И он бросил на двоюродного брата многозначительный взгляд.

Но Соклея было не так-то просто сбить с толку.

— Может, и так, — ответил он, — хотя для того, чтобы заманить кого-нибудь на Олиарос, мало просто надписей на сталактитах. Для этого надо, чтобы там родилось какое-нибудь божество — вроде как Аполлон с Артемидой родились на Делосе.

Менедему, который был куда религиознее двоюродного брата, не понравилось такое высказывание; он сморщился, словно бы случайно раскусил оливковую косточку. Соклей говорил так, будто бог и богиня на самом деле, может, вовсе и не родились на Делосе, просто тамошние жители выдумали это — для того, чтобы привлечь на остров людей и выманивать у них серебро. Менедем не спросил, имел ли Соклей в виду именно это, боясь услышать утвердительный ответ. Вместо этого Менедем поинтересовался:

— А зачем кому-то писать неправду?

— Может, просто ради славы, — ответил Соклей. — Помнишь того безумца, который сжег храм перед Пелопоннесской войной? Он сделал это просто для того, чтобы его помнили вечно. Геродот выяснил, как его звали, — после чего не внес его имя в свою «Историю».

— Браво! — воскликнул Менедем.

Чем дольше он об этом думал, тем более элегантной и изощренной казалась ему такая месть.

На пути к Аморгосу, к югу от Наксоса, лежало несколько маленьких островков. Они походили на Телос: на них были не полисы, а деревни, и их обитатели с трудом сводили концы с концами, живя вдали от прибрежной полосы. По мере того как «Афродита» скользила все дальше на восток, деревни становились все ближе — как и облака, которые гнал с севера крепчающий ветер.

Эти облака закрыли солнце. День из ясного превратился в пасмурный. Прошло немного времени, и застучал дождь, сперва легкий, потом усиливающийся. Благодаря небольшому дождю парус служил лучше, удерживая больше ветра, чем могла удержать сухая льняная ткань. Но когда дождь усилился, парус стал тяжелым и обвис.

Менедем мог сделать лишь одно: попытаться извлечь как можно больше из сложившейся ситуации. Он знал, что видимость уменьшится из-за дождя; так и произошло. Острова впереди исчезли за завесой падающей с неба воды. Исчез и Иос на севере, и Наксос. Менедем послал на бак остроглазого Аристида, чтобы тот приглядывал, не случится ли нежданной беды.

«Чуть погодя я пошлю туда и лотового, чтобы сделать промеры глубины», — подумал Менедем.

Не успел он отдать соответствующий приказ, как начались неприятности: Полемей вернулся на ют, как обычно грузно протопав по судну, и подошел к Менедему.

— Как ты посмел поставить там человека, чтобы тот шпионил за моей женой? — вопросил он.

— Что? — Менедем сперва даже не сообразил, о чем говорит македонец. Потом до него дошло, и он пожалел, что понял, о чем речь. — О почтеннейший, я послал туда Аристида, чтобы он высматривал скалы и острова, а не женщин. Видимость полетела к воронам при таком дожде. Не видеть препятствия, пока я не врежусь в него? Нет уж, благодарю покорно.

— Ты должен был обговорить это со мной, — заявил Полемей, глядя на Менедема сверху вниз поверх длинного кривого носа. — С такой работой мог бы отлично справиться один из моих воинов.

Менедем покачал головой.

— Нет. Во-первых, у Аристида самые острые глаза, которые я когда-либо встречал. Во-вторых, он моряк. Он знает, чему положено быть на воде, а чему не положено. Твои телохранители — гоплиты. Они отлично справляются на суше, но не здесь. Море — не их стихия.

Полемей медленно побагровел: краска залила его шею, потом лицо. Менедем гадал, как давно этому человеку в последний раз говорили «нет».

Племянник Антигона положил руку на эфес меча.

— Малыш, ты будешь делать так, как я сказал, — прорычал он. — Иначе пойдешь на корм рыбам.

Не успел Менедем вспылить, как Соклей заговорил спокойным, рассудительным голосом:

— Ну подумай, почтеннейший. Отвергая в скверную погоду услуги лучшего впередсмотрящего, ты подвергаешь опасности судно, свою жену и себя самого. Разве это мудрое решение?

Полемей снова побагровел.

— Я велю этому остроглазому сыну шлюхи смотреть на море, а не на чужих жен, — сказал он и затопал обратно на бак.

— Спасибо, — тихо проговорил Менедем.

— Не за что, — ответил его двоюродный брат. — Я вообще-то беспокоился не только о Полемее, но и о своей собственной жизни тоже.

Его плечи задрожали, и Менедем понял, что Соклей с трудом сдерживает смех.

— А если уж он решил приказать морякам не заглядываться на чужих жен, то мог бы начать с тебя.

Менедем уставился на Соклея с притворной — или почти с притворной — яростью.

— Эринии тебя забери, я знал, что ты так скажешь.

— Ты собираешься заявить, что я ошибаюсь?

— Я сделаю кое-что похуже. Я заявлю, что ты нагоняешь на меня скуку.

Но Соклей не ошибался, и Менедем это знал. Он не мог не смотреть на жену Полемея, стоя весь день лицом к ней на рулевых веслах. И она не подумала принести с собой ночной горшок; женщине приходилось выставлять голый зад через борт, когда требовалось облегчиться, как поступал любой моряк. Менедем не таращился на нее во все глаза, это было бы грубой могло бы навлечь на него ярость Полемея. Полемей относился к самой худшей разновидности ревнивых мужей: многочисленной, жестокой и опасной. Уж у Менедема-то был опыт в таких делах. И все-таки капитан «Афродиты» не отворачивался: никогда не знаешь, где что тебе перепадет.

Соклей очень хорошо его знал и потому сказал:

— Ты вообще в силах соотнести, чего больше получишь — проблем или выгоды?

— Время от времени, — ответил Менедем. — Когда очень постараюсь.

Он ухмыльнулся. Соклей негодующе забрызгал слюной. Ухмылка Менедема стала шире.

Они стремительно скользили вперед — и под парусом, и под веслами. Ветер хлестал по воде, «Афродита» испытывала бортовую качку, когда волна за волной ударяли в ее левый борт.

Менедем выправлял движение судна так же машинально, как и дышал, и столь же мало обращал внимание на то, что делал. Точно так же работали почти все моряки на акатосе. Соклей слегка побледнел под своим морским загаром, но даже он удерживал равновесие, когда под ним покачивалась палуба.

Жена Полемея снова перевесилась через борт, отдавая морю все, что съела. Менедем очень хорошо это заметил, но не испытал к пассажирке ни малейшего сочувствия, потому что она выказала себя женщиной дурного нрава. У Полемея хватило здравого смысла снять свой корселет, прежде чем перегнуться через борт рядом с ней.

Менедем не возражал бы, чтобы тот полетел прямиком в море, если бы это не означало потерю сорока мин.

А потом Аристид выкрикнул:

— Земля! Земля прямо по курсу!

Менедем не видел земли. В этот момент дождь зарядил еще пуще, но, как сказал Менедем Полемею, он держал Аристида на баке именно из-за его исключительно острого зрения.

— Греби назад! — заорал Менедем гребцам. — Подбери парус! — крикнул он другим морякам, и те изо всех сил потянули за канаты, поднимая огромный квадратный парус к рее и выжимая из него ветер. — Лотовый — вперед! — добавил Менедем, ругая себя: ведь хотел отдать эту команду раньше, а потом совсем о ней забыл.

Он потянул за одно рулевое весло и толкнул вперед другое, отводя нос «Афродиты» прочь от опасности, замеченной Аристидом.

Когда судно повернулось, Менедем и сам разглядел маленький островок или, скорее, большую скалу; до этого торчащего из воды препятствия оставалось всего около плетра. Такой островок мог запросто погубить торговую галеру. Конечно, на нем не было никакой пресной воды, и там негде было бы вытащить судно на берег…

— Двенадцать локтей! — выкрикнул лотовый, вытащив линь и снова со всплеском бросив его в море. — Десять с половиной!

— Гребите, как обычно! — проорал Диоклей, как только нос акатоса отвернул прочь от островка. — Гребите сильнее, ублюдки! Риппапай! Риппапай!

— Девять с половиной локтей! — завопил лотовый.

— Вся команда — на весла! — приказал Менедем.