Стийна посмотрела на меня как обычно — исподлобья — и глухо сказала:

 - Знаешь, Маарья, давай просто так отправимся.

 - Куда?

 - Все равно. Остановим первую же попавшуюся машину и поедем, куда повезут. Знать маршрут наперед за два года неинтересно.

 - Отлично!

 - Но мы все-таки могли бы встретиться в Риге, — предложила Аэт.

 - Деньги, деньги! Money, money! — спела я. — У нас уж такие низменные наклонности: хотим есть и платить за билеты. Если первая же попавшаяся машина случайно отвезет нас именно в Ригу — тогда конечно. В шесть часов перед собором. В качестве опознавательной приметы держи в руках десять газет и букет ромашек в зубах.

Теперь уже Аэт чуть не плакала. Но мне не было жаль ее. Ничуть. Если бы она была настоящей подругой, она тоже отказалась бы от поездки.

 - Может, позволишь мне все-таки переодеться? — спросила я.

Только теперь Аэт и Стийна обратили внимание на мой "дорожный костюм молодой дамы".

 - В вашем распоряжении сегодня на арене подающая надежды попрыгунья Маарья Пярл и ее тетя, мастер портняжного искусства Мария Перлинг, девичья фамилия Перлинг! — объявила я и для пущего эффекта сделала несколько прыжков, как в эстонской польке.

Они чуть не лопнули со смеху.

Я принесла из передней свою спортивную сумку и принялась переодеваться, чтобы принять нормальный человеческий вид. Аэт то и дело поглядывала на часы, но я переоблачалась с флегматической старательностью. Наверное, в пятилетнем возрасте я застегивала свою блузку так же медленно. Стийна поставила сборник Энно обратно на полку и провела пальцем по корешкам книг. Я знала, что в комнате у Аэт нет и четверти библиотеки Паррестов, хотя здесь были три внушительные полки и один старинный книжный шкаф. Вот в кабинете самого старого Парреста — там Стийне было бы что почитать! Но туда нам заходить не полагалось — я была в кабинете Парреста лишь один раз, когда Аэт знакомила меня со своим отцом. Писателя Парреста окружали ковры и книги, из окна падал золотистый от пыли луч солнца, какой можно увидеть только в помещении библиотеки. Отец Аэт сидел за черным письменным столом, на голове у него была вязаная шапочка. Он положил на стол ручку (что была абсолютно необычная ручка, не какая-нибудь самописка или шариковая), встал, протянул мне влажную, мягкую руку и сказал совершенно серьезно: "Очень приятно. Надеюсь, что вы с моей дочерью дополняете одна другую". Его слова смутили меня — разве же я могу как-то дополнять такую умную девочку? Аэт — меня, другое дело. Потом я спросила у Аэт, не могла бы она дать мне почитать "Жана Кристофа" — серебристые корешки томов этого романа я заметила на полке рядом со столом ее отца. Но Аэт сказала, что ей нельзя брать книги из отцовского кабинета, и ее объяснение показалось мне ужасно странным. Моя мать библиотекарша, и я могла взять у нее любую книгу. Только иногда мама говорила: "Тебе будет скучно читать это". В большинстве случаев так оно и было. Неужели Паррест собирает только скучные книги? Спросила об этом у Аэт. Она покраснела и рассказала о заведенном в их доме порядке: каждый год в день рождения дочери, третьего мая, отец дарит ей один «шедевр» со своей полки, который должен соответствовать кругу чтения Аэт в достигнутом ею возрасте. Кроме того, он приносит в комнату дочери еще кучу книг без дарственных надписей и говорит: "Теперь тебе пора прочесть и эти произведения".

Господи помилуй! Да я бы умерла от разочарования, если бы мне в день рождения дарили старые вещи или книги, которые все равно до того были дома у меня под рукой! Я спросила, что получила Аэт в последний день рождения. Оказалось, "Джэн Эйр" на английском языке. Ну конечно, ведь Аэт учится в школе с языковым уклоном! Но сообщение, что к шестнадцатилетию ей подарили "Таинственный остров", подняло меня в собственных глазах: я-то прочла его уже в четвертом или пятом классе. В тот раз я сказала Аэт в утешение, что к ее шестидесятилетию отец, возможно, успеет перенести в комнату дочери половину своих книг.

Стийна вытаскивала то одну, то другую книгу с полок Аэт и уголком глаза поглядывала на меня. Видимо, она поняла мою медлительность.

Тепловатый пакет, попавший мне под руку, когда я запихивала в сумку свое «кхаки», повернул мои мысли совсем в другую сторону. Вечная спутница тети в ее путешествиях, окаянная зашморенная курица напомнила мне, что с нею необходимо что-то предпринять. Улучив момент, когда Аэт и Стийна не смотрели в мою сторону, я сунула курицу на шкаф. Вот будет потеха дней через десять, когда Аэт вернется! А может, в отсутствие Аэт курицу найдет ее мать, или — еще эффектней — сам великий писатель Паррест, который не сможет разгадать потрясающую загадку обернутой фольгой зашморенной курицы, иначе как написав об этом новеллу.

 - Пожалуй, можем потихоньку трогаться в путь, — сказала я, и настроение у меня поднялось.

 - А-а, ты готова, — обрадовалась Аэт. — Тогда пошли.

Стийна бросила на книжные полки последний тоскующий взгляд и тоже была готова к путешествию. Аэт разрешила мне оставить зонт на хранение у нее дома.

 - Страшно хочется есть, — пожаловалась Стийна. — Пожалуй, по дороге надо будет заскочить в какую-нибудь столовую или в кафе.

Аэт приоткрыла наружную дверь и предложила:

 - Возьми с собой печенье у меня в комнате! Оно все равно зачерствеет до моего возвращения.

Ну вот, человек голодает, а я за здорово живешь оставляю на шкафу целую курицу!

 - Тебе-то что там нужно? — удивилась Аэт, когда и я ринулась вслед за Стийной.

Еще не хватало, чтобы она сочла меня воровкой!

 - Курицу, — ответила я честно, хотя и покраснела. — Свою курицу, если хочешь знать. Или ты собираешься утверждать, что вы храните зашморенных кур на книжном шкафу?

Аэт пожала плечами, а Стийна и вовсе ничего не поняла. Роковая курица вернулась обратно ко мне в сумку.

 - По крайней мере до трамвайной остановки нам по пути, — сказала Аэт, запирая дверь.

Выйдя на улицу, мы все трое молчали. Мне вспомнился один рассказ отца. Когда он был дошкольником, соседский мальчишка постарше спросил его: "Хочешь увидеть Ригу?" Отец, конечно, хотел. Тогда соседский мальчишка сказал: "Могу показать!" Он стал позади отца, схватил его за уши и приподнял над землей, говоря: "Ну смотри на свою Ригу!" Отцу было жутко больно, уши чуть не оторвались. "Вот тебе Рига!" — злорадно сказал мальчишка и побежал домой. Отец рассказывал, что уши еще долго болели и были красными…

Я не стала пересказывать другим эту историю — среди моих сверстников сейчас не принято твердить: мой отец, моя мать… Просто мне показалось, что и меня вот так же жестоко надули, пообещав показать Ригу!

В трамвае мы ехали втроем довольно долго. На Центральной площади Аэт вышла. Когда трамвай тронулся, она помахала нам вслед. Сдавалось, что Аэт вовсе не была особенно счастлива оттого, что все-таки отправляется в Ригу.

Хотелось поругать ее за глаза, но я сдержалась: по-моему, это пошло — злословить о своих подругах, как только те скрываются из виду. Такое еще кое-как терпимо у десятилетних. В четвертом и пятом классах наши девчоночьи дружеские звенья возникали и распадались в два-три дня, и каждая девчонка без всяких угрызений совести рассказывала своей новой подруге все, что прежняя доверила из своих личных тайн. Новая подруга в ответ платила своей исповедью, которая тоже не оставалась в секрете потом, когда наступала размолвка.

К счастью, Стийна была не из тех, кто ждал бы от меня чего-нибудь подобного. Она задумчиво смотрела в окно трамвая. А может, на оконное стекло, словно там было нацарапано стихотворение.

Наша дружба со Стийной началась странно. Однажды в конце сентября, когда я еще не освоилась в новом классе, во время перемены какая-то светловолосая девчонка рухнула прямо передо мной на пол в коридоре. Она вроде бы хотела медленно сесть на паркет, но внезапно грохнулась навзничь, крепко стукнувшись об пол затылком. Мне следовало срочно что-то предпринять, помочь ей. Я попыталась поднять девочку и поставить на ноги. Однако эта хрупкая девчонка оказалась до того тяжелой, что я сама поскользнулась и села на пол.