Иисус слушал, опустив голову, и ощущал все больше и больше свою слабость. Внезапно он вскинул голову и грозно посмотрел на Матфея:

— Да как ты смеешь?!

Лысый косоглазый старик высунул голову из-за спины Нафанаила и захихикал. Иисус повернулся и узнал его:

— Это ты, Фома? Мой недоношенный младенец. Двуликий, пронырливый и вездесущий.

— Да, равви, это я, собственной персоной. Вот только зубы растерял да вконец облысел. А в остальном — полный порядок.

— Неужто и ты, герой из героев, сражался, чтобы спасти Иерусалим?

— Помилосердствуй, равви. Я не сумасшедший. Я изображал пророка.

— Ты? Пророка? Воистину и у муравья вырастают крылья. Неужели Господь коснулся тебя Своим дыханием?

— Господь тут ни при чем. Просто я постиг одну тайну.

— Какую?

— Я понял, каким должен быть пророк. Когда-то и ты об этом знал, да, видно, с годами забыл.

— Ну что ж, хитрец, напомни. Может, пригодится. Так каким же должен быть пророк?

— Пророк — это тот, кто надеется, когда все потеряли надежду, и впадает в отчаяние, когда все спокойны. Спросишь почему? Да потому, что он разгадал Великую Тайну.

— И в чем заключается эта тайна?

— Ничто в мире не вечно.

— С тобой страшно говорить, Фома. В твоих глазах я различаю хвост, рога и отблеск адова пламени.

— Это горит Свет Истины, равви. Ты знаешь это, но тобой владеет сострадание к людям. Душа слаба, и потому мир пребывает во мраке. Разум не ведает жалости и озаряет мир пламенем… Ты киваешь мне, чтобы я замолчал… Ты прав. Негоже нам открывать тайны слабым душам. Непосильным окажется для них такое испытание. Лишь один, знаю, смог бы выдержать.

— Кто?

Фома кивнул на стоявшего позади всех, в воротах, высокого седого старика, похожего на одинокое высохшее разбитое молнией дерево. Корни волос и борода его были по-прежнему рыжими.

— Иуда — единственный среди нас, кого не сломили невзгоды. Будь осторожен, равви. Видишь, он весь пылает яростью? Кто знает, что у него на уме.

— Иуда, брат мой! — обратился Иисус. — Время — кровожадный тиф. Оно пожирает не только людей, но и города, царства и — да простит меня Господь! — богов. Но тебя время обошло стороной. Ярость твоя не утихла. Ты так и не примирился с миром. Вижу, на груди у тебя по-прежнему поблескивает нож, а в глазах — гнев и надежда, великое пламя молодости… Здравствуй!

— Иуда, разве ты не слышишь? Учитель обращается к тебе, — сказал с укоризной седобородый старик с глубокими ранами на шее и щеках и припал к ногам Иисуса. Это был Иоанн.

— Упрям, как мул, — вздохнул Петр. — Сжал губы, чтобы не отвечать.

Иисус с нежностью глядел на своего давнего спутника.

— Иуда, перелетные птицы обронили над крышей моего дома вести о тебе. Я слышал, ты ушел в горы и сражался с поработителями Израиля. Слышал, в Иерусалиме ты схватил саддукеев, повязал красные ленты на шеи предателей и зарезал их, как агнцев на алтаре Бога Израиля. Великая, мрачная, отчаянная душа. С того дня, как мы расстались, ты не знал ни дня покоя. Иуда, брат мой, мне не хватало тебя. Я рад, что снова тебя вижу.

Иоанн в страхе поглядел на Иуду, еще крепче стиснувшего зубы, чтобы не отвечать, и спрятался за спины других.

— Берегись, равви, — сказал Петр, — ты играешь с огнем.

— Разве ты не слышишь меня, Иуда, брат мой? — продолжал Иисус. — Почему ты молчишь? Почему не приложишь руку к сердцу и не скажешь: «Я рад видеть тебя». Или падение Иерусалима лишило тебя дара речи? Ты кусаешь губы, чтобы сдержать рыдание? Крепись, не впадай в отчаяние. Ведь ты мужчина. Раны на твоем теле говорят, что ты сражался, как лев. Но, защищая Иерусалим, ты вступил в единоборство с Богом и потому был бессилен. Господь уже давно решил обратить священный город в груду пепла.

— Смотри, сжал кулаки, — прошептал испуганно Петр. — Сейчас кинется на тебя.

— Лучше отойти в сторону, от греха подальше, — буркнул Нафанаил.

— Берегись, равви! — закричали Мария и Марфа и бросились к нему.

Но Иисус продолжал говорить. Его губы едва заметно дрожали.

— Я тоже сражался, как мог, Иуда, брат мой. В молодости я хотел спасти мир, но потом повзрослел и избрал путь человеческий. Я пахал землю, рыл колодцы, растил виноград и маслины. Сжимал в своих объятиях женщин и давал жизнь детям. Я победил смерть, не это ли я обещал вам когда-то? Видишь, я сдержал свое слово.

Иуда рванулся вперед, оттолкнул стоявших перед ним Петра и женщин и крикнул:

— Предатель!

Все замерли. Иисус побледнел и прижал руки к груди:

— Я? Я? Ты бросил тяжкое обвинение, Иуда. Возьми свое слово назад.

— Предатель!

Сгорбленные старики попятились к воротам. Фома первым выскочил на улицу. Обе женщины бросились к ним.

— Братья, не уходите, — закричала Мария, — не оставляйте вашего учителя! Сатана убьет его.

Марфа схватила за руку Петра:

— Куда ты? Снова предаешь его? Снова?

— Я тоже не собираюсь связываться с Иудой, — буркнул Филипп. — Я уже стар, а у Искариота тяжелая рука. Идем, Нафанаил.

Иуда и Иисус стояли теперь друг против друга. Глаза Иуды горели ненавистью. Иисус чувствовал запах пота и гноящихся ран.

— Предатель! — снова закричал Иуда. — Ты должен был принять муки на кресте. Этого от тебя хотел Бог Израиля. Но в последний момент ты струсил, бежал и спрятался за юбками Марфы и Марии. Трус! Ты изменил лицо и имя. Выдаешь себя за Лазаря, чтобы спасти свою шкуру!

— Иуда Искариот! — вмешался Петр. Упреки женщин придали ему храбрости. — Разве так подобает разговаривать с учителем? Где твое почтение?

— Кто учитель? Он? — взревел Иуда, размахивая кулаком. — Вы что, оглохли и ослепли или у вас нет разума? Вспомните, что он говорил нам, что обещал? Где воинство ангелов, готовое прийти на помощь Израилю? Где распятие, которое проложило бы нам путь на Небеса? Увидев крест, этот мнимый мессия обезумел от страха. Теперь он уверяет, будто храбро сражался. Раздувается, как петух на насесте. Но твое поле брани, предатель, было на кресте, и тебе это известно. Другим назначено возделывать землю и плодить детей. Ты должен был взойти на крест. Хвалишься, будто победил смерть. Горе тебе! Разве так ее побеждают? Плодишь детей — мясо для Харона! Изменник! Отступник! Трус!

— Иуда, брат мой, пощади… — прошептал Иисус.

— Ты опустошил мою душу, сын плотника, и ждешь милосердия. Иногда мне хочется выть, подобно вдове, и биться головой о землю. Будь проклят день, когда я встретил тебя и ты наполнил мое сердце надеждой. Ты вел нас за собой и проповедовал о Царстве Небесном. Мы были бедны, но свободны и счастливы. Нам хватало и маковой росинки, чтобы насытиться. Однажды у нас было с собой пять хлебов. Мы накормили ими тысячную толпу, и оставалось еще двенадцать полных корзин. А звезды… Как они сияли нам! Нет, то были не звезды, то были ангелы. Нет, не ангелы, мы сами, мы — твои ученики. И ты был в центре, как северная звезда, а мы танцевали вокруг!.. Помнишь, ты взял меня за руку и попросил: «Предай меня, я должен быть распят, чтобы воскреснуть и спасти мир!»

Иуда замолчал, чтобы перевести дыхание. Раны его открылись и начали кровоточить. Ученики слушали, склонив головы, пытаясь воскресить в памяти давние времена.

Слезы блеснули в глазах Иуды. Смахнув их сердито, он продолжил:

— «Я агнец Божий, — блеял ты, — иду на заклание, чтобы спасти мир. Иуда, брат мой, не бойся. Смерть — это врата бессмертия. Я должен войти в них. Помоги мне!» Я любил и верил в тебя столь сильно, что согласился донести на тебя. Но ты… ты… — На губах Иуды выступила пена. Он схватил Иисуса за плечо, тряхнул яростно и прижал к стене. — Почему ты здесь? Почему не распят? Трус! Изменник! Предатель! Где твой стыд?

— Не кричи, — взмолился Иисус. Пять ран на его теле, затянувшихся много лет назад, вновь открылись…

— Иуда Искариот, — вмешался Петр, — у тебя нет жалости! Или не видишь ран на его ступнях и ладонях, не видишь крови? Приложи руку к ране, которая у него под сердцем, если не веришь собственным глазам.