Кончил вечер на бале у m-me Ancelot; субботнюю вечеринку на масленице превращает она в бал, где толпа всякой всячины, со всех концов Парижа, всех мнений и всех академий и проч., в комнате двухоконной толкалась в кадриле; но потолковав с Монмерке об Историческом бюллетене и о рукописях о России, с Мериме о литературных новинках, в полночь я был уже в постели с двором Людвига XIV, который все еще царствует, кажется, кое-где в закоулках Сен-Жерменского предместья. Но пора в камеру- оттуда, если участь Фиески и процесса кончится до 7 часов вечера, отправлюсь на фамильный обед к гр. Шленкур (Шувал‹овой›), если нет, то останусь до самого нельзя. Турецкий посол дает обеды и льет шампанское; вчера угощал он здешних ученых; само собою разумеется, что ориенталист Sylvestre de Sacy был одним из почетных гостей его. Досада на тех, кои вторят еще с Вольтером: "C'est du Nord aujourd'hui que nous vient la lumiere", - заставляет журналистов превозносить цареградского мецената.
3/15 февраля. Кое-как добрел я домой, встречая маски и блестящие экипажи, кои провожали масленицу. Народное веселье меня как-то потревожило. Но скоро заболтался и я за обедом с поэтом Gans, который в саратовских степях у Скорятиных написал два волюма стихов, между коими и поэма "Моисей". Кажется, в стихах есть и поэзия. Тут же был и издатель записок du Due de Crequy. Кончил вечер у С‹вечи›ной, и, точно, хотелось _отвести с ней душу_ и поверить впечатления, полученные поутру.
Ганс, учитель Скорятиных, читал нам вчера из одного своего волюма перевод "Цыганов"; кажется, очень верно и удачно переведено.
16 февраля. Вчера расплатился я с писцами в архиве - и унес из моей каморки все мои бумаги! На моем столе работает уже Bignon! Вы скорее прочтете, вероятно, его умную компиляцию, нежели мои голые выписки; но для русских мои вряд ли не любопытнее?
Между тем сияет весеннее солнце; народ толпится на всех улицах: я встретил _жирного быка_, le boeuf gras (в 3000 пудов), покрытого бархатно-атласным покрывалом и погремушками, в сопровождении музыки, паясов, жандармов и франкониевой кавалерии: шумно и как будто весело, а воображению чудится Фиески босый и под черным покровом и вдали три головы на воздухе! Досадно, что эта кровавая площадь в соседстве Pere Lachaise (кладбище): там иного рода воспоминания, там грусть и печаль без ужасов; иду толкаться в толпах народа: авось встретим - быка! Может быть, ввечеру в маскерад - к Мюсару; но вряд ли? В салоне С‹вечи›ной приятнее, и в моем кабинете тише и даже забавнее, ибо Сен-Симон рассказывает мне важно важные пустяки двора важного Лудвига XIV.
17 февраля. Вчера был последний день здешней масленицы и первый - парижской весны. Солнце блистало. Я встретил _жирного быка_, коего угощал один мясник вином, перед лавкой своей, увешанной говядиной и гирляндами. Оттуда гость с шумными своими провожатыми отправился с визитами к королю, министрам и по Сен-Жерменскому предместью, где в некоторых старинных домах никогда не отказывают ему в угощении. Везде дарили и деньгами Амура, который сходил для принятия даров с колесницы своей. В три часа я отправился бродить по булеварам, где экипажи тянулись в два ряда (ливрейные имеют право занимать, с масками, средину). Толпы теснились по обеим сторонам булевара. Окна унизаны были зрителями и шляпками. Маски, фуры и коляски с разноцветными костюмами, кавалькады тянулись от храма Магдалины до Бастилии. Полиции мало, порядок сохранялся сам собою, почти как в Риме на святой неделе, где во все время не случилось ни одного несчастия и где еще теснее булеварной масленицы. Одна из многолюднейших фур с масками заехала к Тортони; из окон началась с толпою перестрелка букетами, конфектами, апельсинами; Тортони затворил ставни. Мы прогуляли до 5 часов. Ввечеру маски разъезжали с факелами. Я отказался от Мюсара и провел вечер в чтении Токевиля о _демокрации_ (в Америке). Талейран называет его книгу умнейшею и примечательнейшею книгою нашего времени, а он знает и Америку, и сам аристократ, так, как и Токевиль, которого все связи с Сен-Жерменским предместьем. {8} Вы согласитесь с заключением автора. "On remarque aujourd'hui moins de difference entre les Europeans et les descendans du nouveau monde, malgre l'ocean qui les divise, qu'entre certaines villes du treizieme siecle qui n'etaient separees que par une riviere. Si ce mouvement d'assimilation rapproche des peuples etrangers, a plus forte raison il s'oppose a ce que les rejetons du meme peuple deviennent etrangers les uns aux autres" и т. д. Автор кончил сближением двух противоположных народов - русских и англо-американцев: "Leur point de depart est different, leurs voies sont diverses; neanmoins chacun deux semble appele par un dessein secret de la Providence a tenir un jour dans ses mains les destinees de la moitie du monde".
Вчера сияло солнце и грела нас весна: сегодня пост и пошел снег. На улицах кое-где запоздалые провожают масленицу. Кухарка наша возвратилась с балу в 6 часов утра.
Без масленицы не узнаешь вполне Парижа. Нигде нет такой суматохи: все пляшут, почти в каждом доме бал, по крайней мере в известных кварталах. Работница а 25 sols par jour, несет последний франк на бал и в нарядную лавку. Пьяных меньше, но веселых более. Уверяют, что никогда еще такой свалки экипажей и пешеходов не бывало на гуляньях и в маскерадах. Начнутся проповеди в Notre-Dame и в главных церквах, но посетителей будет более из высшего класса. В воскресенье в Notre-Dame начнет свои поучения Лакордер, экс-сотрудник Ламене. Надобно заранее запастись местом, иначе не услышишь его. Постараюсь не пропустить ни одной проповеди. Есть и другие духовные ораторы, но менее блистательные.
Я видел сейчас в мастерской m-me Lefranc, племянницы m-me Lebrun, сходный портрет Жанена и актрисы Volny (т. е. Leontine Fay) в роли еврейки, когда она пишет роковое письмо. Сходства много; отделка золотом шитого белого платья прекрасная, и в портрете бледная белизна оригинала. Не могу привыкнуть ни к здешним выставкам, ни к здешним картинным галереям после итальянских.
Полночь. Старец Буонаротти (потомок Микеланджело) обедал у нас. Он живая хроника последнего полувека; 9 вот вкратце жизнь его. Он был в молодости другом тосканскаго преобразователя Леопольда и до революции еще, оставив отечество, приехал во Францию. Здесь обольстили его первые идеи революции: он написал к Леопольду, отсылая ему Тосканский орден его, что он душою и помышлением принадлежит тогдашней Франции и не может ужиться в отечестве. С тех пор действовал он в сфере, в которой ^кружилась тогда Франция; директория посадила его в тюрьму. Наполеон его не освободил, но во все время его владычества он жил или по тюрьмам, или по городам, под присмотром, где застал его и 1814-й год. В заговоре, Бабефом описанном, его едва не повесили. После 1814 года он скитался в бедности, жил трудами и не принимал помощи ни от богатого сына, в Сиене живущего, ни от приятелей: теперь Voyer d'Argenson дает ему конурку, где он философом доживает век, один, с воспоминаниями. Дряхлая жена в бедности в Женеве. Он характеризирует многих прекрасно и рассказывает подробности о происшествиях и лицах, не многим известных. В молодости и после коротко знавал Наполеона; в Корсике жил в доме его матери, и, когда Наполеон приезжал повидаться с нею, то в последнюю ночь, которую подпоручик Буонапарте провел в доме родительском, Буонаротти спал с ним на одной постели. С тех пор они иногда ссорились, но никогда не мирились. Буонапарте попал на трон, Буонаротти в тюрьму.
Я надеялся видеть m-lle Mars в "Manage de Figaro" и пошел во Французский театр, но обманулся; давали "Marino Faliero", которого видал не раз. Я зашел в театр du palais Royal и из четырех пьес видел две с половиною. "L'Aumonier du Regiment" очень забавен: он на сцене сперва в своем костюме, но после в егерском! Поет, любезничает и спасает честь своего брата, забываясь, иногда делает пастырские увещания. Другая пьеса "Les chansons de Desaugiers" очень забавна: все его песни в лицах и он сам на сцене. Во втором акте олицетворена песня "Souvenez-vous-en!", в третьем - сцена с живописцем и с его моделью. Все знакомое, но все оживлено действием. Лафонтеновский характер Дезожье изображен в анекдотах его жизни и в песнях его, коими он выкупал из тюрьмы, давал приданое. Скриб называет его: "Le premier chansonnier peut-etre de tous les tems. qui faisoit des chansons, comme Lafontaine faisoit des fables". В последнем акте не забыт и Beranger.
