– Что?! – остолбенел Прша и побледнел. Его мгновенно охватило смешанное чувство страха и могущества. Все, что про себя он только что пожелал Люштине, кто-то уже претворил в жизнь. Значит, достаточно мне только пожелать… – подумал Прша и поежился. А потом, подняв брови, с мрачным лицом направился к телефону.

– Гад! – прошептала Дуня сквозь зубы. Она стояла, расставив ноги, подперев руками бока, и презрительно смотрела на Люштину. Литературный критик лежал на кровати с раскинутыми руками и ногами, привязанный к ней разорванной на куски простыней. Еще одним куском был заткнут рот критика, голова привязана к изголовью.

– Гад ты, вот ты кто… Вы только посмотрите на него, – обратилась Дуня к Сесилии и Тане, которые сидя наблюдали за этой сценой, а потом опять к критику, – …на гада этого!

Критик сверкнул глазами, попытался высвободиться, но ему это не удалось, и он лишь злобно замычал.

– Ну вы только посмотрите, только посмотрите, он еще хочет что-то сказать… Ты что, гад, хочешь что-то сказать, да?! Ну скажи, давай, приосанься, как всегда, и скажи еще какую-нибудь глупость, давай… Гад!

– Хватит уже с этим «гадом»! – резко прервала ее Таня. – Придумай что-нибудь поинтереснее!

– Придумай ты! – вспылила Дуня. – А то получается, что одна я стараюсь! Что? Плюнуть на него?! – Из-за Сесилии она перешла на английский. А потом, все еще воинственно подбоченившись, добавила примирительно: – Ведь этого гада нельзя даже изнасиловать по-человечески!

При слове «изнасиловать» беззащитная висюлька критика еще больше опала и сжалась в маленькую бесформенную мясистую тряпочку.

– Гад! – Дуня просто выплюнула в него это слово, а потом тоже села и закурила сигарету.

– Думаю, мы должны быть более оперативными. У нас нет времени для эмоций. Мы же договорились его изнасиловать! – сказала датчанка.

– Да раз мы не можем! Кроме того, я бы скорее умерла, чем притронулась к этому бегемоту! – взвизгнула Дуня.

– Вы обе как будто забыли, зачем мы сюда пришли, – спокойно заметила Таня. – Данный критик-монстр уже несколько лет систематически дискредитирует наш литературный труд, не так ли?

– Так! – воинственно сказала Дуня. Датчанка выразила солидарность кивком головы.

– Не этот ли критик назвал нашу литературу кухонной?! Не он ли написал, что женщина не может быть автором романа в принципе, потому что ей препятствует в этом особая природа женского вдохновения, основанного на страсти к сплетням, которое не в состоянии возвыситься над сплетней как биологической категорией?!

– Его слова! – воскликнула Дуня. – Признавай, гад! – Она прострелила критика взглядом.

– Не этот ли голый субъект, лежащий здесь, написал, что родина сплетни – кухня и что сплетня – это сущность женского мировоззрения? Не он ли заявил, что в наших книгах слышится тот самый шорох сплетни, который как пена расползается повсюду из всех кухонь всего мира?! – беспощадно цитировала Таня.

– Видишь, он и тебя оскорбил, – обратилась Дуня к Сесилии.

– Не он ли написал, что женщины хватаются за перо, как за поварешку?!

– Точно!

– Поэтому мы будем истязать его соответствующими средствами! – заключила Таня. Женщины изумленно посмотрели на нее.

– А что это за… соответствующие средства?

– Кухонные! – спокойно объяснила Таня. – Если вы согласны, я сбегаю домой, это не проблема.

– Она живет напротив, здесь, на Савской, – пояснила Дуня Сесилии.

– Хм… Все-таки мне не совсем ясно… – сказала датчанка и начала крутить пальцами прядь своих волос.

– Мясорубка! – кратко сказала Таня и вопросительно посмотрела на подруг.

– Ну разумеется мясорубка! – всплеснула руками Дуня и пронзила литературного критика угрожающим взглядом.

– Молоток для отбивания мяса, – продолжала Таня.

– И мы тебя отобьем, посолим, поперчим и зальем маринадом! – пообещала Дуня критику.

В его взгляде недвусмысленно читался ужас. Он снова подал голос, отчаянно замычав.

– Пусть гад ответит за свои литературоведческие преступления! – добавила Дуня мстительно.

– В нашем распоряжении миксер, вилки, поварешки, ножи… Если вы за кастрацию, я могу принести электронож, – спокойно предложила Таня.

При слове «кастрация» критик зарычал изо всех сил, а на его лице показались крупные капли пота.

– Я против… – задумчиво сказала Сесилия. – За такое мы можем попасть в тюрьму.

– А что если его хорошенько потереть теркой и посыпать красным перцем?! – вдохновилась собственной идеей Дуня. – Или татуировать?!

– Нет, – сказала датчанка решительно. – Все это займет слишком много времени. Мы должны действовать быстро и эффективно!

Заговорщицы задумались. Литературный критик затаил дыхание.

– Я знаю, что делать… – прервала молчание Таня. – Подождите меня, я вернусь через пять минут, – добавила она загадочно и вышла из комнаты.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спросила Сесилия и направилась к холодильнику.

– Можно.

Дуня встала, потянулась, подошла к литературному критику, сложила пальцы и с силой схватила его за нос.

– Что, гад, плохо дело, а?! Потерпи немножко… Посмотри на него, весь вспотел, глаза вытаращил, понял, что влип, да?!

– Вот, пожалуйста, – сказала датчанка, приблизившись со стаканами для себя и для Дуни. – Ему не дадим? – спросила она, кивнув в сторону критика.

– Этому гаду?! – фыркнула Дуня.

Вскоре в комнату вошла Таня с пластиковым пакетом в руке. Женщины посмотрели на нее разочарованно. Таня достала из пакета две банки, на которых было написано: «Столярный клей», и с интригующим видом поставила их на стол.

– Клей?! – изумилась Дуня. – Ты что, открываешь столярную мастерскую?!

– Сесилия права, мы должны действовать быстро и эффективно. Кроме того, позор будет для него гораздо более тяжелым наказанием, чем любое физическое воздействие, – объяснила Таня, открывая банки. Потом она достала из сумки детский резиновый шарик и бросила его Дуне. – Ну-ка надуй… А мы с тобой, – сказала она Сесилии, – тем временем польем нашего монстра клеем.

Таня и Сесилия принялись тягучим клеем поливать голое тело критика, который беспомощно и с ужасом следил за происходящим.

– А это, – сказала Таня, обхватив носовым платком висюльку критика, – мы не тронем…

В этот момент от страха он потерял сознание.

– Потерял сознание… – встревоженно сказала Сесилия.

– Ничего, очнется, – сказала Таня спокойно и отставила в сторону пустую банку. Она вынула из пакета ножницы и взялась за подушки. Аккуратно разрезала наволочки, из которых полезли мелкие белые перья…

– Монстр! Настоящий монстр! – расхохоталась Дуня. Литературный критик просто потонул в перьях.

– Хм… – покрутила головой Таня, рассматривая оперенное тело критика. Потом достала из пакета нитки, один конец привязала к шарику, а второй передала соучастницам.

– Кто из вас это сделает?

– Могу я, – предложила Сесилия и ловким движением привязала другой конец нитки к мясистой тряпочке критика. В этот момент он открыл глаза и болезненно застонал.

– А теперь дунем! – весело воскликнула Дуня. Все вместе, с трудом сдерживая смех, они сильно дунули, и шарик поднялся вверх, натянув нитку. Из перьев приподнялась висюлька критика. Женщины зааплодировали. Люштина покраснел, закрыл глаза и жалобно застонал.

– Готово! Дело сделано! А сейчас – смываемся, – сказала Таня, снимая со своей одежды мелкие перья.

– Вы спускайтесь в бар, я приду позже. Моя задача – позвонить портье и сообщить, что в моей комнате орудовал какой-то маньяк, – предложила Сесилия.

– Супер! Я посмотрю, не болтается ли в фойе какой-нибудь фоторепортер из «Вестника». Было бы хорошо еще и сфотографировать гада, правда? – сказала Дуня.

Дуня и Таня, посмеиваясь, вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. Сесилия на миг остановилась в нерешительности, а потом направилась к телефону и сняла трубку. Тут она передумала, положила трубку и устало опустилась в кресло, вытянув ноги. В комнате воцарилась странная тишина. Закурив сигарету, Сесилия разглядывала привязанное к кровати, облепленное перьями чудовище, над которым парил голубой детский воздушный шарик. Затем она медленно встала, потянула вниз молнию на своей юбке, юбка соскользнула на пол. Она подошла к кровати и сигаретой проткнула шарик. Два перепуганных глаза следили за ее движениями. Сесилия погасила сигарету и не спеша расстегнула блузку. Из кучи белых перьев начал медленно и боязливо подниматься крупный темно-розовый пест.