ПОДВОЙСКИЙ. Девятого или немного позже, после двенадцатого.

ТРОЦКИЙ. Нет, потому что на 25-ое был назначен 2 Съезд Советов. Я говорил, что в сущности мы и вооруженное восстание назначили на 25-ое число, но тогда оказалось, что остается довольно значительный срок до этого восстания.

КОЗЬМИН. 18-ое был запрос Мартова, что это за Военно-Революционный Комитет, и вы ответили вопросом: "Кто дал право Мартову делать такие запросы?"^*

ТРОЦКИЙ. Это несомненно. Но я говорю, что заседание Исполкома, где в принципе было решено его организовать, было еще до решающего заседания Центрального Комитета; и если вы говорите, что заседание ЦК было десятого-двенадцатого, то могло оно быть и седьмого^*. Это только относительное указание. Самый Военно-Революционный Комитет, если бы меня спросили, какой был его состав, то хоть убейте, не назову, хотя я в нем и играл большую роль. Но до того дело это превратилось в блок трех партий, и в сущности каждая партия давала людей, посылала вспомогательных работников, которые сменяли уставших, так что решить, кто был официальным членом, я не могу. Это можно было бы установить по газетам. Т. Иоффе был ли официальным членом?^*

ГОЛОС. Был.

ТРОЦКИЙ. Урицкий?^* Он много работал.

ПОДВОЙСКИЙ. Уншлихт^* особенно развернулся после переворота.

ТРОЦКИЙ. Лазимир много работал.

КОЗЬМИН. Я помню, что после 18 октября непрерывно были заседания Совета, и помню, вы делали постоянно назначения, где что распределить. Вот про этот момент, может быть, вы сообщили бы нам, как это делалось.

ТРОЦКИЙ. Относительно оружия дело было так. Первым источником оружия был Сестрорецкий завод. Когда прибыла делегация от рабочих и сказала, что нам нужно оружие, я говорю: "Но ведь арсенал не в наших руках". Они отвечают: "Мы были на Сестрорецком заводе". — "Ну, что же?" — "Сказали, если Совет прикажет, мы дадим". Это был первый опыт. Я дал ордер на пять тысяч винтовок, и они получили их в тот же день. И во всех буржуазных газетах это было напечатано. Я очень хорошо помню, что в "Новом Времени" была чуть ли не передовая статья, или в одной из статей говорилось об этом. И самый этот факт, конечно, легализовал распоряжение наше по оружейной части. В дальнейшем дело пошло, в сущности, полным ходом. Это было после переворота, когда мы, Военно-Революционный Комитет, стали назначать комиссаров во все военные учреждения, во все воинские части и во все комиссариаты, где было оружие. Там наши комиссары давали партии военную организацию, и распоряжение оружием тогда естественно перешло в наши руки.

Еще я помню момент незначительный, но просто живописный. Это было, когда мы в здании самого Смольного стремились организоваться с военной стороны. Пулеметная команда, выполнявшая при Керенском эти обязанности, оказалась малопригодной, хотя пулеметчики и стали большевиками к моменту переворота. Комендантом Смольного тогда был Греков. Он считался эсером-синдикалистом и при большевиках сидел много в тюрьме. В тот момент он был очень враждебен нам. Это было после митинга в Петропавловской крепости, где мне стало ясно, что мы не только победим, но победим почти без сопротивления. Греков подвозит меня на своей машине и говорит: "Да, конечно, вы, может быть, и могли бы совершить переворот, но это, конечно, не надолго — вас задушат". Понятно, что он не хотел связываться с нами. А начальник команды подошел ко мне и сказал, что мы, мол, за вас.

Когда же стали проверять пулеметы, то они оказались в совершенно негодном состоянии. Солдаты обленились и также оказались совершенно непригодными для борьбы. Мы решили ввести туда какую-нибудь пулеметную часть, не помню, какую; но только на рассвете с 24-го на 25-ое явились туда с пулеметами. Меньшевики и эсеры, в значительном числе, были еще в Смольном. На рассвете никто из нас еще не спал. Предрассветное, сумеречное состояние и настроение, нервная приподнятость и вдруг, — по коридору эти пулеметы — рррррррр. Меньшевики смотрят бледные, встревоженные. Каждый звук порождал тревогу. А тут по всем коридорам грохот, топот. Тогда они стали выселяться совсем из Смольного.

25-го открылось заседание 2 Съезда Советов. И тогда Дан и Скобелев пришли в Смольный и направились как раз через ту комнату, где мы сидели с Владимиром Ильичем. Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный. Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидал нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом и прошел. Владимир Ильич тоже толкнул меня локтем: — "Узнали, подлецы".

Но это было не опасно, потому что в этот момент мы были господами положения.

Игру Военно-Революционного Комитета со штабом округа мы продолжали. У нас велись переговоры, какие установить взаимоотношения с комиссарами, чтобы не было трений между солдатской секцией и гарнизоном. Они выдвинули проект, что их комиссар будет окружным комиссаром. То, что мы назначаем комиссаров в полку — неважно, но необходимо, чтобы они подчинялись их комиссару.

Мы продолжали эти переговоры, и они проникали в газеты. В "Новом Времени" или в «Речи» говорилось: "По-видимому, соглашение будет достигнуто". Владимир Ильич, прочитав эти газеты, весьма яростно был настроен против нас, и первым вопросом, как только он приехал, было: "Неужели это правда?" — "Нет, это для прикрытия игры", — успокоили мы его. В это время были уже взяты телеграф, банк, Инженерный замок, и окружался Зимний дворец. Таким образом положение наше было более или менее обеспечено. Тогда же, рано утром, когда всюду рычали пулеметы, вдруг пришли рабочие и работницы из типографии и сообщили, что закрыли «Правду», и стали наталкивать нас на всякого рода самовольства. Это было 24-го или 25-го. Они говорят: "Что же это такое?.. Подвойский, сорвите печати". — "Да, мы возьмемся набирать, только дайте нам охрану". Эта мысль — "дайте охрану" — подтолкнула и нас. У нас полков — сколько угодно. Сейчас же мы написали приказ: "На доблестный Волынский^* полк возлагается обязанность обеспечить свободу пролетарской печати. Правительство закрыло газеты «Правда» и "Рабочий и Солдат". Исполнительный Комитет Советов отменяет это распоряжение и возлагает на доблестный Волынский полк обязанность восстановить наши права".

Они сейчас же дали роту. Никто не покушался противодействовать. И уже самый тот факт, что правительство закрыло, а наша рота пришла и стала на стражу типографии пролетарской печати, придал всему району такую смелость, что сразу стало ясно, что дело уже окончено. И таких эпизодов было много.

ПОДВОЙСКИЙ. Решительное заседание, где Зиновьев и Каменев возражали против восстания, было 13-го^*.

ТРОЦКИЙ. Заседание это происходило на квартире меньшевика Суханова. Это было числа 14 — 15-го^*. Но если это было этого числа, то тогда, товарищи, остается мало времени между Съездом Советов и заседанием, где был запрос Мартова. Нет, это было раньше. Первый раз, когда явились из штаба округа эсеры и сообщили, что есть приказ о выводе трех полков, это было в Исполкоме. А, может быть, это было в Исполкоме Совета солдатской секции?

САДОВСКИЙ. Кажется, это было в президиуме. Было заседание под председательством Завадье.

ТРОЦКИЙ. На заседании ответственных работников я не был, был на предварительном совещании с т. Лениным, и туда приходили Зиновьев и Калинин. И когда был поставлен вопрос Калинину, пойдут ли рабочие на восстание, он ответил утвердительно, сказав, что момента упускать нельзя. В это время разговор с Владимиром Ильичем касался скорее того, когда можно начать восстание. Назначили определенный срок начала восстания путем военного заговора, причем было решено использовать события, а также вывод гарнизона. Владимиру Ильичу, находившемуся в Финляндии, не были достаточно ясны происходившие события, так что здесь бывали только совещания, а заседание это происходило после совещания ответственных работников у Суханова. Здесь были Ленин, Зиновьев, Каменев, Ломов^*, Яковлева^*, Свердлов^*. Из москвичей — Оппоков^*. Ногина^*, кажется, не было. Рыкова^* тоже не было. Сталин^* был, Шаумян^*, кажется, был. Протокола никакого не было, кроме подсчета голосов. Прения были принципиальные, и больше, чем можно было предполагать, выступавшие товарищи возражали против вооруженного восстания, доходя в своей аргументации до отрицания власти Советов. Возражения сводились к тому, что вооруженное восстание может дать победу, а потом что?.. а потом мы не сможем удержаться по социально-экономическим причинам и т. д. Таким образом, вопрос был затронут весьма глубоко. Были сопоставления с июльскими днями, говорилось, что массы могут не выйти, и мы ударим отбой. Затем были доводы, что мы не справимся с продовольствием, что погибнем в первые же две недели, что Петербург останется нашим островом, что Викжель, техника, спецы, интеллигенция задушат нас. Прения носили очень страстный характер, но теперь задним числом трудно вспомнить все аргументы. Наиболее поразило, товарищи, то, что когда стали отрицать возможность восстания в данный момент, то противники в своем споре дошли даже до отрицания советской власти. Мы их спрашивали: "Какая же ваша позиция?" — Агитация, пропаганда, сплочение масс и т. д… "Ну, а дальше что?"