Нет! Это был не двойник! Ну кто еще, кроме тети Марии, мог бы бежать так кокетливо: голова склоненная к земле, руки прижаты к бокам, ноги изящно семенят по асфальту. Таксист, наверное, влюбился в нее — он еле поспевал за нею через площадь.

"Сон или действительность?" — мысленно спросила я себя.

 - Маарья, деточка, ты жива! — восклицала тетя Мария, так пылко тиская меня в объятиях, что едва не лишила жизни. — Ты все-таки жива!

Я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги.

Аэт с испугу выронила великую поэму на мостовую, а Стийна отвернулась. Со стороны сцена могла выглядеть трогательной. Только таксист, тупое создание, сурово стучал тете в плечо: "Гражданка! Товарищ!.."

Гражданка тетя освободила меня из своих объятий и сердито повернулась к таксисту:

 - Разве вы, сударь, не видите, что ребенок вырван из лап смерти? Деньги, деньги! Нельзя все в мире оценивать на деньги!

Зная тетину щепетильность в денежных делах, я не понимала, чего требовал таксист. Но тетушка быстро совладала с волнением и шепнула мне на ухо: "Маарья, деточка, у тебя есть четыре рубля?"

У меня было лишь три рубля с копейками, так что Аэт пришлось поддержать меня рублем. Шофер, ворча, взял деньги и удалился, а тетя погрозила ему вслед кулачком:

 - Крохобор! Человеческая жизнь для такого и гроша ломаного не стоит!

Я знала, что у Стийны еще сохранилась трехрублевка — оставалось надеяться, что у Аэт достаточно денег и мы с тетей сможем занять у нее на два билета до Таллина.

Еще ни разу в жизни мне не доводилось видеть тетю такой умиленной. Можно было подумать, что ее душа действительно переродилась с тоски. В мыслях она наверняка уже похоронила меня и приехала сюда искать мою могилу…

 - Деточка, деточка, что же ты наделала! — повторяла тетя в отчаянии. — Отец твой поседел от горя, голова дрожит и руки стали немощными, как у старца… А мать плачет дни и ночи, дни и ночи…

Мой отец поседел? И мама плачет? Никогда, никогдашеньки я не видела свою мать плачущей. Но если они считают меня погибшей… Тетя Мария… Это она наверняка нагнала страху на родителей своими жуткими рассказами. Я представила себе, как мама, моя красивая мама, стоит у окна и смотрит на дорогу, а вокруг глаз у нее темные круги от бессонницы. Отец, который не боялся ни браконьеров, ни диких зверей, не ест, не пьет, не шутит и вообще не может ни слова вымолвить, а только трясет поседевшей головой. Сердце мое пронзила острая боль, хотелось только одного — скорее домой! К родителям! Идти, мчаться, лететь, чтобы только ветер свистел в ушах! Увидеть отца и маму, и пусть они убедятся, что я жива и здорова!

"Милый, дорогой город Тарту! — мысленно заклинала я. — Ты такой красивый, и тихий, и мудрый, придумай сейчас что-нибудь, чтобы я могла взлететь, как ракета с космодрома! Вскоре сюда приедет Мярт набираться премудрости, и, наверное, со временем приеду и я тоже, но теперь я должна тебя покинуть. Отошли меня, отошли побыстрее!" Я не хотела больше видеть ни тетю, ни девочек и объявила, что пойду искать Таллинское шоссе, а они пусть следуют за мной когда хотят и как хотят.

 - Хочу домой! — Ничего больше сказать я была не в состоянии.

Но девочки сказали тете, что мы еще не завтракали, и тетя даже слушать не захотела, чтобы мы пустились в обратный путь не подкрепившись.

К счастью, тетя ничего не знала о «Вернере» — я могла бы побиться об заклад, что оттуда, раньше чем часа через три, тетя уйти не согласилась бы — и пошла с нами в столовую «Выйт». Там и остались Стийнины три рубля: у всех, кроме меня, был волчий аппетит, они не могли отказаться ни от сметаны, ни от салата из свежих огурцов, ни от ломтиков холодного мяса, ни от взбитых сливок с шоколадом. Аэт надо было еще расплатиться за гостиницу, поэтому в столовой она объявила себя несостоятельной, но уплетала за обе щеки. "За ваш счет — пока не лопну!" — сказала она. Во время еды тетя рассказывала о своих поисках, и кому-то это могло показаться достаточно смешным, но я думала об одном: "Домой, домой, домой, домой!" Конечно, тетя Мария в Таллине бегала в милицию, по больницам и почему-то даже в бюро находок, а затем, посоветовавшись с соседями, взяла на работе три дня за свой счет и помчалась в шесть часов утра из Таллина в Тарту. До Тарту на такси у нее денег хватило, даже еще осталось, но когда стали крутить по городу, счетчик начал выстукивать цифры, словно взбесился, а так как машина была из таллинского таксопарка, то водитель не знал Тарту. Тетя была уверена, что найдет меня в Маарьямыйза, в клинике, — потому что название больницы хорошо подходило к моему имени. Но, побывав в Маарьямыйзе, убедилась, что меня нет там…

Наконец эти три ненасытные набили свои животы! Мы проводили Аэт до гостиницы, а сами остались сидеть в парке на лавочке. Тетя все еще продолжала говорить и причитать. Но вдруг она успокоилась и сказала:

 - Да! А теперь пойдем и приятно отдохнем часок в отеле. Теперь я наконец чувствую, что хочу спать! Две ночи я не смыкала глаз — жуткие картины вставали перед глазами. Думала: а вдруг кто-то дал Маарье письмо и попросил куда-то отнести… А на конверте был адрес убийцы! Три раза видела во сне Маарью в белом платье, а это же к несчастью. И ты смотрела на меня так умоляюще, так умоляюще!

 - Как же ты видела сон, если две ночи глаз не сомкнула?

Тетя не сочла меня достойной ответа и обратилась к Стийне:

 - Вы, Стийна, старше и умнее — наша Маарья ведь еще такой ребенок, обмануть ее ничего не стоит. Она такая доверчивая, ну, деревенское дитя, известное дело! А ныне люди сами знаете какие!

 - У тебя паспорт с собой? — спросила я.

 - Зачем? — всполошилась тетя. — Нет.

 - А как же ты без паспорта получишь номер в гостинице? Это во-первых. И во-вторых, прими к сведению, что у меня осталось только сорок копеек. У Стийны и того нет. Очевидно, и у тебя нет ни копейки. Посмотрим, сколько мелочи останется у Аэт. Так что о гостинице и думать нечего.

Тетя смирилась, но почти сразу же торжествующе подняла указательный палец.

 - Я захватила с собой несколько простыней!

 - Это не в счет.

 - Новехонькие — с кружевами и монограммами! Если бы с тобой случилось что-нибудь очень плохое…

 - Простыни для покойницы? — Ну что ты скажешь, тетя и на меня наконец нагнала смех.

 - Ах, да чего теперь об этом!

Аэт вприпрыжку выскочила из отеля — она сияла, как солнце в детской книжке. У нее остался один рубль и еще пятнадцать копеек.

 - Может, устроим дикий праздник в лесу?

 - Но это же неприлично, — возразила тетя. — А сколько стоит автобусный билет до Таллина? — спросила она.

 - Чуть больше трех рублей, — ответила Аэт.

 - Тогда придется что-нибудь продать, — решила тетя.

 - Что? Кому? — не понимала я.

 - Я пожертвую своей кофточкой, она из чистой шерсти, — объявила тетя. — Хоть это моя любимая кофточка, и она верно служила мне уже несколько лет, но… что поделаешь! Ох, господи, у меня ведь дома есть деньги, но как их взять?

 - Может, съездишь в Таллин и привезешь?

Тетя посмотрела на меня задумчиво.

 - Да, да, пусть пропадает кофточка. Для тебя мне ничего не жаль.

 - И кому ты намерена ее загнать?

Сколько я помню свою тетю, она — чуть делалась погода холоднее — ходила в этой "чистошерстяной, всегда модной" кофте не снимая. Кто захочет купить такое старье?

 - Фуй, Маарья!.. Разве хорошо воспитанная барышня говорит «загнать»? — Тетя посмотрела на меня с укором. — Я все уже продумала: мы сейчас пойдем на автобусный вокзал и там попробуем выяснить. Вы, дети, будете ходить и потихоньку спрашивать, не хочет ли кто-нибудь купить кофточку из чистой шерсти. Желающих будете приводить ко мне. И посмотрим, кто больше предложит. Вот увидите, мы выручим за нее хорошие деньги!

Ну этого еще не хватало, чтобы нас приняли за спекулянтов!

 - Да зачем нам вообще деньги? — спросила Стийна.

 - Милая моя! — изумилась тетя. — Кроме билетов, надо еще взять с собой еды в дорогу и…