– Я… мне… выйти… бы… – промямлил Погодин, обмирая.
Лика в ответ лишь отрицательно поводила пальцем перед его лицом и прошептала, обдавая жарким дыханием:
За каждую строчку,
За милый сердечный привет
Готов заплатить он
По тысяче звонких монет.
[1]– Я… не надо… – выдавил из себя Глеб.
Происходило что-то неправильное, что-то очень нехорошее и даже злое. И самое ужасное – он ничего не мог с этим поделать.
– А. Теперь. Иди. В. Спальню. Молча, – продолжая глядеть ему в глаза и четко разделяя слова, глухим старушечьим голосом произнесла Лика.
Она обхватила запястье Погодина горячими цепкими пальцами и властно потащила его за собой.
Двигавшийся как сомнамбула Глеб послушно проследовал за девушкой через прихожую и гостиную в спальню. Там он обнаружил предусмотрительно задернутые шторы и сиреневый ночник, который освещал огромную кровать, полированный шкаф и тростниковую, явно китайского опять же происхождения, циновку на стене. Вглядевшись в изображение на циновке, Глеб почувствовал, как у него запылали уши, настолько неприличным показалось ему то, чем занимался сразу с тремя женщинами древнекитайский мужчина с косой.
– Ложись! – зловеще прошипела Лика и каким-то удивительным, слитным и неуловимым движением стянула с себя почти всю одежду сразу, оставшись лишь в прозрачной комбинашке.
Он рухнул на жалобно всхлипнувшую кровать, разбросав бессильные руки. Зазвучала тихая чарующая музыка. Тело девушки, полное одновременно и задорной молодости, и обворожительной опытности, манило и звало: «Прикоснись ко мне, поласкай меня!» Лика начала пританцовывать, бесстыдно двигая бедрами и оглаживая себя руками в такт музыке.
Перед глазами Глеба все плыло и колыхалось – комната, занавески, шкаф, Лика, бессовестные китайцы на стене. И вдруг, повинуясь какому-то наитию, он встал и, собрав остатки воли в кулак, принялся хриплым голосом читать из своего секретного «Черного цикла»:
Сын черного дома,
Молюсь у свечи,
Прощения не прошу.
Ломлюсь в поклонах,
Взываю к ночи
И смерть под сердцем ношу.
Сдираю скальп с перевития вен,
Плюю на мертвый алтарь.
Танцую во мраке кирпичных стен,
Целую рассветную марь.
Кукушкой падаю в сизый дым.
Меня там не ждет никто…
Я был старым и был молодым.
Прошло десять лет? Или сто?
Сдирая руки, на столб креста
Влезу и огляжусь.
Зачем? Все просто. И цель проста —
Чем выше, тем лучше смотрюсь!
Но солнце иссушит лохмотья кож,
Что укрывают висок.
Землю тряхнет вековая дрожь,
Когда упаду на песок.
Грохотом грома
Собьет сирень,
Что выросла у креста.
Черного дома исчезнет тень.
Вместо нее – пустота…
Глеб, тяжело дыша, рванул ворот рубашки. Взвизгнула и затихла музыка. Навалилась духота, от тяжелого запаха лаванды к горлу подкатил комок.
– Дурак! – каркнула с кровати пожилая женщина, завернувшаяся в покрывало. – Кто тебя просил стихи читать, а? Ну кто? Больной, что ли? Ты со всеми девчонками это делаешь?
– Что? – тупо спросил Глеб, тяжело садясь на край несостоявшегося ложа любви. – А вы… кто?
– Дед Пыхто! – зло сверкнула глазами женщина.
Погодин увидел в них знакомую зеленцу и затрясся:
– Не может быть… Не может…
– Что – испугался? – усмехнулась женщина, поднялась и поправила драпирующее ее покрывало. – Конечно, кто хочешь испугается. Другие-то, те, что не поэты, так и уходили. Довольные – и без денег. А ты… Придурок! И зачем ты им понадобился?
– Кому – им? – Глеб все же сумел справиться с неудержимым желанием бежать отсюда сломя голову. – Кто вы? И как вы… это делаете?
– Ведьма я, дурак, – будничным тоном ответила женщина, подошла к окну и с треском раздвинула шторы.
При этом с нее слетело покрывало, но ударивший в глаза мертвый свет уличных фонарей не дал Погодину рассмотреть ведьмину фигуру. Не дал – и возможно, к лучшему.
– Ведьма я, – повторила хозяйка квартиры. – Словотворящая, глаза отводящая… И каждый, кто со мной… ну, это самое… тот мне все имущество отдает. Деньги, душу, все, что захочу. Сам. Такое вот колдовство. А ты его разрушил. Сломал вербальный код. Стихи твои, кстати, ерундовые. Теперь шагай отсюда, Глеб Погодин. Сам не представляешь, чего ты меня лишил! – Она говорила горячо, как говорят только в большом возбуждении. – Они могут рассердиться, лишат меня доступа к источнику. А кто я без него? Старая тетка? Идти к другим? – Женщина фыркнула. – Кому я нужна? Слушай, а может, мы договоримся?
Хозяйка квартиры, осененная какой-то мыслью, присела на кровать, схватила Глеба за руку и горячо зашептала:
– А может, ты сам передо мной раскроешься? Ну, просто так, из жалости? Это не больно, ничем тебе не грозит. А я тебя уж потешу, по-стариковски, зато со смаком… Сам не представляешь, чего лишаешься! Давай!
– Нет! – с трудом выдрав ладонь из по-птичьи цепких пальцев ведьмы, заорал Глеб.
Задевая мебель, он выбежал в прихожую, сгреб в охапку сумку, обувь, куртку и прямо в носках бросился вниз по лестнице.
Повинуясь воле своих набольших, клан Ксенфа пришел в движение. Уже спустя несколько минут после окончания Совета в загородном доме Дэфтера сотни сатра, и не только сатра, вынуждены были оставить свои повседневные дела.
Стронулся с места и начал набирать обороты невидимый глазу маховик, именуемый «мобилизация клана». По всей Москве десятки компаний срочно переводились на «особый режим безопасности»; охрана получала приказы смотреть в оба и, если что, вызывать подкрепление. Старейшины и главы родов собирали боевые группы, проверяли, кто из мужчин готов воевать.
Особые изменения происходили на той территории, что считалась доменом Ксенфа. Около источников появились заслоны из опытных бойцов. Патрули разбили домен на квадраты, внимательно отслеживая любые подозрительные действия.
И везде звучало произносимое вполголоса, с опаской, чтобы, не дай Всеотец, судьбина не разгневалась, страшное слово «война».
В Обители маги клана согласно плану Дэфтера извлекали из подземных хранилищ аккумулирующие артефакты, налитые энергией до краев, и бронированные «Доджи» переправляли их по назначению.
Многие сатра спешно покидали город – женщин и детей высокопоставленных Ксенфов вывозили в область, подальше от Москвы с ее источниками, туда, куда не доберутся вражеские маги, а отбиться можно будет с помощью обычного оружия. Делалось это не только для того, чтобы обеспечить их безопасность, а и ради того, чтобы исключить захват заложников. В пансионатах и санаториях были заказаны места.
К полудню следующего дня клан был полностью отмобилизован. И тогда же Дэфтеру начали поступать первые сообщения об активности других кланов сатра, обитавших в Москве. Первыми отреагировали Брегны. Старейшины этого клана, едва только до них дошла информация о действиях Ксенфов, подняли по тревоге собственную «безопасность» и выставили усиленные посты около своих колодцев и иных важных объектов.
Напряжение сатра передалось и уроженцам других сфер. Все более-менее крупные объединения нелюдей замерли в тревожном ожидании, готовясь к худшему. В городе ощущалось гнетущее напряжение, и достаточно было одного неверного шага, одной искры, чтобы полыхнул пожар войны.
