Они сейчас же дали роту. Никто не покушался противодействовать. И уже самый тот факт, что правительство закрыло, а наша рота пришла и стала на стражу типографии пролетарской печати, придал всему району такую смелость, что сразу стало ясно, что дело уже окончено. И таких эпизодов было много.
ПОДВОЙСКИЙ. Решительное заседание, где Зиновьев и Каменев возражали против восстания, было 13-го.
ТРОЦКИЙ. Заседание это происходило на квартире меньшевика Суханова. Это было числа 14 – 15-го. Но если это было этого числа, то тогда, товарищи, остается мало времени между Съездом Советов и заседанием, где был запрос Мартова. Нет, это было раньше. Первый раз, когда явились из штаба округа эсеры и сообщили, что есть приказ о выводе трех полков, это было в Исполкоме. А, может быть, это было в Исполкоме Совета солдатской секции?
САДОВСКИЙ. Кажется, это было в президиуме. Было заседание под председательством Завадье.
ТРОЦКИЙ. На заседании ответственных работников я не был, был на предварительном совещании с т. Лениным, и туда приходили Зиновьев и Калинин. И когда был поставлен вопрос Калинину, пойдут ли рабочие на восстание, он ответил утвердительно, сказав, что момента упускать нельзя. В это время разговор с Владимиром Ильичем касался скорее того, когда можно начать восстание. Назначили определенный срок начала восстания путем военного заговора, причем было решено использовать события, а также вывод гарнизона. Владимиру Ильичу, находившемуся в Финляндии, не были достаточно ясны происходившие события, так что здесь бывали только совещания, а заседание это происходило после совещания ответственных работников у Суханова. Здесь были Ленин, Зиновьев, Каменев, Ломов, Яковлева, Свердлов. Из москвичей – Оппоков. Ногина, кажется, не было. Рыкова тоже не было. Сталин был, Шаумян, кажется, был. Протокола никакого не было, кроме подсчета голосов. Прения были принципиальные, и больше, чем можно было предполагать, выступавшие товарищи возражали против вооруженного восстания, доходя в своей аргументации до отрицания власти Советов. Возражения сводились к тому, что вооруженное восстание может дать победу, а потом что?.. а потом мы не сможем удержаться по социально-экономическим причинам и т. д. Таким образом, вопрос был затронут весьма глубоко. Были сопоставления с июльскими днями, говорилось, что массы могут не выйти, и мы ударим отбой. Затем были доводы, что мы не справимся с продовольствием, что погибнем в первые же две недели, что Петербург останется нашим островом, что Викжель, техника, спецы, интеллигенция задушат нас. Прения носили очень страстный характер, но теперь задним числом трудно вспомнить все аргументы. Наиболее поразило, товарищи, то, что когда стали отрицать возможность восстания в данный момент, то противники в своем споре дошли даже до отрицания советской власти. Мы их спрашивали: «Какая же ваша позиция?» – Агитация, пропаганда, сплочение масс и т. д… «Ну, а дальше что?»
Соотношения голосов я не помню, но знаю, что 5–6 голосов было против. За – было значительно больше, наверное, голосов 9. Впрочем, за цифры я не ручаюсь. Заседание продолжалось всю ночь, расходиться стали на рассвете. Я и некоторые товарищи остались ночевать.
Два оттенка в отношении к восстанию. С одной стороны, питерцы (те, кто работал в Питерском Совете) связывали судьбу этого восстания с ходом конфликта из-за вывода гарнизона. Владимир Ильич не боялся восстания и даже настаивал на нем, но связывал судьбу этого восстания не только с одним ходом конфликта в Питере. И это был не другой оттенок, а скорее другой подход к делу. Наша точка зрения была питерская, что вот-де Питер поведет дело таким образом, а Ленин исходил из точки зрения восстания не только в Питере, а во всей стране, и он не отводил такого большого места и значения исключительно восстанию Питерского гарнизона.
День восстания был назначен на 15 октября.
ПОДВОЙСКИЙ. По моим расчетам, заседание было раньше, потому что тут выйдет запоздание.
ТРОЦКИЙ. Заседание ответственных работников, несомненно, было после заседания ЦК, когда вопрос был уже решен и, стало быть, Зиновьеву и Калинину было предоставлено право выступить в защиту их точек зрения. А решение ЦК было уже вынесено. Из этого я заключаю, что заседание ЦК было в начале октября, числа 3-го, так как мне помнится, что было решено произвести восстание не позже 15 октября. В назначении срока и выразился оттенок. Я настаивал, чтобы Военно-Революционному Комитету было поручено подготовить момент восстания к Съезду Советов. На этот счет больших споров не было, но было определено, что восстание будет либо в конце октября, либо в начале ноября.
КОЗЬМИН. Решение это было после выхода большевиков из Предпарламента или до?
ТРОЦКИЙ. Это было после. А когда был выход из Предпарламента?
ПОДВОЙСКИЙ. В сентябре.
ТРОЦКИЙ. Я сказал, что это было после выхода. Но нет, я не могу установить момента с точностью. Во всяком случае, это решение было после заседания фракции, где решался вопрос, входить ли в Предпарламент или нет, и где я проводил бойкотистскую точку зрения невхода, а Рыков – входа. Только после этого получилось письмо Ленина из Финляндии, где он поддерживал бойкотистскую точку зрения фракции. И после этого заседание ЦК имело характер попытки поставить последние точки над i, внести полную определенность в положение. В поведении партийных ячеек, в полках, в поведении комиссаров чувствовалась большая неопределенность.
КОЗЬМИН. Еще интересен момент продолжения революции в учреждениях, формирование Наркоминдела, которым ведал Лев Давыдович, и создание аппарата.
ТРОЦКИЙ. Насчет Наркоминдела я бы хотел вспомнить т. Маркина, который организовал, до некоторой степени, Наркоминдел; т. Маркин был матросом Балтийского флота и состоял членом ЦИК второго созыва. Он познакомился с моими мальчиками. Его никто не замечал, но, несомненно, он пользовался доверием матросов. Через моих мальчиков я познакомился с ним. Это было так недели за 2–3 до революции. Он предложил свои услуги для всяких ответственных поручений, и первое время мы посадили его в редакцию «Рабочий и Солдат», где он проявил величайшую энергию. А затем он вошел вместе со мною в Наркоминдел, причем я этот Наркоминдел долгое время ни разу не посещал, так как сидел в Смольном. Вопрос был военный – наступление на нас Краснова. Были собрания представителей от заводов и масса всяких других дел, жел. – дор. и т. д., а Маркин занимался организацией Наркоминдела. Организация эта выразилась на первых порах вот в чем: ни входов, ни выходов мы не знали, не знали, где хранятся секретные документы; а Петербургский Совет довольно нетерпеливо ждал секретных документов. У меня лишнего времени не было съездить посмотреть.
Когда я один раз приехал, причем это было не в первый день, а дней через 5–7 после взятия нами власти, то мне сказали, что никого здесь нет. Какой-то князь Татищев сказал, что служащих нет, не явились на работу. Я потребовал собрать тех, которые явились, и оказалось потом, что явилось колоссальное количество. В 2–3 словах я объяснил в чем дело, что дело более или менее невозвратное, и кто желает добросовестно служить, тот останется на службе. Но я ушел несолоно хлебавши. После этого Маркин арестовал Татищева, барона Таубе и привез их в Смольный, посадил в комнату и сказал: «Я ключи достану через некоторое время». На вопрос о ключах Таубе отослал к Татищеву, а Татищев – куда следует, и когда Маркин вызвал меня дня через 2, то этот Татищев провел нас по всем комнатам, отчетливо показал, где какой ключ, как его вертеть и т. д. Тогда было опасение, не спрятаны ли какие-нибудь бумаги. Но это не подтвердилось. Когда мы спросили его, а где же секретные документы, он сказал, что наше представление о них страдает, так сказать, некоторым фетишизмом, будто они обязательно должны быть написаны на пергаменте и т. д. Эти секретные документы потеряли свое значение, эти грабительские соглашения создавались просто путем шифрованной телеграфной передачи, и копии их лежали в довольно прозаичном виде, спрятанные в шкафах.
