Оказалось, что эта красотка не кто иная, как парикмахерша Филлис Макгуайр. Она-то и рассказала сестрам Макгуайр обо мне, и когда Хильда пришла на встречу с Филлис, та ей заявила, что хочет увидеть одно из платьев Делмарра.

Мы с Рут переглядываемся и визжим. Какая удача! Какое счастье, что Филлис Макгуайр запомнила имя Делмарра и смогла повторить его Хильде.

– Дамы! Успокойтесь, – говорит Делмарр, хотя сам не может не улыбаться. – Итак, монашеские сутаны нам заказали затем, чтобы поставить меня на место.

Мы с Рут возвращаемся к своим столам. Я смотрю на нее и знаю, что она думает то же, что и я: Хильде Крамер не удастся долго удерживать Делмарра при себе, скольким бы монахиням в Бронксе ни требовалась новая сутана.

Первое правило большой семьи гласит, что обязательно у кого-нибудь случаются неприятности. Но именно поэтому они и забываются быстрее. Когда я расстроила помолвку, мама не разговаривала со мной какое-то время, но потом смягчилась, и теперь мы живем почти так же, как и прежде. Помогает и то, что каждая женщина нашего прихода говорит, что ее сын – мой поклонник, и все что мне нужно сделать – выбрать наиболее подходящего. Маме не терпится, чтобы я поскорее нашла себе достойного мужа, и когда я слышу, как она плачет на кухне, мне больно от мысли, что эти слезы она проливает из-за меня.

– Мама, что случилось? – спрашиваю ее я и обнимаю.

Она разбивает яйцо в миску с тертым сыром рикотта и бросает щепотку соли.

– Я плохая мать. – Она отворачивается и медленно всыпает муку, помешивая массу вилкой. Она делает пасту.

– Кто тебе это сказал? Неправда, – беру я у нее миску и заканчиваю всыпать остатки. Мама посыпает мукой кухонный стол и со шлепком кладет на него тесто.

– Это правда. Твой брат Роберто женится. – Мама месит тесто, досыпая муку на стол, чтобы тесто стало более плотным.

– Как?

Роберто не приводил к нам на воскресный обед ни одной девушки, да и сам он никогда не бывал на обеде в другой семье. Он ни разу не упоминал о серьезных намерениях в отношении кого-нибудь.

– Мама, ты ничего не напутала?

– Нет. Завтра. В нашей церкви Святой Девы Марии из Помпеи. В задней части, – мама вся трясется. – В ризнице, – раскатывает она тесто большим кругом, потом берет нож и нарезает тесто длинными полосками.

– Господи! Ты серьезно? – сажусь я.

Мама что-то бормочет. Как говорят в кино, это вынужденная свадьба. А в нашей церкви правила таковы, что, если девушка того не заслуживает, то обряд венчания не может проводиться у главного алтаря.

– И кто невеста?

– Розмари Ланселатти. – Мама разрезает полоски теста маленькими прямоугольниками.

– Почему он выбрал ее?

– Она беременна. Роберто сообщил сегодня утром. Нам оставалось только молча согласиться.

Двумя пальцами мама начинает катать из прямоугольников тонкие колбаски. Готовые кавателли[18] она складывает в кучу. Я катаю пасту вместе с ней. Как много дней я провела именно так, вдвоем с мамой, делая макароны. Есть в замешивании, раскатывании и придании формы тесту нечто успокоительное.

– У меня нет слов, Лючия. Просто нет слов.

Я тоже не знаю, как к этому известию относиться. С одной стороны, здорово, что самый старший из сыновей Сартори наконец-то обзаведется семьей. Но какой это плохой пример для остальных братьев. Хотя, конечно, они уже не дети. Они мужчины, но иной раз ведут себя как подростки. Ни один еще не остепенился. Им это не нужно. Братья заняты в семейном деле, питаются дома, их сестра стирает для них. Они приходят и уходят, когда им вздумается, задерживаются неизвестно где допоздна, им даже не нужно это никому объяснять. Мама заботится о них с таким усердием, словно они до сих пор дети: она готовит, убирает и следит, чтобы все ходили к воскресной мессе. И, несмотря на чрезмерную опеку, братья свободны; они практически никогда не обсуждают с родителями своих дел. Однажды они говорили о каком-то свидании, но когда я случайно вошла в комнату, сразу же замолкли. Жаль, что Роберто ничего нам не рассказывал. Возможно, нам бы удалось как-то это предотвратить. Ужасно. 1950 год. Я не знакома ни с одной такой же расчетливой девушкой.

– Она все подстроила, – словно прочитав мои мысли, говорит мама.

– О, мама, может, и нет. Может, это вышло случайно… Со стуком мама ставит на стол миску.

– Твой брат безответствен. Сколько раз я говорила ему быть осторожнее. В мире полно девушек, которые хотели бы устроиться в таком доме, как наш.

– Давай не будем ее подозревать, пока во всем не разберемся.

– Почему? Мы и так знаем, кто она такая, Лючия.

– Но он совсем не обязан на ней жениться. Иногда нужно поступать вопреки правилам.

Как бы я хотела рассказать маме о мире, который находится вне дома 45 по Коммерческой улице. О мире, где полным полно разных новых законов и традиций, где образованные люди принимают свои собственные решения, как им жить, не спрашивая разрешения приходского священника, но это тема, которую я никогда не отважусь с ней обсуждать.

– Не обязан? Что это значит? Твоему брату лучше знать. Не жениться на ней в таком положении – грех! Надеюсь, что с тобой такого не произойдет…

– Не беспокойся, мама.

Но она слишком рассержена, чтобы слушать:

– Мне так стыдно за него. Я гордилась им. Первый из Сартори, который воевал за свою страну. Он был таким отличным примером своим братьям. Орландо и Анджело отправились вслед за ним. Даже Эксодус ушел на фронт, когда стал совершеннолетним, потому что хотел быть как Роберто. Твой брат все испортил.

– Мама, ничего он не испортил. Он ведь женится на ней.

Мама не слушает; она просто не хочет ничего слышать и продолжает свою тираду:

– Я так много сил приложила, чтобы вырастить из вас порядочных людей, у которых есть мораль, принципы, которые будут ответственными и… рассудительными. Будьте начеку, говорила я твоим братьям. Сначала узнайте девушку получше. Кто ее родители? Откуда они? Будьте осторожны, сицилианцы не все одинаковы. И как он себя повел? Нашел сицилианку и сделал ей ребенка!

– Я уверена, что он не хотел досадить нам, – перекладываю я кавателли с доски на поднос, накрытый промасленной бумагой.

– Слишком поздно! – кричит она. – Эта история уже обошла весь Бруклин. Все знают, потому что дурную весть невозможно скрыть. От нее, как от трупа, слишком дурной запах.

– Мама, это скоро забудется.

– Нет, нет, никогда. Как можно вернуть назад доброе имя, Лючия? Никак! Оно утрачено безвозвратно.

Мама открывает выдвижной ящик стола и достает оттуда ложки, искусно вырезанные из дерева, и перебирает их.

– Что сказал папа?

– Он плакал, – трясет головой мама. – Роберто подвел его. Отец никогда ему этого не простит.

– Она, по крайней мере, хорошенькая? – спрашиваю я, и тут же исправляюсь. – Хорошенькая – не то слово. Она хорошая женщина?

– Как она может быть хорошей женщиной?

– Не знаю. Может, она просто симпатичная девушка, которая совершила ошибку.

– Чушь! Думай, прежде чем говорить такое. – Мама закрывает ящик и садится за стол.

– Они будут жить с нами?

– А где еще?

Последний раз, когда семья Сартори шла процессией в церковь Святой Девы Марии из Помпеи, а мама плакала, был день похорон бабушки Анжелы Сартори. Сегодня свадьба Роберто, но наше шествие такое же мрачное, как и тогда, когда мы предали нашу бабулю земле. Сейчас три часа дня. Сложно выбрать худшее время для свадьбы. Мама уже заметила, что в это же самое время в Страстную пятницу Иисуса распяли на кресте.

Папа одет в хороший костюм из темно-синего габардина; белая рубашка и шелковый темно-синий галстук. Мама в черном: простое, расклешенное книзу платье с застежкой на спине. Я решила не рядиться в траур, поэтому на мне светлый парчовый костюм с отложным воротником. Узор на ткани осенний: маленькие золотые листочки, украшенные вышивкой зелеными петлями. Мои туфли на низком каблуке – из золотого атласа, а в сумочке лежит маленькая орхидея, которую мама отказалась приколоть к своему платью.