— Давай все выясним. Я ненавижу незавершенные дела. Я же оставил тебя умирать.

— Да, — совершенно равнодушно ответил Феникс. — Вы оставили меня червям, а насильников, каннибалов, педофилов и серийных убийц выпустили на свободу.

Хоффман до сих пор не мог понять, почему он так поступил. А кажущееся спокойствие Феникса вызывало у него тревогу. Он должен сейчас же вскрыть этот нарыв.

— Так, значит, ты хочешь сравнять счет?

— Нам нечего сравнивать, — ответил Маркус.

— Ну конечно. — "Черт, он точь-в-точь как его старик. Бездушная машина. Если бы я не видел его у могилы Сантьяго, мог бы подумать, что в нем нет ни капли эмоций". — Ты уже все забыл, не таишь зла, и вообще это было незначительное недопонимание.

— Мы получаем в жизни то, чего заслуживаем.

"Но ты этого не заслужил, судя по армейским отчетам".

Хоффман ощутил, как чувство вины поглощает его целиком. Он понимал, что пытается найти объяснения своему поступку, но все они казались ничтожными и не оправдывали его действий. Но его язык как будто действовал сам по себе.

"Я боюсь. Я всегда боюсь. Но не смерти, а гораздо худшего. Боюсь ошибиться. Боюсь ошибиться в людях".

— Твой проступок стоил жизни многим людям, сержант, — сказал Хоффман. — Он стоил нам Хасинто. Твоему отцу достаточно было только щелкнуть пальцами, и ты тотчас покинул пост и удрал вместе с прицельным лазером. Разве этого мало, чтобы считать тебя последним негодяем? Ты бросил своего друга Дома, который готов отдать за тебя всю кровь до последней капли. Он заботился о тебе, даже когда пропала его жена. Ты мог так поступить с людьми, которые зависели от тебя?

— Я знаю, — медленно произнес Феникс, — что много лет назад стал причиной смерти людей. И поэтому не могу жаловаться, когда кто-то точно так же поступает со мной.

Хоффман был опрокинут его откровением. Он даже не представлял, как теперь вернуться, вернее, встать на ноги. Он хотел попросить прощения. Искренне.

— Скажи мне правду, — заговорил он. — Не то, что говорил на военном суде. Я должен это знать. Что такого обнаружил твой отец, что ты осмелился покинуть службу? Я не могу поверить, чтобы Адам Феникс мог надеяться, что его сын так поступит только ради спасения его жизни.

— Он умер раньше, чем я до него добрался. Я так ничего и не узнал.

— Но он должен был хоть что-нибудь сказать.

— Он всегда ставил интересы КОГ выше своих личных. Значит, у него были на то причины. Это единственное, в чем я совершенно уверен.

— Это самое неубедительное оправдание побега из всех, что я когда-либо слышал! — взорвался Хоффман.

Ему вновь стало не по себе: оттого что всплыли неприглядные обстоятельства, оттого что самый несгибаемый из его бойцов признал оплошность отца. И язык вновь заработал самостоятельно. На самом деле Хоффман верил Фениксу. Тот мог не сказать всей правды на суде, не желая публично признавать, что Адам Феникс не был образцом мудрости и добродетели. Это лишь причинило бы сыну лишнюю боль. Но нежелание говорить плохо о погибших зашло слишком далеко.

— Ты опоздал. Твой план не сработал. И мы потеряли большую часть Хасинто.

— Я знаю, что подвел вас, полковник. У меня было много времени, чтобы над этим подумать. И я опоздал не в первый раз. И если вы хотели еще больше разжечь во мне ненависть к самому себе, вы тоже опоздали.

Гнев Хоффмана — на себя и на Феникса — мгновенно угас.

— Ты сам не знаешь, почему так поступил, ведь верно? Ты так и не понял, почему побежал к отцу, словно твоя жизнь все еще зависела только от него.

Феникс приподнялся на локте и навис над Хоффманом, перегнувшись через узкий проход. Они оказались лицом к лицу.

— Вы не только болван, но и садист. Вы никогда не спрашивали себя, почему вы так поступили?

— Постоянно! — крикнул Хоффман ему в лицо. — Каждый день. Потому что до сих пор не могу поверить, что я так поступил. Мне надо было просто пристрелить тебя, и дело с концом! Скорее всего, я не мог тебя убить, потому что до того дня ты был лучшим из всех солдат, кого я знал.

Тем не менее вскоре после этого он спас Феникса. Этот мерзавец заслужил спасение тем, что смог направить в цель светомассовую бомбу, а без помощи Хоффмана Дому вряд ли удалось бы протащить его на борт «Ворона». Судьба подарила ему второй шанс, чтобы свести счеты.

Но Хоффман понимал, что это обстоятельство не стерло допущенной ошибки и никогда не сотрет.

Дверь внезапно распахнулась с такой силой, что стукнулась о стену и отлетела назад. В палату вошла доктор Хейман, и на ее лице отражалась готовность применить физическую силу. Это выражение было слишком хорошо знакомо Хоффману.

— Заткнитесь! — заорала она. — Это госпиталь, а не паршивый кабак! Феникс, одевайся и забери в аптеке свои лекарства. При любых симптомах — бегом сюда. Мне наплевать на твое здоровье, но осуществлять санитарный контроль с каждым днем становится все труднее. Хоффман, я доставлю себе удовольствие воткнуть в вашу задницу иглу. Так что переворачивайтесь и закройте свой рот.

Хоффман понимал, что не заслуживает вежливости, поскольку сам не отличался учтивым обхождением. И еще он точно знал, почему с каждым годом все тяжелее переносит грубость. Он подозревал, что доктор Хейман превращается в ведьму из-за своей работы. Ее поведение было защитной реакцией, не позволявшей сойти с ума или, что еще хуже, обнаружить, что она не в состоянии справиться с потоком раненых и может подвести кого-то из тех, кто доверил ей свою жизнь.

Феникс схватил одежду и вышел. Хоффман поднял руку, чтобы ненадолго остановить врача, и закричал ему вслед. В госпитале стояла такая тишина, что его можно было услышать даже от входной двери.

— Я сожалею! — крикнул Хоффман. — Ну вот, я и сказал это. Я чертовски сожалею, что оставил тебя там. Ты заслуживал лучшего, упрямый грубиян.

Услышал его Маркус или нет, но он даже не остановился. Его шаги равномерно отдавались в стенах коридора до самого вестибюля.

Доктор Хейман подняла шприц и проверила, не осталось ли в нем пузырьков воздуха.

— Ну вот, — сказала она, — не забывайте, что это всего лишь боль…

Хоффман напрягся в ожидании укола. Этой ведьме впору орудовать бензопилой, но будь он проклят, если хотя бы вздрогнет.

Она, вероятно, выбрала самую тупую, старую и толстую иглу во всем городе.

Но она была права. Это всего лишь боль.

КОЛЛЕДЖ ГРИН. ОКРЕСТНОСТИ АНКЛАВА ХАСИНТО

Калисо настаивал на экспедиции. Он поклялся, что вывезет тела всех погибших, а этот пункт был первым в списке.

Берни вместе с остальными воинами отделения, за исключением Маркуса, погрузилась в «Броненосец» и отправилась собирать то, что принадлежало Коалиции.

"Дому надо немного побыть одному, чтобы все обдумать. Как и всегда".

С Калисо никто не спорил. И дело не в том, что он так строго следовал укоренившейся воинской традиции, — это было даже не в обычаях островитян, насколько знала Берни, — просто этот упрямец давно был известен своим вспыльчивым характером. На самом деле Калисо обладал более сложным характером, но люди всегда предпочитают видеть только самые яркие стороны.

Однако Берни очень хорошо понимала его грубоватую настойчивость. После того как она провела мучительный час, рассказывая Дому о последних мгновениях жизни его брата, необходимость собрать останки погибших казалась последним бастионом цивилизации, противостоящим звериной дикости. Матаки относилась к бродягам не намного лучше, чем к червям. Это чувство не было редкостью для бойцов — бродяг ненавидели почти все. И не потому, что так приказала Коалиция, просто Берни провела среди них довольно много времени и во всем убедилась сама. Ни один солдат не способен на такие поступки по отношению к другому солдату, а может быть, и к любому другому человеку.

— Как ты, Дом? — спросила она.

К счастью, Дом не делал никаких попыток поплакать у нее на плече. Как и Карлос, он с детства получил отличную закалку, которая помогала ему справиться с любыми житейскими бурями.