Наконец он поцеловал ее. Волшебство осталось позади.

Воспоминания Флориана о Бранбелуа казались ему довольно нелогичными. В общем, это было возвышенное место, возвышенное во всех смыслах. Оно находилось в самом сердце леса Акайра и представляло собой гору с тремя вершинами, среднюю и нижнюю из которых занимал Бранбелуа и окрестности. Замок стоял возле озера, питавшегося водой из донных источников и никак не связанного с другими водоемами. Вокруг поднимались высокие стволы вековых деревьев, и лишь на западе, если посмотреть с обрыва вниз, можно было разглядеть сразу на границе с Акайром широкую равнину Пуактесма. Бранбелуа располагался в таком возвышенном и чистом месте, где, казалось, ничто не отделяло человека от небес. Небо здесь уже не представлялось куполом – оно находилось совсем рядом, а выглядело словно бесконечно продолжающееся пространство. Огромные облака плыли в небесной пустоте, никогда не сталкиваясь, друг над другом или на одной высоте, иногда даже в совершенно противоположных направлениях. Комнаты замка наполнялись потоками воздуха, в которых абсолютно свободно и без всяких затруднений двигались люди. Флориана беспокоила царившая здесь атмосфера, пропитанная близостью к небу. Он остро ощущал свою ничтожность на фоне здешней возвышенности. С наступлением ночи появлялись звезды. Но они не являлись простым дополнением к небу, как они виделись в Бельгарде или Париже. Здесь звезды казались больше, светили ярче, и каждая привлекала внимание в отдельности, блистая в бесконечном небесном пространстве. Флориан ни разу не видел, чтобы небо в Бранбелуа выглядело ужасным или зловещим, и он начал понимать слова седого привратника, ночь за ночью в полном одиночестве созерцающего подобную красоту.

Кроме того, замок ассоциировался у герцога с чем-то серебристым и шелестящим. Ветер непрестанно дул откуда-то с запада. Деревья возвышались повсюду, кроме западной части горы; нижние стороны листьев, имевшие серебристые оттенок, тускло мерцали, и ежеминутно слышался их разнозвучный и непрерывный шелест. Небольшие тучки, гонимые никогда не утихающим ветром, проплывали прямо сквозь портики замка, медленно стелились по траве, иногда покрывая ноги, так, что можно было стоять по колено в облаках. Солнечный свет казался скорее серебристым, чем золотым. Под порывами легкого, но бесконечно дующего ветра горное озеро искрилось серебристыми бликами.

Трава здесь была толще, с большими белыми цветками, растущими по одиночке на лишенных листьев стеблях. Бутоны словно непрерывно кивали в такт порывам ветра. Необычная белизна трепещущих цветов придавала земле серебристый оттенок. Они никогда не стояли неподвижно, иногда словно одобрительно кивая, или, при усиливающемся ветре, выражая негодование. Множество вечно щебечущих птичек порхали повсюду: они были настолько крошечными, что невозможно точно назвать цвет их оперения. Белые воздушные бабочки переносились с места на место, словно не могли найти неведомый притягивающий их магнит. Высоко в небе носились гигантские птицы, то плавно качаясь на воздушных волнах, то резко пикируя на землю.

В целом Флориану запомнилась возвышенность, серебристость и изменчивость Бранбелуа. В те волшебные дни он не чувствовал ничего, кроме ликования от исполнения главной своей мечты. Совершенно не помнил он, о чем говорил и что делал с Мелиор на протяжении дней, когда Бранбелуа готовился к их свадьбе. Время, события и люди, казалось, пролетали мимо его сознания. Все жили в состоянии абсолютного и безотчетного счастья. Флориан теперь редко думал о логике и совсем не думал о прецедентах, отгоняя от себя мысли об ужасном открытии, касавшемся его святого покровителя. Герцог испытывал необыкновенное наслаждение от ежечасного созерцания красоты, к которой стремился четверть века. Теперь он был удовлетворен. Он восхищался той, которую видел лишь однажды в детстве и которую ничто так и не смогло вытеснить из его мыслей. Он просто не мог думать ни о чем другом. Ничто другое не заботило его в те дни.

Но даже тогда Флориан сохранял за собой привычку к осмотрительности, ибо ни один мужчина не может оставаться совсем наивным накануне своей пятой женитьбы. Поэтому, когда святой Хоприг решил наедине поговорить с Мелиор у горного озера, герцог по вполне логическим причинам последовал за ними. По этим же причинам он, скрываясь за изгородью, вслушивался в их разговор.

– Само собой разумеется, что вы должны выйти за героя, спасшего нас всех. Необходимо соблюсти этикет. Но мне все-таки кажется, что никто не смог бы обезглавить столько ужасных монстров, не будучи сведущим в колдовстве, – послышался голос Хоприга.

– Но, я полагаю, нам следует быть благодарными за колдовство, ставшее нашим спасением. Я часто думала об этом, – произнес сладкий голосок Мелиор.

– Возможно. Но лишь применительно к прошлому. Меня же беспокоит будущее. Оно куда важнее, в особенности для нас с вами.

– Вы хотите сказать, что как жене мне следует посоветовать мужу избегать связей со злыми силами?

– Да, разумеется. Именно это я и имею в виду. Ваша задача совершенно ясна, ибо на супруге лежат вполне земные обязанности. Но я, мадам! Ведь я являюсь небесным покровителем герцога, и от его поведения зависит мое доброе имя. Согласитесь, у меня есть серьезные основания опасаться приверженности мессира де Пайзена колдовству.

– Мой бедный Хоприг, уверен ли ты, что действительно являешься христианским святым? Право же, когда я начинаю думать о такой возможности!..

– Нет никаких сомнений, моя принцесса. Я поупражнялся в творении чудес, и, должен заметить, это не составило мне никакого труда. А поскольку я стал святым, то могу наслаждаться приобретенными магическими способностями, карать богохульников, насылать всевозможные бедствия на своих врагов; на меня снизошло знание различных языков; мне являются видения; я могу пророчествовать, изгонять демонов, излечивать любые болезни и воскрешать мертвых. Просто удивительно, но я не знаю, что делать со всеми своими талантами. И никто здесь, в Бранбелуа, не сможет указать мне. А значит, необходимо спуститься в тот новый мир, о котором нам рассказал мессир де Пайзен – лишь там я смогу разобраться, как следует употребить свои способности на благо.

– Так ты покинешь Бранбелуа с нами, и тогда мы все вместе сможем…

– Я не то имел в виду, и вовсе не обещаю вам свою компанию, принцесса. Возможно, я стану отшельником, как, по словам герцога, делали многие христианские святые. Поймите, здесь, в Бранбелуа, я слишком хорошо известен. Не думаю, что мой новый статус заставит людей забыть, как я с помощью железной логики обличал христианские доктрины в несостоятельности и искоренял их приверженцев. Такие воспоминания создадут атмосферу недоверия ко мне и вызовут насмешки. В новом же мире, я полагаю, отношение ко мне будет совсем иным.

– Я надеюсь, Хоприг, ты перестанешь общаться с распутными женщинами, ведь, как ты должен со стыдом вспомнить…

– Моя принцесса, не стоит так поспешно подвергать презрению и порицанию женщин легкого поведения. Зачастую они обладают добрыми сердцами, им не чуждо стремление к благотворительности, и я заметил, что чем лучше узнаешь несчастных, тем более терпимо начинаешь относиться к их поведению. В любом случае, что касается меня, то, как святой, я выше всяких плотских утех и болезней, надеюсь, тоже. Но я хотел поговорить с вами о другом. Повторюсь – у меня есть подозрения на счет вашего будущего мужа. Колдуны не всегда достойно ведут себя с женами и часто весьма прискорбно относятся к своим детям. Вы же – прошу прощения за откровенность – с вашим отменным здоровьем и молодостью, можете вскоре оказаться в деликатном положении. Так знайте, моя принцесса, что бы вам ни угрожало, Святой Хоприг всегда будет рядом и присмотрит за вами и вашим ребенком.

– Так ты останешься с нами в Бельгарде? Ведь в этом случае…

– Вы снова торопите события, мадам. Я еще не уверен, где поселюсь. Говорят, в окрестностях Бельгарда есть посвященная мне церковь, и мессир де Пайзен считает – не совсем верно, как мне кажется – что мое появление может подорвать веру паствы. К тому же, Бельгард – всего лишь затерянная провинция, где нет ни игорных салонов, ни, по словам герцога, хотя бы одного публичного дома…