Рядом с нами, за деревьями, краснели руины средневекового Домского собора, в сохранившемся крыле которого размещалась библиотека университета — крупнейшая в Эстонии… Мне страшно хотелось пойти в библиотеку, осмотреть ее изнутри, но я не знала, пускают ли туда кого-нибудь, кроме студентов. Стийна тоже не знала. Она была явно не в себе, грустная и нервная.

 - Ты не знаешь, какая я гадкая! — говорила Стийна. — Я противная эгоистка. Спокойно зубрила математику ради каких-то экзаменов, в то время как он был совершенно сломлен и силы его были совсем на исходе!

 - Разве было бы лучше, если бы и ты провалилась на экзаменах?

 - Все это пустое и жалкое… Но он… Он совсем не такой, как другие. Он может плакать из-за одного цветка.

 - Какого еще цветка?

Стийна молчала. Мне нестерпимо хотелось пойти в библиотеку — хотя бы заглянуть в дверь! Но я не осмеливалась оставить Стийну одну.

 - Так редко случается, что люди понимают друг друга без слов. Зимой он уходил на лыжах далеко за город и в лесу писал мне свои письма… удивительные. И когда его руки начинали замерзать, он поджигал на поляне какую-нибудь елку и грел руки.

"Такому надо было бы дать как следует по рукам", — подумала я гневно. — Чтобы согреть свои белые ручки, господин губит молодую елочку!" С каждой секундой этот особенный Рауль становился все менее привлекательным для меня.

 - Этот твой Рауль — обычный фанфарон! — сказала я Стийне. — За пожог леса его следовало бы оштрафовать, и все!

 - Ах! — Стийна отмахнулась от меня. — Он особенный, не такой, как все.

 - Ты хоть когда-нибудь сажала лес? Стийна грустно улыбнулась:

 - Ничегошеньки ты не понимаешь…

Так мы сидели на Тоомемяги и беседовали. Во мне перемешались ненависть к Раулю, которого я и не видела-то ни разу в жизни, неудовлетворенность бездеятельным сидением на одном месте и жалость к Стийне, глупо восторгающейся каким-то фанфароном. Вспомнились розовые шишки на весенних елях и нежная зелень молодых побегов. Неужели зимой ледяно-холодные ветки ели загораются так легко, что какой-то ничтожный лунопоклонник может поджечь их двумя-тремя спичками? Мне никогда и в голову не приходило, что можно поджечь растущее дерево. Гениальные мысли всегда просты, как обычно говорит Мярт. Нет, конечно же, Рауль жег хворост — ведь елки на полянах покрыты толстым слоем снега, их так просто не запалишь, пыталась я найти оправдание этому типу.

Стийна была столь уверена в своем праве на отчаяние, что даже не переменила выражения лица, когда мы вошли в университетское кафе. Я опасалась, что это закрытое кафе — только для студентов. Но и оставаться ждать за дверью мне тоже не хотелось. Однако такого чуда я и предположить не могла: тут, похоже, проводился День школьника, потому что из-за столика, улыбаясь, нам навстречу поднялась Аэт!

 - Неужели мы в Риге? — спросила я в замешательстве.

Аэт засмеялась.

 - Похоже на то! Нет, знаете, я тоже отказалась от поездки в Ригу и подумала, ну куда еще вы можете направиться, как не в Тарту!

 - Да ты настоящая телепатка! На самом-то деле мы собирались махнуть в Рим, но, вишь, судьбе угодно было распорядиться по-другому!

Аэт приехала в Тарту еще вчера вечером, она переночевала в гостинице "Тооме" и ходила повсюду, разыскивая нас.

 - Но как ты все-таки догадалась поехать именно сюда?

 - Ну, если едут трамваем в конец Тартуского шоссе, то затем и направляются обычно в Тарту. То же самое я сказала и твоей тетушке.

 - Тете Марии?

 - Ну да. Я случайно столкнулась с нею на улице. У нее глаза на лоб полезли: "Прейли[13] Паррест, но ведь вы втроем должны были путешествовать по Латвии?" Что же мне оставалось? Пришлось все ей рассказать.

 - Ох, что же ты наделала!

Я представила себе, что творится теперь дома. Тетя Мария огорошила телеграммами моих родителей, а сама носится по больницам, отделениям милиции и моргам. Однажды, когда я не вернулась со школьного вечера к десяти часам, она уже проделала такой маршрут на такси. Зато подъехать первым делом к школе, где я должна была находиться, она почему-то не догадалась! Самое смешное — мы с Мяртом в тот раз долго прогуливались, беседуя, перед нашим домом, не подозревая, что в это время танте Мария носится по городу, разыскивая меня. Зато теперь у тети и впрямь была причина для тревоги. Мое сердце предчувствовало беду.

Пытаясь загладить свою вину, Аэт угостила нас бутербродами с килькой и взбитыми сливками. Теперь не только Стийна, но и я была расстроена. Стийна обошла все залы (их было в кафе три), но своего любимого поджигателя леса не нашла. Аэт помрачнела — вероятно, подумала, что мы на нее сердиты.

Мы сидели, безучастно поглощали взбитые сливки и смотрели по сторонам полупустого зала. И вдруг в кафе вошли два парня — один льняноволосый, а другой шатен с волнистыми волосами. Стийна сразу вскочила и быстро пошла к ним навстречу.

 - Стийна, крестница моя! — воскликнул на весь зал тот, у которого были волнистые волосы.

Каким образом он мог быть крестным отцом Стийны? Как ни вычисляй, не получалось. Стийну представили льняноволосому, и вся троица направилась к столику под окном, за которым сидел смуглый молодой мужчина с острым лицом, напоминавшим мордочку ежика, на столике перед ним лежала раскрытая книга.

 - Знаешь, — зашептала Аэт, — это поэт Мейер, молодой писатель.

 - Кто из них?

 - Тот, который сидит с книгой.

Стийна вместе с теми двумя молодыми людьми села за столик к Мейеру. Похоже было, что она совершенно забыла о нас. Она восторженными глазами наблюдала за новыми соседями по столику и ловила каждое их слово, как отличница за школьной партой.

 - Слушай, Аэт, а не отправиться ли нам обратно в Таллин?

Я вдруг почувствовала сильную тоску по дому, хотя сердце дрожало от страха перед наказанием, уготовленным мне тетей Марией.

 - Нет, — ответила Аэт.

 - Чего мы тут караулим?

Но в этот момент вся Стийнина компания, словно по приказу, повернулась к нам, а Стийна крикнула:

 - Девочки, идите сюда!

 - Чего ты медлишь? — вскинулась Аэт. — Давай, пошли быстрее! — Она уже поднялась.

Я считала, что это унизительно — идти вот так за чужой столик.

 - Пусть сами идут к нам, если им хочется!

Аэт снова села и сказала мне:

 - Ты все-таки иногда бываешь ужасно старомодной!

 - Если некоторые не такие, как все, то и я могу остаться сидеть, когда "гиганты мысли" изволят манить меня пальцем.

Аэт не поняла и была весьма недовольна моей строптивостью.

И вдруг вся Стийнина компания оказалась за нашим столиком.

 - Можно скромным Мохаммедам прийти к горам? — спросил тот низенький, в котором Аэт признала писателя Мейера.

Они принесли с собой все, что было у них на столе.

 - Горы охотно согласились, — засмеялась Аэт.

Молодые люди подставили к столику еще два стула.

 - Барин смеется над нищим, нищий смеется за компанию, — сказала я одну из отцовских прибауток.

 - Ага, вы, наверное, и есть дева Маарья? — спросил писатель. Эх, Стийна, до чего она сделалась разговорчивой!

Блондина звали Айном, а этот с волнистыми волосами был, как я и предполагала, Раулем.

 - Паррест, — деловито представилась Аэт, и разговор перешел на ее отца.

 - Стийна, мне пора домой! — шепнула я.

 - Не уезжай! — попросила Стийна.

 - Тебе не нравится Тарту? Простите, Маарья, я сразу на «ты», по студенческому обычаю, — сказал Мейер.

Какая честь!

 - Крайне тронута!

Но у молодого писателя были добрые карие глаза — немножко похожие на глаза Мярта, — и мне расхотелось сердиться. Рассказала о нашем приключении на перроне, и все от души посмеялись. Я заметила, что у поджигателя елок зубы были мелкие, острые, как у пилы, а глаза пестрые и мохнатые, — такой человек смотрит на мир, как терьер, — сквозь лохмы. Таких длинных светлых ресниц я до сих пор ни у кого не видела.