— Держи его как можно крепче.
— Буду держать, — пообещал Соклей.
Когда Алкифон опустился на скамью гребца, Соклей согнулся над моряком и схватил его ногу в двух местах — над и под раной.
— Попытайся не двигаться, — сказал он.
— Попытаюсь, — ответил Алкифон.
Менедем ухватился за торчащее из ноги древко. Алкифон задохнулся и напрягся. Менедем улыбнулся ему широкой дружеской улыбкой.
— Готов?
И не успел раненый ответить и не успел напрячься еще больше, как Менедем протолкнул стрелу.
Алкифон завопил и попытался отдернуть ногу. Соклей не смог полностью его остановить, но свел движение к минимуму.
Окровавленный бронзовый наконечник проткнул кожу моряка.
— Вот так, — успокаивающе сказал Соклей, когда Менедем выдернул древко. — Теперь все позади.
— Ты держался героем, — добавил Менедем, обматывая парусину вокруг раны в несколько слоев.
У него был дар говорить то, что помогало людям чувствовать себя лучше.
«Наверное, именно этот дар и делает его искусным обольстителем», — подумал Соклей.
Но, так или иначе, Соклею и самому хотелось бы уметь так говорить. А еще он заметил, что наложенная Менедемом повязка была не намного аккуратнее тех, что делал он сам.
Но Алкифон, наблюдавший, как парусина пропитывается кровью, похоже, не был склонен к придиркам.
— Жжет, как огнем, — сказал он. — Но ты прав. Теперь уже лучше. Спасибо вам обоим.
— Рад был помочь, — ответил Менедем. — Надеюсь, скоро заживет.
— Это и вправду должно скоро зажить, — подтвердил Соклей. — Кровотечение очищает рану.
— Возьми чашу вина, Алкифон, — добавил Менедем. — Это поможет возместить кровопотерю.
Соклей нахмурился. Насколько он мог припомнить, Гиппократ и его товарищи предписывали другое. Но Алкифона так обрадовало предложение Менедема, что Соклей не стал вмешиваться. А Менедем заметил:
— Я бы и сам не отказался от чаши вина.
Соклей не возражал.
— Хорошая мысль. Просто великолепная. Если бы ты предложил такое на ассамблее, за это немедленно бы проголосовали.
Ни он, ни Менедем даже не подумали разбавить вино, которое зачерпнули из амфоры.
— Я не каждый день так поступаю, — отхлебнув, проговорил Менедем.
Оба они понимали, что ведут себя невоздержанно.
— Что ж, мой дорогой, мы ведь не каждый день сражаемся с пиратами, — ответил Соклей.
— Да уж, к счастью. У большинства этих брошенных катамитов хватает ума не нападать на суда вроде нашего. И я собираюсь позаботиться, чтобы наши парни как можно больше хвастались своим умением драться в питейных заведениях. Пусть повсюду узнают: «Афродита» — слишком колючий еж, чтобы с ним связываться.
— Хорошо. Очень хорошо, — сказал Соклей.
После пары глотков крепкого неразбавленного вина эта мысль ему определенно нравилась.
Менедем осушил свою чашу и наполнил снова. Заметив выражение лица Соклея, он ухмыльнулся.
— Не беспокойся. Я все еще знаю, где находится Аттика.
— Твое счастье! — ответил Соклей.
— А вот что мне хотелось бы знать, — продолжал его двоюродный брат, — так это как помешать пиратам связываться с торговыми судами. Дело не только в том, что море слабо патрулируется, хотя мы, родосцы, делаем все, что можем. Дело в том, что пираты на гемолии могут удрать от любого судна; даже триера не в силах догнать гемолию. Честным людям полагалось бы обставить грязных ублюдков в этой игре.
— Ты уже говорил такое раньше. И каким тебе видится решение?
— Пусть меня склюют вороны, если я знаю. Однако будь решение легким, кто-нибудь уже давно бы до него додумался, верно? И оно все-таки должно существовать!
Соклей хотел было спросить, почему это оно должно существовать, но спохватился. Сейчас ему не хотелось спорить. Ему хотелось только радоваться, что он остался жив, сохранил свободу и не был искалечен. Из его чаши выплеснулось немного вина, и Соклей смущенно рассмеялся.
— Я не совершаю возлияния. Просто рука дрожит.
— Значит, тебе надо выпить еще. — И Менедем наполнил его чашу, прежде чем Соклей успел возразить. — Сейчас, когда всё уже позади, можно слегка и подрожать, — продолжал Менедем. — Со мной творится то же самое. Начинаешь думать о том, что могло бы случиться. Но ты отлично держался в самый ответственный момент!
— У меня просто времени не было пугаться.
Соклей глотнул вина и решил не жаловаться, что Менедем налил ему еще.
А Менедем уже думал о другом:
— Нам придется положить тело бедного Доримаха в лодку. Ты ведь знаешь, как люди относятся к трупу на борту. А когда доберемся до Аттики, заплатим жрецу за очищение лодки. И «Афродиты».
— Вот и еще одна забота на нашу голову.
Но Соклей не спорил с двоюродным братом. Кровь, пролившаяся на палубу «Афродиты», и смерти, которые видело судно, сделали акатос ритуально оскверненным. Проведя немало времени в Лицее, Соклей сомневался, что на свете действительно существуют такие вещи, как скверна. Однако моряки все до единого были люди суеверные. Если судно будет очищено, у них станет легче на душе, а значит, это надо сделать.
— Интересно, много ли сумели утащить проклятые богами пираты, возвращаясь на гемолию, — проговорил Менедем.
— Лучше выяснить точно, — ответил Соклей. — Мы ведь не можем продавать то, чего у нас больше нет.
— Тогда позаботься об этом. Ты знаешь, где что должно лежать.
— Верно, — натянуто отозвался Соклей.
Время от времени ему хотелось, чтобы у него не было такой цепкой памяти. А еще хотелось, чтобы двоюродный брат не воспринимал это как должное. Но похоже, ни одному из этих желаний не суждено было сбыться.
Менедем, как ни странно, заметил, что Соклей нахмурился, и спросил:
— Что-то не так?
— Не важно, — ответил Соклей.
Он был таким, каким он был, — так же, как и Менедем. И у капитана «Афродиты» сейчас имелось множество других дел.
Нырнув под палубу юта, Соклей щелкнул языком. Будучи таким, каким он был, он снова попытался посмотреть на вещи с точки зрения другого человека, что рассердило его еще больше.
Он не видел, чтобы кто-нибудь из пиратов сюда залезал, но все-таки первым делом следовало проверить серебро. Один взгляд — и Соклей убедился, что кожаные мешки лежат на том же месте, на каком лежали до того, как гемолия вырвалась из укрытия за мысом острова Андрос. Соклей облегченно вздохнул. Они столько всего продали в Милете, что потерять теперь деньги было бы тяжелым ударом.
Он осторожно вылез и ужасно возгордился тем, что на этот раз сумел не удариться головой.
«Что проверить дальше?» — подумал Соклей. Ответ пришел быстро: бальзам. Этот товар был в буквальном смысле слова драгоценнее серебра. Соклей знал, под какой скамьей он хранится, и, присев рядом, увидел, что бальзам на месте.
«Теперь, когда я проверил и деньги и бальзам, — подумал он, — Менедем не сможет меня обвинить, если я проверю череп грифона».
Соклей точно помнил, где лежал череп («Почему лежал, он до сих пор наверняка там лежит», — пронеслось в его голове) — под девятой банкой по левому борту. Он поспешил вперед, остановившись лишь затем, чтобы снова убедиться: бальзам на месте.
Но черепа грифона под скамьей не оказалось.
Соклей выпрямился. Сперва он решил, что посмотрел не под той банкой, и сосчитал скамьи снова. Эта была девятая. Он снова нагнулся — и опять не увидел большого кожаного мешка с черепом. Соклей заглянул под восьмую скамью, потом под десятую, просто на всякий случай… На тот нелепый, смехотворный, совершенно невероятный случай, если вдруг он неправильно сосчитал скамьи, когда прятал череп. Однако, увы, мешка нигде не было.
Отчаяние звенело в Соклее, когда он проверял банки правого борта.
«Может, в конце концов, я случайно засунул его туда?..»
Но нет. Череп грифона бесследно пропал.
Соклей уставился в море широко раскрытыми глазами. Гемолия давно исчезла. А вместе с ней исчез и череп, который явился с края света; череп, по стечению обстоятельств отыскавший подходящего владельца; череп, который теперь, по самому несчастнейшему стечению обстоятельств, никогда не попадет к людям, способным разгадать его загадки.
