Из-за какого-то недоумка портить себе утреннее настроение? Ну уж нет! Как это там у Грига?

 - Тии-раа-а-аа-рии-раа-ра-а…

 - Доброе утро! Я пришла из дубового лесочка… Ты, птенчик, уже проснулась? — удивилась тетя. Пришла-то она явно из кухни — в руках красная гусятница.

 - Угу! — я сделала вид, будто занимаюсь гимнастикой. — Птица, что поет с рассветом…

 -…вечером в когтях у кошки! — закончила тетя и сдавленно захихикала.

Ишь ты! Единственное, чем тетя Мария напоминает своего брата — моего отца — запасом пословиц и поговорок. Во всем остальном они совершенно разные, как кошка и собака. Я бы сказала, что отец — большой пес (сеттер или пойнтер), а тетушка — маленькая толстая кошечка.

 - Смотри, Маарья, я зашморила тебе курочку в дорогу! — любезно сообщила тетя.

Силы небесные! Хорошо, что курочку, а не индейку. Только как же я буду лопать эту курицу в автобусе на глазах у всех? И в чем она намерена дать ее мне? В гусятнице, что ли?

 - Нечего хмуриться, в дороге всегда есть хочется. В свое время я непременно брала с собой в дорогу две-три курицы. Птицу в пути есть удобно: не требуется ни тарелки, ни вилки, ни ножа… Обернешь вот так, поплотнее, салфеткой…

Обхватив бумажной салфеткой курицу, от которой шел пар, тетя выудила ее из гусятницы и принялась демонстрировать, как едят в поездке. "Хорошо бы она так увлеклась, чтобы от курицы ничего не осталось", — с надеждой подумала я. Но не тут-то было — несчастная курица уже шлепнулась на стол, завернутая в фольгу. "Она будет шуршать на весь автобус! — подумала я безутешно. — Двадцать писателей будут, вытягивая шеи, глядеть, как я, сидя между Аэт и Стийной, достаю курицу из серебряной бумаги". Но сразу же нашлось утешение: весь куриный род должен будет гордиться тем, что одну его представительницу похоронят в серебристом саване в саду писателя Парреста — отца Аэт. "Покойся с миром и с вилкой в брюхе!" — как шутили в старину.

"Странно, — подумала я, — сейчас мне вдруг стало совершенно все равно, что делает Мярт". Словно и не было никогда вальсов на школьных вечерах, прогулок по Старому городу и двух сверхсекретных вечеров в кафе! Значит, это было не то! Сухарь (так называет Мярта Май-Лийз из нашего класса) всегда казался мне слишком положительным (рядом с ним я чувствовала себя жутко легкомысленной и наивной), но стоило ему лишь разок изменить тон, стоило мне лишь на миг показать, что я в чем-то умнее его, — сразу же пришел всему конец!

В ванной я фантазировала о тех временах, когда Мярт уже будет врачом, а я его пациенткой. Он мог бы выучиться на зубного врача. Доктора изумляются, что у меня до сих пор нет ни одного запломбированного зуба. Как у животного! Даже неловко становится! Ну да, Мярт-стоматолог развел бы руками и сказал бы: "К сожалению, все зубы у вас по-прежнему здоровы!" На это я бы сердечно улыбнулась ему, а он вздохнул бы и прошептал: "Маа-аа-рья!" Я дружелюбно протянула бы ему правую руку, на которой сверкало бы обручальное кольцо и сказала бы: "Прощай, Мярт! Ты стал тем, кем хотел стать! А мне пора — мои дети ждут меня!"

Кто-то постучал в дверь ванной. Мучение, эта коммунальная квартира. Соседи как будильники!

Когда я вернулась в комнату, танте Мария имела честь сообщить мне, что пока я «плескалась» в ванной, она упаковала мой чемодан. Чемодан!

 - Сумадани, — объясняла тетушка, — аккуратненько в сехолле, и… Мало ли чего в поездке не случается.

Ох, эта тетя Мария! Нет чтобы сказать нормально по-эстонски "кохвер" и "кате" или "пеалис", она не преминула показать образованность и употребила вместо эстонских слов иностранные. Но тетушке не даются шипящие «ж», «ч», «ш», «щ», которых нет в эстонском языке, вот и приходится произносить все через «с». Впрочем, ведь и я называю ее «танте» — на немецкий лад. Правда, это слово нередко встречается и в разговоре, и в литературе, оно применяется именно к людям с претензиями на особенную воспитанность и образованность — вроде моей тетушки…

 - Ничего в поездке не случится, — ответила я сухо. — Ну зачем мне чемодан? Может, нам придется возвращаться пешком, и…

Я тут же пожалела, что придумала такую причину, но исправить уже ничего нельзя было.

 - Пешком? Из Риги?

 - А что такого? — попыталась я обернуть все в шутку. — Кристьян Яак[2] ведь ходил пешком из Тарту в Ригу.

 - Что? Он теперь тоже едет с вами?

Ох, силы небесные! Но одно доброе слово может победить и целую армию…

 - Да он же умер! В прошлом веке. Кристьян Яак Петерсон.

Тетя успокоилась и продолжала хлопотать над чемоданом.

 - Наверняка опять быть какому-нибудь несчастью, вспомните мои слова, если детей рассылают по земле во все стороны. Все эти народные дружины и подобные вещи — сплошная юдоль печали… — ворчала она.

О чем бы ни шла речь, тетя всегда выводит на народную дружину — так она называет ученическую дружину, строительную дружину старшеклассников и вообще все летние лагеря молодежи. Когда я ранней весной объявила, что записалась в ученическую дружину, тетя натравила на меня всех родственников, послала матери в деревню отчаянное письмо: "…Неужели ты, Тийю, действительно хочешь послать на погибель свое единственное дитя?"

И добилась-таки своего. Я попросила исключить меня из списка, но она квохчет до сих пор. Чудо, еще, что она не организовала такую же кампанию против моей поездки в Ригу. Очевидно, на нее подействовало, что я и Аэт поедем вместе с известными писателями, среди которых будет и сам отец Аэт. Его она сочла заслуживающим доверия. ("Вот эта Аэт — самая подходящая для тебя подруга. Из хорошей семьи, в очках и воспитанная!") Аэт сумела так уговорить тетю Марию, что она почти погнала меня в «путешествие». ("Разве это дело? Молодая барышня корпит дома, ни света белого не видит, ни людей, не учится хорошим манерам, ни чему такому…") Волшебное действие на тетю Марию оказало и то, что мы должны были ехать в Латвию бесплатно: отец Аэт сказал, что свободных мест у них будет хоть отбавляй, автобус, мол, наполовину пустой — плохо ли!

Ох, как же я поеду в писательском автобусе с чемоданом, да еще в «сахоле» из белой парусины, да еще на «сахоле» написано химическим карандашом: "БАРЫШН. МАРИЯ ПЕРЛИНГ. ТАЛЛИН. ЭУРОПА"! (Когда-то давным-давно наша семья восстановила свою эстонскую фамилию Пярл, а танте Мария так и осталась Перлинг.) И это когда у меня есть ярко-красная спортивная сумка с широким наплечным ремнем и застежкой-молнией!..

Пока тетя возилась с приготовлением завтрака, мне удалось вытащить из чемодана синельный халатик, теплое белье и маленькую вязаную шапочку (тетя связала ее крючком в подарок к моему пятнадцатому дню рождения, чтобы она предохраняла от солнечного удара, словно я трехлетняя малышка или ненормальная!). Как раз когда я разгадывала назначение трех бутылок одеколона, обнаруженных мною в чемодане, тетя с кофейником в руках пришла из кухни.

 - Думаешь, таможня не пропустит?

 - То есть?

 - Ну, заподозрят в контрабанде.

 - Тетя, милая, ведь нет никакой таможни!

 - Не считай меня невежей! Я ведь путешествовала! Но если ты думаешь, что не отберут, оставь! Там рядом туалетная бумага (ого, четыре рулона!), и смотри — всюду дезинфицируй руки. И не забудь о клеще!

Я поклялась дезинфицировать и не забывать о клеще и за кофе уже не прислушивалась к тому, о чем тетя все говорила и говорила не переставая. Я думала-думала и наконец решила, что переложу вещи в красную спортивную сумку. Уже собралась было объявить о своем решении, как тетя вдруг вскочила и бросилась к шифоньеру с криком: "Ох уж этот склероз! Раздевайся!"

Предчувствуя недоброе, я сняла джинсы. Моя тетя — портниха, причем довольно умелая. Она умеет шить даже джинсы и спиральные юбки. Другим. Но только не мне,

 - Гнаться за модой тебе ни к чему. Умную женщину тогда лишь узнаешь, когда она заговорит. — Это обычная тетушкина присказка.