— Я вовсе не герой. — В этот момент Дом больше всего на свете хотел оказаться рядом с Марией и детьми. — А как же остальные? Они получат награды?

Хоффман хотел что-то сказать, но передумал и, опершись на перила, замолчал. Хоффман был отличным командиром, но не слишком общительным человеком. Наверное, что-то произошло.

Дом понял это совершенно ясно, когда увидел, как из вертолета вышел Маркус. Он ожидал, что вскоре появится и Карлос, но посадочная палуба быстро опустела, и всех раненых унесли. И вот тогда ему показалось, что мозг отключился. Палуба качнулась, и его как будто отбросило назад, к самой переборке. Сержант Матаки задержалась рядом с Маркусом и тихо обменялась с ним несколькими словами, а затем, похлопав его по плечу, подошла к Хоффману.

— Берни, — приветствовал ее Хоффман, — рад снова тебя видеть. — Он повернулся к Дому. — Я не усну этой ночью. Если захочешь поговорить, ты знаешь, где моя каюта.

А сержант Матаки сжала руку Дома и некоторое время не отпускала ее. Да, что-то случилось.

"Он тяжело ранен. Он лишился ноги, и его отвезли на "Калону"…"

Дом не хотел больше ничего предполагать. Какая-то часть мозга подсказывала, что, если не сделать первый шаг, можно отсрочить неизбежное. Другая часть приказывала встретить их лицом к лицу, поскольку этого никак не избежать. Он шагнул навстречу Маркусу.

"Мы будем за ним ухаживать. Он справится. Это еще не конец света".

— Дом… — Маркус остановился посреди палубы. Он ужасно выглядел. Он стащил с головы бандану, смял ее в кулаке и уставился на руку, словно был не в силах подобрать слова. — Дом, мне жаль. Мне так жаль…

Это и все, что он сказал, но больше ничего и не требовалось. Дом услышал, как кричит: "Нет, нет, только не Карлос!.." Но этого не было. Его лицо онемело и губы не могли шевельнуться.

Он ошибся. Это и был конец света.

ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ХАСИНТО, ПЯТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ

Во времена Маятниковых войн медали присуждались и вручались почти без промедления. За восемьдесят лет военных действий административная система Коалиции стала весьма эффективной. Как хотелось бы думать Хоффману, командование торопилось вручить знаки отличия героям, пока они были еще живы и могли разделить радость со своими близкими.

Кроме того, своевременное вручение медалей обеспечивало благоприятные отклики в прессе. Хоффман, стоя в ожидании церемонии награждения, в очередной раз мог убедиться в интересе журналистов к подобным событиям.

Но большинство бойцов, представленных к Звезде Эмбри, не могли присутствовать на церемонии. В списке живых Хоффман остался только в компании Дома Сантьяго и Маркуса Феникса и по этому поводу испытывав не гордость, а скорее замешательство. Маргарет считала его повышение в звании давно заслуженным, сам Хоффман ничуть об этом не задумывался. Маргарет расстроилась, когда он не взял ее с собой на церемонию. Но звание полковника, кавалера Звезды Эмбри, годилось, по его мнению, только для подписи на служебных документах. Вести с собой пышно разодетую по такому случаю жену казалось ему излишним. Звание ничего не меняло. Только еще на шаг отдаляло его от той деятельности, ради которой он вступал в армию, — службы на передовой линии фронта.

Вместе с другими почетными гостями Хоффман ждал начала вечера в гулком высоком зале среди целого леса колонн, покрашенных в красновато-коричневый цвет, что только усиливало их сходство с могучими деревьями. На стенах красовались портреты Праотцев Коалиции в простых золоченых рамах. Резные багеты хороши для других общественных зданий; здесь был выдержан строгий стиль, олицетворявший самопожертвование и целеустремленность.

Собравшиеся небольшими группами бойцы в парадной форме были из разных подразделений — не только те, кто участвовал в операции «Уравнитель». Здесь присутствовали также вдовы и дети погибших и несколько вдовцов в праздничных костюмах. Согласно сценарию они должны были подняться на помост и со стоической гордостью принять перед камерами награды погибших родственников. Кое-кто из детей героев — как, например, Аня Штрауд — и сам носил военную форму. И как только она могла выслушать сообщение о гибели матери? Аня и сама заслуживала награды, хотя бы за то, что до конца оставалась на посту. Сейчас она, пепельно- бледная, с опущенными глазами, разговаривала с Маркусом и Домом, и оба они, словно оберегая девушку, обнимали ее за плечи. Они закрывали ее от камер. Это о многом говорило.

Хоффман мысленно поклялся, что, если кто-то из шнырявших по залу репортеров станет фотографировать эту группу, он выследит мерзавца и засунет камеру ему в задницу, чтобы он мог снять свои зубы изнутри.

"Черт, Маркус без своей банданы выглядит совсем ребенком. Да он и есть ребенок".

К журналистам Хоффман относился как к неизбежному злу вроде комаров. Но это не значило, что он должен их любить. Эти хищники переходили от одной группы к другой и еще до вручения наград пытались взять интервью. Хоффман молился, чтобы они не добрались до него.

Но, конечно, они подошли и к нему. Вежливый, но настырный молодой человек, совершенно не имевший понятия о том, что значит быть солдатом, устремился ему навстречу. Весь его вид говорил о том, что сам он от службы освобожден.

— Отцепись, паразит! — возмутился Хоффман. — Почему бы тебе не рассказать о том, как после этой церемонии вдовам в одиночку придется поднимать детей?

Надо отдать должное, молодой репортер даже не поморщился. Вероятно, с самого начала работы он уже приобрел иммунитет к любым оскорблениям.

— Полковник, вы говорите так, словно не поддерживаете эту войну.

— Конечно нет! — огрызнулся Хоффман. — Я поддерживаю только победоносные войны. Весь смысл ведения боевых действий в том, чтобы как можно быстрее их прекратить. Война — это вам не какое-то чертово хобби.

"Но это все, что мне известно. Единственное возможное решение".

И шакалы по связям с общественностью из отдела Дальелла тоже не дремали. Один из них тотчас нацелился на Хоффмана и поймал его за руку, а его коллега тем временем занялась лихорадочно строчащим что-то журналистом и постаралась сгладить инцидент.

— Полковник Хоффман, вы не слишком дружелюбны, — сказала она. — Вам же известно, что ваши слова могут неверно истолковать.

— Простите, мэм, неужели я испортил впечатление? — Он подался ей навстречу. Хоффман никогда не считал себя грубияном, но с военными женского пола обращался точно так же, как с мужчинами, и не собирался делать исключение для представительницы пишущей братии. — Не знаю, что на меня нашло. Наверное, дело в том, что я потерял половину своих людей.

Но в основном журналисты охотились вовсе не за Хоффманом. Перед ними была великолепная картина: Дом Сантьяго, отважный герой, принимающий медаль погибшего брата вместе с собственной наградой, и их друг детства, сын праведного Адама Феникса, бедный несчастный Маркус, с его новенькими сержантскими нашивками и безжизненными, тоскливыми глазами. Это был поистине иконописный образ храбрейших и лучших воинов со следами трагедии на лицах. Такой снимок мог бы потрясти любого читателя. Даже присутствие хорошенькой молодой блондинки, пришедшей за медалью героически погибшей матери, оказалось весьма кстати. Это была настоящая сенсация для первой полосы любого издания.

"Но так оно и есть. И это правда. В этом и заключается трагедия. Все они хорошие девочки и мальчики. Они не должны быть такими, но ничего другого им не остается, и их подвиги меняют ход войны. Они это делают".

Церемония награждения была короткой и сдержанной. Председателю Дальеллу и начальнику штаба предстояло раздать множество наград от Звезды Эмбри до воинской медали Праотцев Коалиции. Хоффман, вытянувшись в струнку перед Дальеллом, взглянул ему в глаза.

— Выдающаяся храбрость, полковник, — произнес Дальелл, протягивая руку. — За всю историю Коалиции ни одна операция не собрала столько наград.