиции, открывать фронт, губить этим целые части и товарищей, верных долгу, покрывая незабываемым срамом революцию и страну? Выбора не дано: смертная казнь тем, кто отказывается рисковать своей жизнью для родины за землю и волю". В том же духе ему вторил Филоненко: "Я могу заявить одно: смертная казнь изменникам; тогда только будет дан залог того, что не даром за землю и волю пролилась священная кровь".[273] Конечно, Савинков не был заговорщиком или сторонником диктатуры. Он был, как это ни удивительно для недавнего подпольщика, в первую очередь государственником, приверженцем твердой власти. В Корнилове Савинков увидел человека, который сумеет обеспечить эту твердую власть, не посягая на завоевания революции.

На все послания в свой адрес Керенский не давал ответа. Молчание премьера было связано с тем, что он в это время был занят уже известными нам переговорами по формированию нового состава правительства. Руки Керенского оказались развязаны лишь после того, как ВЦИК принял резолюцию, объявлявшую Временное правительство "правительством спасения революции". Этим премьеру фактически были предоставлены неограниченные полномочия для восстановления порядка и дисциплины в армии и борьбы "со всеми проявлениями контрреволюции и анархии".

12 июля Временное правительство (а фактически единолично Керенский, так как кабинет в это время еще не был сформирован) приняло постановление о восстановлении смертной казни через расстрел за следующие преступления: измену, побег к неприятелю, бегство с поля сражения, уклонение от участия в бою, за подстрекательство или возбуждение к сдаче, бегству или уклонению от сопротивления. Одновременно создавались военно-революционные суды, в состав которых на паритетных началах должны были входить офицеры и солдаты.

В социалистических газетах немедленно появились самые мрачные пророчества. Авторы их пугали началом контрреволюционного террора. На практике применение смертной казни широкого распространения не получило, так как бóльшая часть воинских начальников попросту боялась брать на себя ответственность за конфирмацию приговоров.

Еще 11 июля 1917 года, за день до того как правительство официально приняло решение о восстановлении смертной казни на фронте, Керенский по телеграфу поспешил сообщить Корнилову о том, что его требования приняты. Это не помешало Корнилову в тот же день отправить в адрес правительства новый ультиматум. Приводить здесь полностью это многословное послание значило бы слишком утомить читателя, поэтому мы процитируем лишь наиболее важные его фрагменты: "Армия обезумевших темных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя назвать полями сражений, царят сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия не знала с самого начала своего существования… Выбора нет: революционная власть должна встать на путь определенный и твердый. Лишь в этом спасение родины и свободы. Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого от первого дня сознательного существования доныне проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах, в целях сохранения и спасения армии для ее реорганизации на началах строгой дисциплины".

Корнилов призывал к скорейшему введению военно-полевых судов и смертной казни на фронте. Завершалось послание словами: "Довольно. Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению — защиты родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего".[274] Телеграмму сопровождала приписка Савинкова: "Я, со своей стороны, вполне разделяю мнение генерала Корнилова и поддерживаю высказанное им от слова до слова".

Этот комментарий многое объясняет. Очевидно, что за всеми инициативами Корнилова стоял в ту пору Савинков. Без его поддержки Корнилов, быть может, не решился бы на открытое нарушение субординации, к тому же сильно отдававшее шантажом. Однако Корнилов и Савинков по-разному подходили к своему сотрудничеству. Для Корнилова Савинков был союзником, для Савинкова Корнилов скорее являлся орудием. Писатель В. Б. Шкловский, хорошо знавший всех основных участников этих событий, полагал, что Корнилов был нужен Савинкову для того, чтобы пугать Временное правительство.[275]

Разумеется, было бы ошибкой думать, что Савинков сам стремился к премьерскому креслу. Организованное им с помощью Корнилова давление на Керенского было, в понимании Савинкова, предпринято в интересах самого Керенского. Оно должно было заставить того прекратить колебания, встать на позиции твердой власти. Савинков действовал методами, к которым привык за годы подполья, — хитростью и интригой. По-другому он просто не умел. Сам он при этом оставался в тени, а на первый план выдвигал Корнилова.

Савинков не учел изменившейся ситуации. Революция превратила политику из кулуарного занятия в публичное. Корнилов всё больше превращался в самостоятельное действующее лицо. Лишь немногие посвященные различали за ним Савинкова. Большинство же тех, кто читал в газетах телеграммы Корнилова, видели только его. В качестве командующего армией Корнилов был одним из десятков генералов того же ранга. Встав во главе фронта, он превратился в одного из пяти главнокомандующих. Предпринятое же им давление на Керенского сделало его фигурой, равной самому Керенскому.